Интервью Аллы Михалевой с Наталией Рюриковой

Рюрикова Наталья Петровна закончила МГУ им. М.В. Ломоносова (факультет «Журналистика»). В течение многих лет проработала в редакции литературного журнала «Киносценарии», где в настоящее время занимет должность главного редактора.

Занималась и занимается активной культурно-просветительской деятельностью. В России впервые, благодаря ее усилиям, состоялись выставки Михаила Шемякина, Эрнста Неизвестного, Юрия Купера.

В настоящее время директор галереи «Дом Нащокина». Почетный член Академии художеств РФ.

Галерея «Дом Нащокина» не так давно стремительно и энергично вошла в контекст художественной жизни Москвы. В этом не было бы ничего необычного, если бы не одно обстоятельство. Открылась она благодаря усилиям сотрудников альманаха «Киносценарии». Те, кто интересуются кино, хорошо знают этот журнал, на протяжении многих лет публикующий на своих страницах произведения сценарной литературы. Еще более неожиданным событием стала проходившая в 1997 году выставка памяти Рудольфа Нуреева. О том, как рождалась экспозиция, рассказывает директор галереи и главный редактор альманаха «Киносценарии» Наталия Рюрикова корреспонденту журнала Алле Михалевой.

— Расскажите, пожалуйста, о Вашей галерее, как она создавалась и как родилась идея сделать выставку Рудольфа Нуреева?

«Галерея была создана, чтобы поддержать наше издание. Четыре года назад оно стало погибать. Все пришло в упадок, нас все бросили, денег нам никто не давал, у нас отключили свет и отопление. И у меня начала вызревать идея — создать галерею, чтобы как-то удержаться на плаву. Я обратилась в Министерство культуры, предложив свои услуги в организации выставок. В Министерстве моему предложению обрадовались, и мне предложили заняться тем, с чем само Министерство не справлялось, проводить выставки малоизвестных отечественных художников. Задача хоть и благородная, но —безнадежная: никому неизвестная галерея и никому неизвестные художники.

Я сделала свою первую выставку — Михаила Шемякина, складывалось все очень тяжело: мне иногда казалось, что я не доживу до ее открытия. Но меня поддержал Шемякин и его участие было для меня тогда очень ценным.
Вот так родилась наша галерея — по началу из желания что-то сделать в помощь журналу «Киносценарии». А потом сформировалась и ее концепция.

К моменту открытия галереи в культурный контекст российской жизни вернулись имена многих писателей, поэтов, философов, художников. Но как выяснилось, у художников, которых я собиралась выставлять (в основном, эмигрантов), в России не было или почти не было персональных выставок — ни у Олега Целкова, ни у Эрнста Неизвестного (его первая российская выставка состоялась здесь, у нас), ни у Дмитрия Плавинского, ни у Дмитрия Краснопевцева (его первая объемная выставка была тоже здесь)...

Что же касается выставки, посвященной Рудольфу Нурееву, то она органично вписалась в эту нашу концепцию «возвращения имен». Когда я услышала, что в Париже, в музее «Карнавале», проходит выставка Нуреева, первое, что я подумала, как это должно быть интересно и как жаль, что я ее не увижу, потому что выставка закрывалась. Но так как у меня уже был опыт организации фотовыставки (русско-французской, тематически связанной с кино), я решила начать переговоры с музеем «Карнавале» о возможности выставки у себя в галерее. Я даже не знала, что помимо фотографий выставка включает личные вещи Нуреева».

— Трудно ли было организовать эту выставку?

«Очень. С французскими партнерами (с музеем) оказалось очень тяжело работать. Выставку я не видела, а они мне сказали, что у них нет каталога. Я его увидела много позже. Но, если бы я с ним познакомилась заранее, то, может быть, от идеи выставки отказалась бы сразу. Музей мне предварительно не предоставил никаких материалов. Кстати, по этой причине мы не смогли сделать свой каталог и выпустили только буклет, в котором опубликованы отрывки из книги Марио Буа, мужа партнерши Нуреева Клер Мотт, солистки Парижской оперы, с которой он протанцевал десять лет (Клер Мотт умерла в 1987 году в возрасте сорока восьми лет от рака). Мне эта книга нравится. Будучи во Франции, я познакомилась с Марио Буа. Мы перевели его книгу и хотели бы издать ее полностью. Но пока мы будем ее по частям публиковать в нашем журнале.

Так вот, возвращаясь к моменту, когда мы получили фотографии и экспонаты выставки. Когда я их увидела, то запаниковала. У меня было ощущение, что передо мною нечто, напоминающее экспозицию в краеведческом музее. Я стала судорожно думать, как сделать так, чтобы выставка стала живой. Я вышла на аукцион Кристи, который выпустил два сборника, включавших собрание предметов и произведений искусства из коллекции Нуреева, пошедших с молотка. В общем мне удалось получить их слайды, и посвятить целый зал интерьерам Нуреева. И я считаю, что не будь этой экспозиции, выставка в целом была бы значительно беднее. Потому что для меня Нуреев, как личность, в этих странных эклектичных, ориентальных интерьерах раскрывается не менее полно, чем на запечатлевших его фотографиях в разные периоды жизни.

Когда я еще только листала каталоги аукционов, я начала понимать, что его коллекция, его музейное собрание, интерьеры, в которых он жил и в которые «вписал» себя, это — нечто потрясающее. Он не был ни особым знатоком искусства, ни коллекционером, ни ценителем. Он интуитивно собирал то, что ему нравилось. И по этой коллекции, по тому, что было собрано, куплено, приобретено, можно судить о его внутреннем мире. Мне стало интересно выяснить, как он все это приобретал, почему. Он ведь, несмотря на огромное количество друзей, был очень одиноким человеком. Был самым высокооплачиваемым артистом балета. И многие считают, что он, как мальчик из татарского села из очень простой семьи, получив большие деньги, начал их с размахом тратить на дорогие и антикварные вещи. Для меня это не так.

Для меня его коллекция гораздо более привлекательна, чем систематизированное, определенное по выбору художественных направлений собрание какого-нибудь искусствоведа. Мне лично очень нравится его коллекция, так как она индивидуальна, раскрывает Нуреева, как совершенно особую личность, не только как великого артиста балета. Даже в самой ее эклектичности, в этих невообразимых сочетаниях и интерьерах, есть смелость, есть ощущение, я бы сказала, «безмерности» Рудольфа Нуреева. Он был человеком, для которого ни в чем не существовало границ. Я убеждена, доживи он до сегодняшнего дня, появился бы «стиль Нуреева». У него было свое и точное представление о красоте. Он любил красивую мебель (собирал карельскую березу), очень любил музыкальные инструменты: у него была коллекция старинных инструментов красоты неописуемой.

Теперь всего этого нет. Все это было продано, чтобы открыть балетные школы, платить стипендии юным дарованиям. Я понимаю, что наша экспозиция нуреевских интерьеров — небольшая, но и она много рассказывает о Нурееве как о человеке, которого мы все, несмотря на его всемирную известность, знаем очень мало... Он ведь никогда не писал никаких писем, даже открыток. Самое большое, что он мог послать, так это открытку с
видом и со словами «Привет, оттуда-то!». И все. В общем, я так увлеклась всем этим материалом, что хочу сделать документальный фильм о Нурееве, постараться найти его завещание, снять его, поговорить с его сестрами, которые считают себя несправедливо обиженными и горят желанием на эту тему высказаться».

— Соприкосновение с балетным миром и балетной темой не вызвало ли у Вас желание сделать еще какую-нибудь выставку, с ней связанную?

«Ну, во-первых, благодаря поискам слайдов аукциона Кристи я вышла на совершенно замечательного фотографа — лорда Сноудана, ему принадлежит авторство потрясающей фотографии, которая у нас выставлена — стопа Нуреева. Я загорелась желанием показать в галерее его произведения. Мне бы хотелось сделать выставку Нижинского, Барышникова, «Русских сезонов». Идей много. И считаю, что не страшно, что я не специалист в области балета. Это мне даже помогает не впадать ни в одну, ни в другую крайность».

— А почему Вы назвали свою галерею «Дом Нащокина»?

«Дело в том, что дом, где размещается наш журнал, а теперь и галерея, в пушкинские времена снимал друг поэта Павел Воинович Нащокин. Пушкин, когда приезжал в Москву, останавливался у него. И когда нужно было дать галерее имя, я решила назвать ее «Дом Нащокина». И что любопытно, когда галерея уже открылась, к нам пришел потомок Нащокина и рассказал, что Павел Воинович больше всех видов искусств любил именно изобразительное. Что абсолютно совпало с моим ощущением (хотя я совершенно не склонна к мистике), что в этих стенах что-то есть. Потому что когда я перед каждой выставкой просто умираю от волнения, как она пройдет, стоит мне только повесить работы на стены, все как-то нормализуется, потому что от них, определенно, исходит какое-то излучение».

Источник: журнал «Балет», № 95, 1998. Стр. 21-22.