"Я никого не сужу, никого не распинаю.
Я ведь сам распят. А как иначе, если ты художник...»"- Шавкат Абдусаламов

Шавкат Фазилович Абдусаламов (род. 28 апреля 1936, Ташкент, УзССР, СССР) — узбекский, советский и российский художник, актёр, писатель, режиссёр.
На вопрос о том, кем Абдусаламов себя ощущает: художником, писателем, режиссёром, — он отвечает уклончиво: «Кто я сейчас?.. Человек, который любит людей и животных… Который понимает животных и старается понять людей…»

Шавкат Абдусаламов окончил ВГИК (1966). Работал художником-постановщиком на фильмах Андрея Тарковского, Элема Климова, Али Хамраева. Исполнил главные роли в фильмах Хамраева «Триптих», «Телохранитель». Первая персональная выставка состоялась в 1972 году, но была быстро закрыта из-за религиозной тематики картин.С 9 декабря 2005 по 22 января 2006 года в Государственном музее изобразительных искусств имени А. С. Пушкина проходила выставка работ Ш. Абдусаламова «Пространство Шавкат-А», к которой также был приурочен выход одноимённого альбома. (Сведения взяты из Википедии https://ru.wikipedia.org/wi...)

"«Пространство Шавкат.А» - так называлась выставка Шавката Абдусаламова, которая была организована на рубеже 2005 и 2006 года в Музее изобразительных искусств имени А. С. Пушкина. Мы открыли её в декабре, в преддверии рождественских праздников, и для нас эта выставка запомнилась как одно из значимых событий. Зрителю был явлен индивидуальный мир художника, в котором интимная, личная интонация автора сочеталась с грандиозным, вселенским размахом его мирочувствования. Можно сказать, что Шавкат смог создать собственную евангелическую историю. Это зримая история, в которой переплелись элементы христианского и мусульманского искусства. Переплетаясь, эти элементы образуют новый синтез: суть высказывания художника состоит в утверждении общечеловеческих ценностей, которые существуют в наднациональном, надконфессиональном, надрелигиозном пространстве. Здесь, в этой сфере и располагается пространство Шавката.
И сейчас, по истечении 10 лет, можно с уверенностью сказать – темы, затронутые художником, не только не утратили актуальности, но стали ещё более значимы для сегодняшнего дня.
Пожелаем удачи открывающейся в сентябре выставке Шавката в Великом Новгороде! Выставке художника, писателя, актёра и режиссёра, мыслителя Шавката Абдусаламова." - Ирина Антонова, 2016 год.

 

В своём романе-притче «Единорог. Из тетрадей скитальца по межконтинентальному пейзажу» Шавкат сказал: «Дорога, она как бесконечность, она всегда. Идёт странник. Идёт давно. На длинных одеждах следы износа, пыли, соли. Есть в мире некие постоянные величины. Странник мой, быть может, одна из них».

1993, ШАВКАТ А.

"Шавкат Абдусаламов не обольщает никого национальной экзотикой. Он художник, стоящий на середине пути между христианской Европой, выбеленной до кости Азией и едва различимым в тумане Востоком. Его живопись - лазурит в оправе, треснувшей от зноя, глины. Из рук, обмакнутых в грязную жирную охру, вырастает голубой кувшин... Они засыпаны песчаной мукой из мельничьих жерновов, выстужены голубизной неба." - Юрий Норштейн"

Ангелы с деревянными крыльям 

"Будь мы более внимательны к самим себе, мы бы начали не с колеса, а с крыльев.
Те, кто внимательно рассматривал мои картины, часто задают мне один и тот же вопрос: почему в ваших многофигурных, многолюдных композициях каждый человек сам по себе. Когда пишешь, об этом не думаешь, но это правда. Это не плохо и не хорошо. Это факт. Каждый человек одинок и каждый человек сам по себе есть кто-то. Это я и хочу подчеркнуть. Одиночество - это и знак индивидуальности и знак невостребованности." - Шавкат Абдусаламов.

""- Самое интересное, что все сведения о моей биографии, которые публикуются, они неверные. Пришло поздравление с днём рождения от Думы, они пишут 28 августа, а я родился 28 апреля. Где-то говорят, что я родился в 1939, где-то - в 1936-м. На самом деле я родился в 1938-м, а мне прибавили два года, чтобы отправить в ремесленное училище. И паспорт мне дали с этой датой. Почему знаю, что в 1938-м? Потому что в 1938 году, когда отца арестовали по 58-й статье, мама была в положении, беременная мной. Это был декабрь, и она пришла с животом, и отец погладил его. Мама мне об этом рассказывала, это же не назовёшь сказкой. Мне даже кажется, что я сам помню, как отец сказал мне: «Надеюсь, встретимся»." - Шавкат Абдусаламов, из интервью и статьи Натальи Мелковой. 1916 год

"«Паровоз, он и кричит, и зовет, и плачет, и радуется. Этот крик из моих детских воспоминаний. Я в детстве любил стоять и смотреть, как идет паровоз. А потом оказалось, что на подъеме паровоз идет медленно – так медленно, что я мог его догонять. Я ведь в детстве был почти беспризорником... И больше всего тогда любил маму и паровоз. Но паровоз можно было догнать, а видеть маму я мог не всегда. Потому что сначала репрессировали отца, потом за ним поехала мама..." -
Шавкат Абдусаламов.

"«Моя мама была русская, училась в Ленинграде, закончила Институт им. Герцена. А потом встретила отца. Он был красив: наполовину перс, наполовину узбек... Его репрессировали на десять лет. Потом он вышел. Потом его снова репрессировали... А я был в детском доме. В Коканде у меня появилась приемная мама – художница Меланья Ивановна Ткаченко, ученица Петрова-Водкина. Помню, с ней мы приезжали в Ташкент, и Меланья Ивановна показывала мне, где жила во время войны Ахматова... Мне повезло: меня, талантливого мальчика, отдали в знаменитое художественное училище Бенькова, где работал легендарный Айзек Аронович Гольдрей. Потом я поступил в Ленинграде в Академию художеств... Но у вас такой красивый, но такой холодный город... И никого родных или знакомых в Ленинграде не было. Так я уехал в Москву, поступил во ВГИК. Тут, в столице, и остался»." - Шавкат Абдусаламов.

 

Маленькие люди, ... знайте, нас обязательно откроют




Альбом Издание ГМИИ им А.С. Пушкина, 2005 г.



Выставка в рамках кинофестиваля Зеркало

  

Выставка в Ивановском художественном музее.



Выставка в Шереметевском дворце Санкт-Петербурга, 2012 год.



Выставка в Ферапонтове.


Выставка в Ивановской области


Книга Единорог автор Отшельник Товкаш 1999

 

 

 

Источники: https://ru.wikipedia.org/wi...
Пространство Шавката https://baxmyp-ka.livejourn...
"Щавкат Абдусаламов. КРИК ПАРОВОЗА", журнал ВАШ ДОСУГ https://www.vashdosug.ru/sp...

Борис Леонидович  Пастернак

 ( 29 января [10 февраля] 1890, Москва — 30 мая 1960,  Переделкино ).

 Трудно писать что-то , когда на эту тему уже написано, написано хорошо, интересно, и полемизировать с автором предыдущего эссе не хочется. Просто я напишу немного о других моментах и сторонах творчества и личности Бориса Леонидовича Пастернака.

Попробую начать с конца, как Сергей советует.

.
1917. Портрет работы Леонида Пастернака

 Учись прощать... Молись за обижающих,
Зло побеждай лучом добра.
Иди без колебаний в стан прощающих,
Пока горит Голгофская звезда.

Учись прощать, когда душа обижена,
И сердце, словно чаша горьких слез,
И кажется, что доброта вся выжжена,
Ты вспомни, как прощал Христос.

Учись прощать, прощать не только словом,
Но всей душой, всей сущностью своей.
Прощение рождается любовью
В творении молитвенных ночей.

Учись прощать. В прощеньи радость скрыта.
Великодушье лечит, как бальзам.
Кровь на Кресте за всех пролита.
Учись прощать, чтоб ты был прощен сам.

1952 год

О чем подумалось, читая стихотворение Бориса Леонидовича Пастернака с практичеки библейским содержанием?  Мне о многом, о его бедах, обидах, о том, что с ним поступили почти так же, как Каин поступил с Авелем...   А он все это терпел... И, наверное, действительно простил...  И вспомнился другой библейский сюжет, которому отдали должное многие замечательные художники - прощение отцом заблудшего, загулявшего, ленивого и недостойного сына, приползшего к отцу только тогда, когда не осталось у него другого выбора... и ОТЕЦ простил, возложил руки и простил... Думаю, что и я, и остальные, да и Пастернаки, и отец, и сын, выбрая из множества картин "Прощение блудного сына" выбрали бы  именно Рембрандта.

 Рембрандт, 1669 год «Возвращение блудного сына».   1668-69. (262х205). Государственный Эрмитаж.

Рембрандт. 1636 год. Офорт «Возвращение блудного сына»

Почему? Кроме того, что это самое луучшее воплощение сюжета самым талантливым автором, пропустившим многое через свою собственную жизнь, и блестяще передавший нам свои чувства и мысли, есть еще одно обстоятельство. Не надо забывать, что Леонид Пастернак в 1923 году   в берлинском издательстве С.Д. Зальцмана   опубликовал философско-эстетическое эссе «Рембрандт и еврейство в его творчестве»,  написанное Леонидом Осиповичем еще в Москве. Аот цитата, показывающая нам отношение отца Бориса к этому художнику: «А вот и Рембрандт… и я, как поражённый неожиданным чем-то, стою… и всё ещё стою, не двигаясь, с занявшимся дыханием перед единственным в своём роде «Благословением Якова»… По мастерству живописи, трактовке и гармонии тонов это один из лучших его шедевров, потому что в нём все отличительные свойства Рембрандтовского обаяния сошлись с исключительною полнотой и тонкостью, и никакой репродукции этого не передать… Я уходил и снова возвращался к нему. Начальный мой восторг, естественный у художника перед таким живописным шедевром, стал отступать перед более сильным душевным волнением. Где-то в глубине души что-то было затронуто… Иное, более родное, интимное зазвучало и заволокло всё остальное…" Это о Благоговении Якова, но суть не в картине, в художнике, его видении жизни. Думаю, что и Борис разделял вкусыы отца. И это связывает и самого Бориса Пастернака с Рембрандтом. Блудного сына Рембрандт написал в конце своей жизни, и лет ему было почти столько-же, сколько Борису Пастернаку, когда он написал приведенное стихотворение. К концу жизни люди, как правило, становятся более мудрыми. И мудрость стихотворных строк перекликается с мудростью, прощающей того, кто принес столько тревог и волнений,  и ласковые прикосновения отца, выплакавшего все глаза, молясь  за сына, выдают ту огромную любовь, которую он чувствует в заблудшему и огорчавшему его ребенку, и не важно, что ребенок уже давно повзрослел.  Обратите внимание на то, что ранний  Рембрандт, молодой, в возрасте Христа, в своем офорте трактует эту сцену иначе:   информацию мы считываем с лиц и мимики участников сцены. В предсмертном Рембрандте все скупо, а впечатление от увиденного намного сильнее.

И раз уж я заговорила об отце - художнике Леониде Пастернаке, то было бы невежливым не сказать и о его замечательной матери - известной пианистки Розалии Кауфман, привившей своим детям любовь к музыке, нет не только любовь. Она создала в доме такую атмосферу, что в ней наравне уживались   любовь друг к другу с любовью к искусству.  

Л.О. Пастернак. Автопортрет с женой.

Л.О.Пастернак. Розалия Исидоровна за роялем при свечах. 1892г. 

Позже Б. Л. Пастернак писал: «Больше всего на свете я любил музыку, больше всех в ней — Скрябина."   («Охранная грамота», ч. I, гл. 3).

Л.О.Пастернак. Портрет А.Н.Скрябина. Итальянский карандаш. 30 октября 1913 г.

Возможно, именно из-за этой атмосферы первой женой поэта была художница, второй стала  жена музыканта

Евгении были посвящены вот эти строки:

 "О, как она была смела, 

Когда едва из—под крыла 

Любимой матери, шутя, 

Свой детский смех мне отдала, 

Без прекословий и помех 

Свой детский мир и детский смех, 

Обид не знавшее дитя, 

Свои заботы и дела".

"Мне Брамса сыграют,- тоской изойду.

Я вздрогну, и вспомню союз шестисердый,

Прогулки, купанье и клумбу в саду.

Художницы робкой, как сон, крутолобость,

С беззлобной улыбкой, улыбкой взахлеб,

Улыбкой, огромной и светлой, как глобус,

Художницы облик, улыбку и лоб."

В 1931 году, после этого лета,  звуки разучиваемого Геноихом Нейнаузом концерта Брамса стали напоминанием о начале любви к жене Нейгауза. Так бывает в жизни...

Именно Зинаиде посвящено знаменитое:

"Любить иных – тяжелый крест,
А ты прекрасна без извилин,
И прелести твоей секрет
Разгадки жизни равносилен.
Весною слышен шорох снов
И шелест новостей и истин.
Ты из семьи таких основ,
Твой смысл, как воздух, 
бескорыстен.
Легко проснуться и прозреть,
Словесный сор из сердца вытрясть
И жить, не засоряясь впредь.
Все это – не большая хитрость". 

И это счастье было  длинною в тридцать лет...
 

А потом была Ольга Ивинская, Лара, и родились стихи, вошедшие в роман "Доктор Живаго".

Свидание

"Снег на ресницах влажен, 
В твоих глазах тоска, 
И весь твой облик слажен 
Из одного куска. 
Как будто бы железом, 
Обмокнутым в сурьму, 
Тебя вели нарезом 

По сердцу моему". 

И в нем навек засело

Смиренье этих черт,

И оттого нет деоа,
Что свет жестокосерд" ..

Ну, вот, мы опять вернулись к источнику  бед Бориса Пастернака. Но закрывать книгу не хочется, там, на последних страницах еще много стихов. 

"Осталось несколько минут,
И тишь наступит гробовая.
Но, раньше чем они пройдут,
Я жизнь свою, дойдя до края,
Как алавастровый сосуд,
Перед тобою разбиваю."

Тициан Кающаяся Магдалина 1560-е, Эрмитаж

Ну и опять вернусь к "Охранной грамоте". К путешествию в Венецию. Кто из нас не мечтал о Венеции, кто не представлял еще с детства встречи с ней? Вот и Борис Пастернактак описывает первые минуты пребывания в ней: " Я НЕ СРАЗУ ПОНЯЛ, ЧТО ИЗОБРАЖЕНИЕ ВЕНЕЦИИ И ЕСТЬ ВЕНЕЦИЯ. Что я - в ней, что это не снится мне". Охранная грамота, глава часть 2,гл.13. Далее , пропустив абзац, читаем: " Катер потел и задыхался, утирал нос и захлебывался, и тою же невозмутимой гладью, по которой тащились его затонувшие усы, плыли по полукругу, постепенно от нас отставая, дворцы Большого канала. Их зовут дворцами и могли бы звать чертогами, но все равно никакие слова не могут дать понятья о коврах из цветного мрамора, отвесно спущенных в ночную лагуну, как на арену средневекового турнира.

Есть особый елочный восток, восток прерафаэлитов. Есть представленье о звездной ночи по легенде о поклоненьи волхвов. Есть извечный рождественский рельеф: забрызганная синим парафином поверхность золоченого грецкого ореха. Есть слова: халва и Халдея, маги и магний, Индия и индиго. К ним надо отнести и колорит ночной Венеции и ее водных отражений."

ВЕНЕЦИЯ

Я был paзбужeн спoзapaнку
Щeлчкoм oкoннoгo стeклa.
Paзмoкшeй кaмeннoй бapaнкoй,
В вoдe Вeнeция плылa.
Всe былo тиxo, и, oднaкo,
Вo снe я слышaл кpик, и oн
Пoдoбьeм смoлкнувшeгo знaкa
Eщe тpeвoжил нeбoсклoн.
Oн вис тpeзубцeм Скopпиoнa
Нaд глaдью стиxшиx мaндoлин
И жeнщинoю oскopблeннoй,
Быть мoжeт, издaн был вдaли.
Тeпepь oн стиx и чepнoй вилкoй
Тopчaл пo чepeнoк вo мглe.
Бoльшoй кaнaл с кoсoй уxмылкoй
Oглядывaлся, кaк бeглeц.
Вдaли зa лoдoчнoй стoянкoй
В oстaткax снa poждaлaсь явь.
Вeнeция вeнeциaнкoй
Бpoсaлaсь с нaбepeжныx вплaвь.
1913 г.

"Итак, и меня коснулось это счастье. И мне посчастливилось узнать, что можно день за днем ходить на свиданье с куском застроенного пространства, как с живою личностью.

С какой стороны ни идти на пьяццу, на всех подступах к ней стережет мгновенье, когда дыханье учащается и, ускоряя шаг, ноги сами начинают нести к ней навстречу. Со стороны ли мерчерии или телеграфа дорога в какой-то момент становится подобьем преддверья, и, раскинув свою собственную, широко расчерченную поднебесную, площадь выводит, как на прием: кампанилу, собор, дворец дожей и трехстороннюю галерею. Постепенно привязываясь к ним, склоняешься к ощущенью, что Венеция город, обитаемый зданьями - четырьмя перечисленными и еще несколькими в их роде. В этом утверждении нет фигуральности. Слово, сказанное в камне архитекторами, так высоко, что до его высоты никакой риторике не дотянуться. Кроме того, оно, как ракушками, обросло вековыми восторгами путешественников. Растущее восхищение вытеснило из Венеции последний след декламации. Пустых мест в пустых дворцах не осталось. Все занято красотой. ...

Карпаччо Си. Иероним приводит в монастырь льва

Эмблема льва многоразлично фигурировала в Венеции. Так, и опускная щель для тайных доносов на лестнице цензоров, в соседстве с росписями Веронеза и Тинторетто, была изваяна в виде львиной пасти. Известно, какой страх внушала эта "bocca di leone " современникам и как мало-помалу стало признаком невоспитанности упоминание о лицах, загадочно провалившихся в прекрасно изваянную щель, в тех случаях, когда сама власть не выражала по этому поводу огорчения. ..... И осталась живопись Венеции. Со вкусом ее горячих ключей я был знаком с детства по репродукциям и в вывозном музейном разливе. Но надо было попасть на их месторождение, чтобы, в отличие от отдельных картин, увидать самое живопись, как золотую топь, как один из первичных омутов творчества."  "Охранная грамота" ч.2, гл. 16

Пьета - Джованни Беллини

"Я глядел на это зрелище глубже и более расплывчато, нежели это выразят теперь мои формулировки. Я не старался осознать увиденное в том направленьи, в каком его сейчас истолкую. Но впечатления сами отложились у меня сходным образом в течение лет, и в своем сжатом заключении я не удалюсь от правды. Я увидел, какое наблюдение первым поражает живописный инстинкт. Как вдруг постигается, каково становится видимому, когда его начинают видеть. Будучи запримечена, природа расступается послушным простором повести, и в этом состоянии ее, как сонную, тихо вносят на полотно. Надо видеть Карпаччио и Беллини, чтобы понять, что такое изображение. ....   Надо видеть Веронеза и Тициана, чтобы понять, что такое искусство... Надо видеть Микеланджело Венеции - Тинторетто, чтобы понять, что такое гений, то есть художник." "Охранная грамота" ч.2, гл. 17

Тинторетто. «Чудо св. Марка» 

"Главное, что выносит всякий от встречи с итальянским искусством, - это ощущение осязательного единства нашей культуры, в чем бы он его ни видел и как бы ни называл. ......... Италия кристаллизовала для меня то, чем мы бессознательно дышим с колыбели. Ее живопись сама доделала для меня то, что я должен был по ее поводу додумать, и пока я днями переходил из собрания в собрание, она выбросила к моим ногам готовое, до конца выварившееся в краске наблюдение.Я понял, что, к примеру, Библия есть не столько книга с твердым текстом, сколько записная тетрадь человечества, и что таково все вековечное. Что оно жизненно не тогда, когда оно обязательно, а когда оно восприимчиво ко всем уподоблениям, которыми на него озираются исходящие века. Я понял, что история культуры есть цепь уравнений в образах, попарно связывающих очередное неизвестное с известным, причем этим известным, постоянным для всего ряда, является легенда, заложенная в основание традиции, неизвестным же, каждый раз новым - актуальный момент текущей культуры.

Вот чем я тогда интересовался, вот что тогда понимал и любил." "Охранная грамота" ч.2, гл. 18

Интервью Аллы Михалевой с Наталией Рюриковой

Рюрикова Наталья Петровна закончила МГУ им. М.В. Ломоносова (факультет «Журналистика»). В течение многих лет проработала в редакции литературного журнала «Киносценарии», где в настоящее время занимет должность главного редактора.

Занималась и занимается активной культурно-просветительской деятельностью. В России впервые, благодаря ее усилиям, состоялись выставки Михаила Шемякина, Эрнста Неизвестного, Юрия Купера.

В настоящее время директор галереи «Дом Нащокина». Почетный член Академии художеств РФ.

Галерея «Дом Нащокина» не так давно стремительно и энергично вошла в контекст художественной жизни Москвы. В этом не было бы ничего необычного, если бы не одно обстоятельство. Открылась она благодаря усилиям сотрудников альманаха «Киносценарии». Те, кто интересуются кино, хорошо знают этот журнал, на протяжении многих лет публикующий на своих страницах произведения сценарной литературы. Еще более неожиданным событием стала проходившая в 1997 году выставка памяти Рудольфа Нуреева. О том, как рождалась экспозиция, рассказывает директор галереи и главный редактор альманаха «Киносценарии» Наталия Рюрикова корреспонденту журнала Алле Михалевой.

— Расскажите, пожалуйста, о Вашей галерее, как она создавалась и как родилась идея сделать выставку Рудольфа Нуреева?

«Галерея была создана, чтобы поддержать наше издание. Четыре года назад оно стало погибать. Все пришло в упадок, нас все бросили, денег нам никто не давал, у нас отключили свет и отопление. И у меня начала вызревать идея — создать галерею, чтобы как-то удержаться на плаву. Я обратилась в Министерство культуры, предложив свои услуги в организации выставок. В Министерстве моему предложению обрадовались, и мне предложили заняться тем, с чем само Министерство не справлялось, проводить выставки малоизвестных отечественных художников. Задача хоть и благородная, но —безнадежная: никому неизвестная галерея и никому неизвестные художники.

Я сделала свою первую выставку — Михаила Шемякина, складывалось все очень тяжело: мне иногда казалось, что я не доживу до ее открытия. Но меня поддержал Шемякин и его участие было для меня тогда очень ценным.
Вот так родилась наша галерея — по началу из желания что-то сделать в помощь журналу «Киносценарии». А потом сформировалась и ее концепция.

К моменту открытия галереи в культурный контекст российской жизни вернулись имена многих писателей, поэтов, философов, художников. Но как выяснилось, у художников, которых я собиралась выставлять (в основном, эмигрантов), в России не было или почти не было персональных выставок — ни у Олега Целкова, ни у Эрнста Неизвестного (его первая российская выставка состоялась здесь, у нас), ни у Дмитрия Плавинского, ни у Дмитрия Краснопевцева (его первая объемная выставка была тоже здесь)...

Что же касается выставки, посвященной Рудольфу Нурееву, то она органично вписалась в эту нашу концепцию «возвращения имен». Когда я услышала, что в Париже, в музее «Карнавале», проходит выставка Нуреева, первое, что я подумала, как это должно быть интересно и как жаль, что я ее не увижу, потому что выставка закрывалась. Но так как у меня уже был опыт организации фотовыставки (русско-французской, тематически связанной с кино), я решила начать переговоры с музеем «Карнавале» о возможности выставки у себя в галерее. Я даже не знала, что помимо фотографий выставка включает личные вещи Нуреева».

— Трудно ли было организовать эту выставку?

«Очень. С французскими партнерами (с музеем) оказалось очень тяжело работать. Выставку я не видела, а они мне сказали, что у них нет каталога. Я его увидела много позже. Но, если бы я с ним познакомилась заранее, то, может быть, от идеи выставки отказалась бы сразу. Музей мне предварительно не предоставил никаких материалов. Кстати, по этой причине мы не смогли сделать свой каталог и выпустили только буклет, в котором опубликованы отрывки из книги Марио Буа, мужа партнерши Нуреева Клер Мотт, солистки Парижской оперы, с которой он протанцевал десять лет (Клер Мотт умерла в 1987 году в возрасте сорока восьми лет от рака). Мне эта книга нравится. Будучи во Франции, я познакомилась с Марио Буа. Мы перевели его книгу и хотели бы издать ее полностью. Но пока мы будем ее по частям публиковать в нашем журнале.

Так вот, возвращаясь к моменту, когда мы получили фотографии и экспонаты выставки. Когда я их увидела, то запаниковала. У меня было ощущение, что передо мною нечто, напоминающее экспозицию в краеведческом музее. Я стала судорожно думать, как сделать так, чтобы выставка стала живой. Я вышла на аукцион Кристи, который выпустил два сборника, включавших собрание предметов и произведений искусства из коллекции Нуреева, пошедших с молотка. В общем мне удалось получить их слайды, и посвятить целый зал интерьерам Нуреева. И я считаю, что не будь этой экспозиции, выставка в целом была бы значительно беднее. Потому что для меня Нуреев, как личность, в этих странных эклектичных, ориентальных интерьерах раскрывается не менее полно, чем на запечатлевших его фотографиях в разные периоды жизни.

Когда я еще только листала каталоги аукционов, я начала понимать, что его коллекция, его музейное собрание, интерьеры, в которых он жил и в которые «вписал» себя, это — нечто потрясающее. Он не был ни особым знатоком искусства, ни коллекционером, ни ценителем. Он интуитивно собирал то, что ему нравилось. И по этой коллекции, по тому, что было собрано, куплено, приобретено, можно судить о его внутреннем мире. Мне стало интересно выяснить, как он все это приобретал, почему. Он ведь, несмотря на огромное количество друзей, был очень одиноким человеком. Был самым высокооплачиваемым артистом балета. И многие считают, что он, как мальчик из татарского села из очень простой семьи, получив большие деньги, начал их с размахом тратить на дорогие и антикварные вещи. Для меня это не так.

Для меня его коллекция гораздо более привлекательна, чем систематизированное, определенное по выбору художественных направлений собрание какого-нибудь искусствоведа. Мне лично очень нравится его коллекция, так как она индивидуальна, раскрывает Нуреева, как совершенно особую личность, не только как великого артиста балета. Даже в самой ее эклектичности, в этих невообразимых сочетаниях и интерьерах, есть смелость, есть ощущение, я бы сказала, «безмерности» Рудольфа Нуреева. Он был человеком, для которого ни в чем не существовало границ. Я убеждена, доживи он до сегодняшнего дня, появился бы «стиль Нуреева». У него было свое и точное представление о красоте. Он любил красивую мебель (собирал карельскую березу), очень любил музыкальные инструменты: у него была коллекция старинных инструментов красоты неописуемой.

Теперь всего этого нет. Все это было продано, чтобы открыть балетные школы, платить стипендии юным дарованиям. Я понимаю, что наша экспозиция нуреевских интерьеров — небольшая, но и она много рассказывает о Нурееве как о человеке, которого мы все, несмотря на его всемирную известность, знаем очень мало... Он ведь никогда не писал никаких писем, даже открыток. Самое большое, что он мог послать, так это открытку с
видом и со словами «Привет, оттуда-то!». И все. В общем, я так увлеклась всем этим материалом, что хочу сделать документальный фильм о Нурееве, постараться найти его завещание, снять его, поговорить с его сестрами, которые считают себя несправедливо обиженными и горят желанием на эту тему высказаться».

— Соприкосновение с балетным миром и балетной темой не вызвало ли у Вас желание сделать еще какую-нибудь выставку, с ней связанную?

«Ну, во-первых, благодаря поискам слайдов аукциона Кристи я вышла на совершенно замечательного фотографа — лорда Сноудана, ему принадлежит авторство потрясающей фотографии, которая у нас выставлена — стопа Нуреева. Я загорелась желанием показать в галерее его произведения. Мне бы хотелось сделать выставку Нижинского, Барышникова, «Русских сезонов». Идей много. И считаю, что не страшно, что я не специалист в области балета. Это мне даже помогает не впадать ни в одну, ни в другую крайность».

— А почему Вы назвали свою галерею «Дом Нащокина»?

«Дело в том, что дом, где размещается наш журнал, а теперь и галерея, в пушкинские времена снимал друг поэта Павел Воинович Нащокин. Пушкин, когда приезжал в Москву, останавливался у него. И когда нужно было дать галерее имя, я решила назвать ее «Дом Нащокина». И что любопытно, когда галерея уже открылась, к нам пришел потомок Нащокина и рассказал, что Павел Воинович больше всех видов искусств любил именно изобразительное. Что абсолютно совпало с моим ощущением (хотя я совершенно не склонна к мистике), что в этих стенах что-то есть. Потому что когда я перед каждой выставкой просто умираю от волнения, как она пройдет, стоит мне только повесить работы на стены, все как-то нормализуется, потому что от них, определенно, исходит какое-то излучение».

Источник: журнал «Балет», № 95, 1998. Стр. 21-22.