зажимаешь ладонью рот, чтобы была тишина
закрываешь глаза так, чтобы соль осталась там, где была
моя беда в том, что ты моя беда
и я по тебе бесконечно скучаю
исчезает голос, все несказанное превратилось в вой
все мои корабли потонули, в живых не остался никто
они так и остались в зиме подо льдом в воде
крики о помощи смолкли
я нигде;
*
наверно, я прошу Бога слишком о многом
я даже, мне кажется, слышу, как он причитает там:
«сашка моя, вон, совсем извелась
счастье ей подавай, но как
если она его не видела, не видит, не будет видеть
спору нет, я всемогущий парень, но здесь я бессилен»
и вот так каждый раз
болит горло в начале мая
и слова льются с кровью
я подам тебе их, как только они будут готовы
или когда все вокруг станет прозрачным
и я научусь ничего не ждать, совсем ничего
*
врываться в дом, радоваться, что мама еще не пришла
и запивать всю горечь яблочным соком
с мамами так всегда – начнутся вопросы
как прошел день? с кем была?
что ела? что пила? почему невесела?
а мои слова стоят комом
как объяснить, что сорок лет тишины прошло
я говорю: «у меня саднит горло. говорить не могу, мне очень больно»
и мне действительно больно
громко кричать - совсем не чувствуя страха
только бы голос совсем не сорвать
чтобы когда он пришел, было слышно
поздно греть руки у батареи – отопления нет
и это совсем не беды
из всех своих слез собираю сок
чтобы подарить ему в восьмом месяце
с пометкой «выпить после того
как прочтешь письмо/порвешь письмо
после обеда»
я извлекаю душу из каждого,
кто был согласен слушать весь этот бред
*
ты не вылечишься сама от себя, детка,
диагноз пожизненный
ты худеешь, пьешь таблетки и воду
и ничего кроме
болтаешь с Богом, когда есть время
когда черные пятна по телу
солнце не греет
май, почему-то, кровоточит сильнее
всех;
