Больше всего на свете она любила ездить на автобусе. На маленьком, пыхтящем, тяжелого желтого цвета. А окна вверху были покрыты фиолетовой пленкой, поэтому, если через них смотреть вверх, то там тучи и скоро гроза. Билетик на автобус стоил пять копеек. Когда к ней подходила кондукторша тётя Шура, она с гордостью протягивала ей монетку — сама покупаю билет, как большая! — и, хитро улыбаясь, говорила протяжным низким голоском: «Пя-аать!». Тетя Шура отрывала ей билет, и она потом мяла его всю дорогу в руках, глядела в окошко, здоровалась со всеми входящими пассажирами. То ли именно за эту её любовь к пятикопеечным поездкам на автобусе, то ли за то, что несмотря на сморщенную старушечью мордочку и в любую погоду толстый шерстяной коричневый старушечий платок, было ей всегда всего пять лет, звали её Рая-пять, — этого я не помню и теперь уже не узнаю, как и того, что же случилось с ней в её детстве, что маленькая душа решила остаться такой навсегда.

Все были добры к ней, да и как же иначе. Подойдешь к ней, спросишь: «Сколько тебе лет, Раечка?» В ответ получишь счастливую белозубую улыбку и гордо выставленную вперёд ладошку с растопыренными пальцами: «Пя-аать!».

Сколько ей было лет по паспорту, я тоже не помню, но очевидно, не так много, как мне, пятилетнему же ребенку, тогда казалось, потому что бабушки мои рассказывали, что знали ее еще ребенком, а их с мамой и сестрами сослали сразу после войны, и было им тогда от пятнадцати до двадцати.

Бабушки брали меня или нас с сестренкой с собой, выезжая «в центр», чтобы заплатить за свет или купить что-то, чего не было в ближайшем магазине.  И, кстати, пешком до того «центра» даже со мной, маленькой, не больше пятнадцати-двадцати минут было. Но поездка на автобусе — это не способ добраться до места, это способ интересно провести полчаса времени. Поэтому мы садились в автобус, бабушки болтали с тётей Шурой о погоде, здоровье родственников и знакомых, а мы смотрели в окошко на проплывающие мимо домики, знакомых и незнакомых прохожих, коров, пасущихся по обочинам, облаивающих нас собак. Я поднимала голову, и там опять собиралась начаться теплая летняя гроза с ливнем, шуршащим громом и такими красивыми молниями. Опускала голову, и за окошком снова был сухой и жаркий летний день, до одури залитый солнцем. Через проход от нас, у другого окошка, сидела Рая-пять и занималась тем же самым, прерываясь на то чтобы вежливо, как положено хорошей взрослой девочке, поздороваться с вошедшими и серьезно и обстоятельно ответить на вопросы «как дела» и «далеко ли едешь».

Когда она несколько дней поряд не появилась в автобусе, сначала все решили, что приболела. Забеспокоились только через пару недель. Еще через какое-то время нашли её тело в лесу неподалеку.

Другой такой же, как она, пожилой ребёнок, «застрявший» чуть позже, имени его не помню, позвал ее гулять в лес. Там предложил ей играть в «папу-маму» и сделать маленького ребёночка. Рая, конечно, согласилась, игра была новая, интересная. И ребёночек — тоже здорово, детей она любила, особенно малюсеньких. Но вот когда «папа» попытался что-то там такое сделать, от чего по его мнению, должен был получиться у них маленький, Рая застеснялась и заартачилась, не захотела играть дальше. Тогда он обиделся и изрубил её топором, который был у него с собой. Ну, в лес же пошли — как без топора-то?

3.01.10