Она появилась в моей жизни летом 1993-го года.

В засыпанной тополиным пухом однокомнатной квартире на Монументе Славы, принадлежащей одному не имеющему значения для данного сюжета товарищу, где проживали, пригретые этим добрым человеком: я (двадцатилетняя неформалка), подруга Валентина, (которая, впрочем, сейчас тоже исчезнет с горизонта как персонаж другой оперы), Светка Маленькая (рослая семнадцатилетняя девушка, я ей почти в грудь дышала) и Дима (мой ныне бывший муж, которого тогда я себе и будущим-то представить не могла – мы были знакомы пару недель). Хозяин квартиры попросил его пожить с нами, на предмет собственного спокойствия и нашей безопасности, потому как с нашего предыдущего жилья нам нужно было съехать.

Привела ее Светка. «Знакомьтесь, это – Лиса»… И действительно... Невысокая, уже не худая, но еще даже не «средней полноты». Длинные прямые рыжие волосы. Длинный нос с горбинкой. Небольшие, треугольные какие-то, глаза болотно-зеленого цвета. И – в шестнадцать лет – грудь третьего размера. На самом деле, я не уверена, что в тот момент ей действительно было шестнадцать. С тем же успехом могло быть и пятнадцать, и восемнадцать. Это была Лиса, и дата ее рождения колебалась всегда с амплитудой в три-четыре года, как и место его – от Грузии и Украины до Сахалина через Москву.

Она пела песни Янки Дягилевой слабым голосом, отчаянно фальшивя, и рассказывала попеременно – то, что была знакома с нею лично (Дима молча снисходительно улыбался одними уголками губ), то, что с нею неразлучно дружила знакомая ее знакомой и т.д.

Когда мы ложились спать – втроем на одном диване, остальные на полу – она сняла рубашку, и мы увидели исполосованные от запястий до локтей руки. Все уже покрылось тоненькой корочкой. Пришлось нам с Димой спать по очереди, дежурный лежал и придерживал ее за руку, чтоб от резкого движения во сне не разошлись раны.

Через некоторое время, пожив немного с нами, она пропала куда-то.

В июле, кажется, ближе к концу, мы с Димой перебрались в двухкомнатную квартиру на Гоголя. У него умерла бабушка. Светку забрали с собой. К сентябрю квартира была разменяна и Диме досталась однокомнатная. Туда мы въехали уже вдвоем. Светка помирилась с мамой.

В конце ноября я поехала с друзьями в Красноярск, провела там, кажется, пару-тройку недель, а когда вернулась, зайдя в ванну, обнаружила на полочке у зеркала духи и помаду. Стараясь казаться равнодушной, улыбнулась: «А ты, я гляжу, тоже тут не скучал». Дима непонимающе уставился на меня. «Как же бедная женщина теперь, – без духов, без помады?» Он оглушительно расхохотался: «Дурочка ты, Ленка! Это – не женщина, это – Лиса!» Потом мы смеялись уже вместе. То есть, она, по определению, была для нас Лисой – не женщиной, невзирая на третий размер. Чуть позже и сама объявилась. Я даже не заметила, как она осталась жить у нас.

Ее родители пили; она что-то рассказывала о них, не только плохое, хорошее тоже, да прошло столько лет – я все забыла.

Сначала все шло более-менее гладко. Она появлялась после своих гулянок, отсыпалась. Совершенно уникально она могла спать – по восемнадцать-двадцать часов в сутки, я засекала ради интереса. И в принципе, никому не мешала.

Я, опять-таки, пропустила, в какой момент все началось.

* * *

Однажды она пришла домой под героином и, судя по всему, слегка передознувшись. Сидела, забившись на кухне под раковину, вращала дикими глазами, что-то невнятно шипела. Я не могу описать, как это было страшно. Страшно само по себе, да еще и при мысли, что если она сейчас загнется, – что будет с нами, как мы станем все это объяснять, и кто нам поверит, что мы ни при чем. К счастью, как раз в этот вечер у нас в гостях была Света, не Маленькая, другая. Она немного сталкивалась с таким, и мы вместе провели какие-то «реанимационные мероприятия».

Когда она проспалась и пришла в себя, я наорала на нее так, что охрипла. Пообещала, что если это повторится, она останется подыхать в подъезде.

Это повторялось еще пару раз, но я об этом узнала сильно позже. Просто она приходила не настолько уделанная, и у нее хватало соображения быстро юркнуть спать.

* * *

Сестра отдала мне свои итальянские сапоги, высокие, теплые, красивые и удобные, практически новые – она, в отличие от меня, умеет и всегда умела носить вещи. Это были самые лучшие и самые любимые сапоги в моей тогдашней жизни. Как-то, собираясь на свидание, Лисица попросила их у меня на вечер. Я сказала ей, что она может брать в этом доме вообще все, что ей захочется, даже не спрашивая. Все, но не эти сапоги. Тем более, что у нее нога на полтора размера больше.

Буквально через несколько дней, когда она упорхнула на очередное рандеву, сапог в коридоре я не обнаружила. Несколько дней я не могла выйти из дома – ее обувь с меня просто сваливалась. Не помню уже, что я ей сказала по возвращении.

* * *

Спустя некоторое время я купила себе недешевую хорошую помаду. Мы жили в то время, мягко говоря, бедно, и это было «событием» для меня. Я, в принципе, была равнодушна к материальным предметам, но эта помада стала исключением. Сразу же я попросила ее не брать.

Но на следующий же день, придя домой, нашла «свою прелесть» криво смазанной на полсантиметра и всю в чем-то черном. (Лиса рисовала контур черным карандашом и густо замазывала сверху помадой, а то и двумя. Учить ее наносить макияж нормально было бесполезно – это был ее имидж).

* * *

Она никогда не убирала за собой постель.

* * *

Рассыпав по кухне муку (мы питались какое-то время лепешками из муки, воды и соли), она просто оставляла все, как есть, и уходила по своим делам или ложилась спать.

* * *

Вылив на себя последние полфлакона шампуня, она наполняла емкость водой и ставила на полку. Я много раз спрашивала ее, зачем, неужели мне жалко для нее какого-то шампуня, но внятного ответа не услышала ни разу.

* * *

Как-то осенью она надела мою джинсовку, а когда я через неделю сняла ее с вешалки, увидела, что она вся в потеках клея. Отстирать ее я так и не смогла. Никто не знает, чем отстирывают въевшийся в ткань «Момент»?

* * *

Пару или тройку раз, пьяная, она приводила в дом малознакомых мужиков. Оправдывалась потом тем, что это они ее приводили.

А однажды умудрилась привести парнишку, которого я когда-то очень сильно любила. Полтретьего ночи я открыла дверь, заспанная, лохматая, в наспех накинутом старом халате – и увидела его.

* * *

Когда я готовила что-то вкусное и оставляла на плите или в холодильнике последнюю порцию, предупредив всех, что это – для Димы, она всегда съедала все до последней крошки. «Ой, извини, забыла».

* * *

Стирая свои вещи, она высыпала в таз полпачки порошка, а вторую половину просыпала нечаянно в ванну и так оставляла.

* * *

Как-то раз она пришла ко мне ночью в киоск, где я какое-то время работала, и стала объясняться в любви. Говорила, что все это время жила с нами только из-за меня, падала на колени и целовала руки. Я была в полнейшем шоке. У меня, конечно, были девушки, но ее я как-то в этом качестве не рассматривала – сначала она просто маленькая была, а потом я была уже с Димой. Еле-еле уложила ее спать на ящики. После этого случая некоторое время мне было довольно трудно жить с ней в одной квартире, но со временем все забылось.

* * *

…Она, конечно же, нашла бы, где жить, если бы я смогла указать ей на дверь. Но я не могла. Я сама многие годы скиталась по друзьям, знакомым и малознакомым людям и, уж наверняка, была далеко не идеальным сожителем для них. А Диме просто все было до лампочки.

Однако однажды такой момент наступил. Она сломала что-то в Димкином компьютере. Его дома не было, а я тогда еще кроме кнопки «enter» ничего не знала. Я перепугалась не на шутку, стала кричать, что «сколько можно повторять – туда не лезь», и так далее… А она заявила, что если я не замолчу, она меня ударит. Я просто опешила. «Лиса… Ты, что, совсем ебанулась? Ты говоришь мне такое в моем доме, после всех этих лет?» «Это не твой дом, а Димин!»… От шока я даже абсолютно успокоилась и с улыбкой ей сказала: «Ну, хорошо, давай его подождем, он решит, кто из нас уйдет, а кто останется»…

У нее хватило все-таки ума уйти, не дожидаясь.

* * *

А потом ее родители продали квартиру, купили дом на Украине и уехали. Она через какое-то время уехала к ним. Приходила прощаться. У нас как раз (впрочем, как нередко) было много общих друзей в гостях. Пожелали удачи, выпили «подорожную». Было на самом деле грустно.

* * *

Через год она стояла на пороге, раздобревшая на борще и сале, уже с шестым размером, майка почти лопалась на ней, но при этом была почти прежняя талия. Не женщина – гитара.

Как нетрудно догадаться – жить она осталась у нас.

* * *

Когда мы шли с ней вдвоем по улице – я, в принципе, могла бы идти и голой, все равно никто бы не заметил. Меня это вполне устраивало.

* * *

Однажды она пришла поздно вечером, я уже лежала и засыпала. Они с Димой сидели на кухне, говорили о чем-то, и тут раздался нетрезвый Лисий вопль: «А что, разве тебе со мной плохо было?!» и следом Димино шипение: «Тише ты, Ленка спит!». Я прыснула в подушку. На последних месяцах беременности, когда ни о каком сексе речи уже идти не могло, я попросила ее, как близкого человека, можно сказать, члена семьи, заменить меня для мужа, если, конечно, он ей хоть немного нравится. Она тогда уверяла меня, что дело не в нем, просто она не может так, и все тут. Вроде как, это инцест для нее. Ну-ну.

Около недели я молчала, как партизан, потом как-то не выдержала, больно уж хотелось послушать, что скажут. Тем более, что муж о том моем с ней разговоре не знал ничего – раз она отказалась, я и не поднимала эту тему. «Раскалывала» я их по отдельности. Димка, нимало не смутившись, сказал, что «да фигня, все равно ничего не вышло, выпимши оба были». А вот Лисица жутко покраснела и долго и нудно просила прощения. На мой резонный вопрос: «Да за что? Я ж сама тебя просила! Врать-то только зачем было? Опять же – задание-то провалено бездарно!» – как обычно, ничего путного сказать не смогла.

* * *

А в апреле она повергла всех в очередной глубочайший шок заявлением о том, что выходит замуж. Я конечно, зная ее, сразу заподозрила, что дело тут нечисто. Ну, и не ошиблась. Замуж она собралась за нефора и раздолбая Лаки. Сообщив мне по секрету, что спать с ним в обозримом будущем не собирается ни до, ни после свадьбы. Последнее я тоже не особо близко к сердцу приняла, мало ли что говорит Лиса. И начались приготовления к свадьбе. Уж не знаю, где брал деньги жених, кажется, он даже на работу по такому случаю устроился. Выдал он ей энную сумму на платье, фату и прочие прибамбасы. Лиса купила шляпу и перчатки, а то, что оставалось на платье и туфли, потратила на продукты, забив до отказа наш холодильник. Потом на выданные еще раз деньги мы купили ей белую обтягивающую кружевную блузку, а юбку я сшила ей из ткани, которая у меня давно лежала. Не помню уже, где она нашла белые туфли. Остальные деньги Лисица радостно где-то прогуляла.

За время подготовки к свадьбе она продала и пропила три обручальных кольца. Мы уже только смеяться могли, а что думал Лаки – понятия не имею. Наверное, ему было по фиг – он женился на шестом размере, и ни у кого из знакомых такого не было, только у него.

* * *

За день или два до свадьбы я поехала домой к будущим молодоженам помогать маме жениха с готовкой. Вечером Лиса напоила меня водкой и таки поимела… прямо на глазах у изумленного жениха.

Наконец, час икс настал, и мы с Димой, прямо как родители засидевшейся в девках дочуры, счастливо сдали невесту жениху с рук на руки. Свадьба была бурной, как и полагается, с выпиванием свидетелем бутылки водки из 41-го размера туфли свидетельницы и последующим его засыпанием на все оставшееся время. С упившимися гостями, классически падающими лицом в салат. С песнями и плясками. С растерянной свекровкой, не знающей, как на все это реагировать… (с другой стороны, зная своего сына, – слава богу, что хоть так женился). Как ни странно, без традиционного мордобития, зато с заснувшим у себя в комнате женихом и пьяной невестой, заставившей принародно выполнять вместо него супружеский долг одного из гостей.

Как бы то ни было, дело было сделано, и жизнь потекла как-то своим чередом.

* * *

Раз в несколько дней Лиса приезжала к нам в гости, я тоже не раз бывала у них. А через месяц она стояла на пороге с заявлением, что ушла от Лаки.

* * *

Мой собственный брак расползался по швам, и поэтому нет ничего удивительного, что однажды я без памяти влюбилась в человека, с которым меня познакомила Лисица. Он был совсем из другой среды, и речь сейчас не о нем самом, а о том, что я ушла к нему от мужа.

Однажды, зная, что живем мы с ним впроголодь, она взяла мои картины, чтобы продать какому-то своему знакомому, и больше я их не видела. Даже не знаю, правда ли у нее их украли, или все же продала, а деньги на себя потратила.

И дальше – ведь можно было бы уже быть готовой к подобному, но нет, я все же думала о ней лучше – она наговорила мужу обо мне такого, что я даже писать об этом не хочу. Даже и не важно, сколько процентов правды было во всем сказанном, просто – зачем? Занять мое место? Проще было попробовать сделать это без грязи, тогда бы он, скорее всего, пошел бы на это. Я поняла, что уже никогда не смогу простить. Мы сталкивались потом несколько раз у Димы дома, я просто ее игнорировала.

Как-то, уже несколько лет спустя, оказались на дне рождения у общего знакомого. И хотя я молчала, она первая, напившись, стала кричать, что я ее использовала, что она мне как домработница бесплатная была… Люди, которые там были, знали всю нашу эпопею не понаслышке, и очень повеселились. Когда попытались ее успокоить, она швырнула в стену блюдо с винегретом, обматерила именинника, на просьбу убрать за собой, заявила, указывая на меня пальцем: «Она пусть убирает» и гордо удалилась, собирая по дороге все косяки.

…Очень потом, через пару недель, удивлялась, что ее не пустили в дом, где я тогда жила.

* * *

Через вторые и третьи руки узнавала я новости о ней.

Вот она пришла к Диме, когда того не было дома, и унесла винчестер, продала кому-то. На нем, кроме его работы, были еще мои рисунки и стихи, пять лет моей жизни.

Вот она разбила ему окно, непонятно, специально или нечаянно. Это окно я потом стеклила, не оставлять же так.

Однажды она явилась к нему и попросилась пожить до тепла, одну недельку (дело было в конце февраля). Он разрешил. Через две или три недели (собрались у него все друзья, много было народа) он спросил, а не задержалась ли она, тепло-то уже вот оно. «Ну, как я пойду, у меня температура, на улице уже не холодно, но теперь зато сыро… и вообще, что тебе, жалко, что ли». Когда Дима повторил просьбу уйти завтра, конечно, не сейчас, на ночь глядя, – Лиса сложила крестом указательные и средние пальцы, обошла всех по очереди, тыча ими в лица и неся какую-то тарабарщину «на иных языцех». Потом встала посреди комнаты, с пьяным пафосом заявила: «Я прокляла вас, всех и каждого!» и – ушла в ночь.

* * *

Долгое время я ничего не слышала о ней, а несколько лет назад мне сказали, что она повесилась где-то в Барнауле. Хоронить ее приехал только брошенный Лаки. Больше было некому – кто не знал, а кто и не хотел. А он, оказывается, любил ее… кто бы мог подумать…

* * *

И даже теперь, спустя столько лет, я не могу сказать, что простила ее, но когда мы вспоминаем ее с теми, кто знал Лису так же хорошо, как я, – вспоминается все – и плохое, и хорошее. Чаще все-таки с улыбкой.

* * *

Как она пела джаз в «Нью-Йорк таймсе» (она таки научилась петь и очень неплохо), и уволили ее после того, как одному пристававшему к ней пьяному хаму разбила об голову пивную кружку.

* * *

Как однажды, еще когда мы жили вместе, Дима уснул, сидя на ее диване, и мы с ней выманивали его лечь на кровать. Он разговаривает во сне, и мы, пользуясь этим, затеяли «переговоры»: «Дима, а хочешь, мы подскажем тебе место, где можно клево отоспаться?» «Угу» «Нужно медленно встать» (Дима встает) «Развернуться на 90 градусов направо» (Послушно разворачивается) «Сделать пять шагов и остановиться» (Дима идет, мы по бокам подстраховываем, тихо хихикая) «Падай!» (Он падает на кровать и храпит, мы падаем от хохота)…

* * *

Как она рассказывала, что является потомком грузинских князей, и называла фамилию из двадцати букв; я ее даже выговорить никогда не могла, не то что запомнить, а она даже ни разу не запуталась в показаниях.

* * *

Как возвращались мы утром из гей-клуба, несколько человек, и в Первомайском сквере на наших спутников налетели гопники. А Лиса разбежалась и, как в голливудском боевике, подпрыгнув, въехала одному в спину сразу двумя ногами, а когда он развернулся, подскочила, обняла его ногами за талию и чуть не оторвала зубами ухо. «Пацаны» в ужасе ретировались.

* * *

Как гуляли мы с ней на площади Ленина, и она знакомила меня со всеми, с кем сейчас я дружу и общаюсь.

* * *

Как зимой, на морозе, торговали мы с ней возле Октябрьского рынка «таролом Волкова»… «Тарол Тараканова лучшее средство от волков!!!» (Она потом свалила куда-то с деньгами и остатками товара и появилась через месяц).

* * *

Как любила ее моя дочь и называла «Ися, Ися!».

* * *

…Не знаю, может быть, есть какой-нибудь специальный рай для лис…