Очевидное невероятное Время +-+ Joyplayground

“Кто же так жестоко смеется над человеком?” – это вопрос героя Достоевского до сих пор остается безответным. “Я не бога? я мира Божьего не принимаю”, – неистовствует другой. “Возвращаю билет!” – вопят Карамазовы. По сути дела Достоевский первым поведал миру о богоборческой порче русского человека. Ни атеизм, ни агностицизм в России не привились и никогда не привьются. Здесь извечны два полюса: богоискатели Алеша, Зосима, Мышкин (в черновом варианте князь Христос) и богоборцы – Раскольников, Карамазовы. Между ними мечутся отпетые маргиналы жириновско-анпиловского окраса: Рогожин, Смердяков и прочие бесы и бесенята. Более чем за столетие после романов Достоевского на исторической сцене не появилось ни одного нового исторического типажа и героя. Все эти Ленины, Троцкие, Сталины, Хрущевы, Брежневы вышли не из шинели Гоголя, а из сюртука Достоевского. Весь вопрос в том, предсказал ли писатель их появление или, как считают другие, они вывелись из его романов. Лично я считаю, что правильнее второе утверждение.

До Достоевского каждый убийца знал, что убивать плохо. После Раскольникова у всех подонков появилась надежда, что они правы. “Правильно сделал Раскольников, что убил старуху-процентщицу. Жаль только, что потом раскаялся”, - этот отрывок из школьного сочинения зачитывался в конце спектакля со сцены театра на Таганке.

Не умиляет меня и финал “Идиота”, где князь Мышкин обнимает Рогожина, зарезавшего Настасью Филипповну. Да и Настасья Филипповна – довольно мерзкое создание, хотя и было у нее тяжелое детство растленной малолетки. Европа восхищается князем Мышкиным – вот какой он, русский Христос! К сожалению, с Зосимой, Алешей и Мышкиным пророчества не получилось. Эти герои хороши только для жития. В жизни от них не остается потомства. Не укоренились в России кроткие положительные герои. “Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю”. Возможно, но только не нашу русскую почву, которую так воспевал почвенник Достоевский, придумавший для себя это слово. На русской почве произрастают не Мышкины, а Раскольниковы или, в лучшем случае, Свидригайловы да Рогожины. А массово плодятся лишь Смердяковы. Наша почва для них – наилучшая питательная среда.

Однажды, перечитывая “Братьев Карамазовых”, я почувствовал легкое омерзение. На каждой странице “жид”, “жидишка”, “полячишка”, “немчура”, “французишка”, а англичанин почему-то “англичанка”. Талант Достоевского громаден, аналитический ум мощнее, чем у Льва Толстого или Тургенева. Они не видели будущего, а Достоевский видел. Он первый предсказал, что идеи коммунизма, именно коммунизма, обойдутся человечеству “в сто миллионов жизней”. Не России, а именно человечеству. Цифра названа точно.

Психологические изломы героев Достоевского Толстому казались болезненными и вычурными Перед уходом из Ясной Поляны он перечитывал главу, где Карамазовы изгиляются в келье оптинского старца Зосимы, ныне канонизированного Святого Амвросия. “Нет, не принимаю!” – написал Толстой в своем дневнике и отправился в Оптину, но не к Амвросию, в женскую обитель к сестре. Амвросий после беседы с Толстым вышел из кельи и произнес: “Гордыня!” А после беседы с Достоевским промолвил: “Он из тех грешников, из которых великие праведники выходят”.

Все переплелось в русской истории и в русской литературе – Толстой, Достоевский, Зосима – Амвросий… Если бы они определяли ход русской жизни, мы давно бы жили в раю. Их разногласия и споры между собой не стоили выеденного яйца, потому что в главном – в приверженности Христу – были они едины. Без Христа у России и человечества нет шансов на выживание. Это ясно видели и Достоевский, и его пламенный оппонент Толстой.

Томас Манн написал замечательную статью о здоровом и больном гении. Здоровая гениальность – Моцарт, Гете, Толстой. Болезненная – Ницше, Достоевский, Вагнер. Статья называлась “Достоевский, но в меру”. Мне кажется, что это самое умное высказывание о гении Достоевского. Но вот беда, Достоевский в меру это уже не Достоевский, а Лев Толстой. А Лев Толстой не в меру это уже не Толстой, а Достоевский. Оставим никому не нужную школьную арифметику. Достоевский и Толстой – это высшая математика. “Достоевский дал мне больше, чем любой мыслитель”, – сказал Эйнштейн. Он утверждал, что на теорию относительности его “натолкнули Моцарт и Достоевский”.

Вот тебе и раз. Моцарт – здоровый гений ( по Манну) рядом с больным гением Достоевским. В то же время самым любимым литературным произведением Эйнштейна была притча Толстого “Много ли человеку земли надо”. Все это к тому, что гения “аршином общим не измеришь”. Тут размах нужен. Размах Достоевского оказался не на 19-й, не на 20-й, не на 21-й век, а на все времена. Там, в вечности все они примирятся: Толстой, Достоевский, Зосима – Амвросий. Но никогда не примирятся ни с кем и прежде всего с собой Раскольников, Ставрогин, Иван, Федор и Дмитрий Карамазовы. Карамазовщина и обломовщина – две бездны, в которых тонет Россия.

Но Достоевский был бы великим писателем и без своих неистовых христоборцев, если бы написал одно лишь “Село Степанчиково”. Вечный, неизбывный Фома Фомич дожил до монумента. “Не ставьте мне монумента. В сердцах своих возведите мне монумент… Я знаю Россию, и Россия меня знает”. Как угадал Достоевский наше страстное желание быть у кого-нибудь в подчинении. Сотворить себе кумира еще при жизни и любоваться – как славно он над нами куражится! Фома Фомич – вот истинный Сталин. Достоевский распознал в русской жизни такие тайны, что мы, сконфузившись, ничего не поняли. Из могилы вылезает гниющий генерал и восклицает на ночном кладбище: “А не обнажиться ли нам, господа!” Что там американские ужастики с живыми мертвецами.

Утверждение, что “красотою мир спасется”, – самое неудачное, однако, сколь оно привлекательно. Мы, конечно же, знаем, что самые кровавые оргии и самые изощренные пытки творились во дворцах, сотворенных самыми искусными архитекторами. Особенно на Востоке. “Я бы плюнул в лицо красоте”, – прохрипел гениальный лагерник Варлам Шаламов. Однако сколько же энергии в каждом слове Достоевского, если хватает на полемику трех веков.

Если бы Достоевский был здоровым гением, в его прозе преобладала бы уютная середина жизни: Свидригайловы, Федоры Карамазовы… “Ты босоножек не отвергай!” Еще бы! Пока Иваны да Раскольниковы рыщут с ножами да топорами, Федоры и Свидригайловы открывают в босоножках “такое, такое..!” Вот он, подлинный Достоевский, о котором почему-то не принято говорить. И этот, подлинный, мне милее всего. Может быть, потому, что подлинник лучше всякой декорации и личины. Даже если это гениальная маска и гениальная декорация.

Так что же натолкнуло Эйнштейна на теорию относительности, когда он читал “Братьев Карамазовых”? Скорее всего рассказ черта своему двойнику – Ивану, как схватили черти атеиста и поволокли в ад. А тот обивается, кричит, мол, не имеете права. Раз я в это не верил при жизни, стало быть этого и нет. Черти вежливо поинтересовались, во что же верил их новый клиент. Оказалось, что в вечную бесконечную вселенную. Тут, согласно правилам, его и ввергли в эту ньютонову тягомотину. Прошел он какой-то несчастный биллион световых лет, а потом взмолился: “Хоть в ад, хоть в рай, только уберите меня из этой скучищи!” Тотчас его и убрали в чистилище. Так он там такую осанну пропел, что ему многие ныне руки не подают – “слишком переметнулся”.

Спасибо Достоевскому и Эйнштейну за то, что убрали нас из этой скучищи.


© Copyright: Кедров-Челищев, 2012
Свидетельство о публикации №11207248748

ВРЕМЯ ПОСЛЕ ЭЙНШТЕЙНА

По материалам беседы с К. А. Кедровым

-----------------------------------------------------
---------------------------

И увидел я новое небо и новую землю...

-----------------------------------------------------
---------------------------

Большинство из нас думает, что часы идут, отсчитывая мгновенья, года и тысячелетия, и вспять их повернуть никому не дано. Люди живут в мире, где все течет своим чередом, в определенной механистической последовательности. И лишь поэты, художники и философы способны силой своего воображения подняться над повседневностью и унестись в заоблачные и вневременные дали, где время может изменить свое течение, а человек волен перемещаться как в прошлое, так и в будущее. Об этом и многом другом узнали зрители передачи "Очевидное-невероятное" из беседы профессора Сергея Петровича Капицы с поэтом, доктором философских наук Константином Александровичем Кедровым.

Еще Державин писал перед смертью грифелем на аспидной доске:

Река времен в своем стремленье

Уносит все дела людей

И топит в пропасти забвенья

Народы, царства и царей.

А если что и остается

Чрез звуки лиры и трубы,

То жерлом вечности пожрется

И общей не уйдет судьбы.

Однако Константин Кедров утверждает, что Державин не прав. Ведь другой поэт, В. Жуковский, сказал: "Здесь - мгновенно, там - всегда". "Там" - имеется в виду в вечности, которая к нам приблизилась и открылась по-новому благодаря Эйнштейну. По мнению Кедрова, вечно длящееся "там" находится на фотоне, который мчится со скоростью света, и стало быть, время на нем постоянно равно нулю. Нуль времени - суть вечность, свет - вечность. Свое открытие поэт подтверждает стихами, плавно перетекающими в формулу Эйнштейна:

Свет - это глубина знания.

Знание - это высота света.

Расстояние между людьми заполняют звезды.

Расстояние между звездами заполняют люди.

Любовь - это скорость света, обратно пропорциональная расстоянию между нами.

("Компьютер любви")

Эйнштейн утверждал, что прошлое, настоящее и будущее есть не что иное, как человеческая иллюзия, лишенная физического смысла. Следовательно, никакой "реки времен" не существует. Прошлое не исчезло, будущее так же реально, как настоящее. Все сущее навсегда застывает на линии мировых событий Минковского и Эйнштейна.

В истолковании поэта физико-математическое понятие мировой линии превращается в линию судьбы всего мира.

Представление о том, что прошлое, настоящее и будущее - всего лишь иллюзии, хотя и неискоренимые, непосредственно вытекает из специальной теории относительности, которая отрицает абсолютность, универсальность настоящего момента времени. И утверждает, что одновременность относительна: два события, происходящие в одно и то же время для наблюдателя в одной системе отсчета, могут оказаться разнесенными во времени с точки зрения наблюдателя, находящегося в другой системе.

Кроме того, подлинными принято было считать реально существующие материальные объекты (например стол, стул), а разум, чувства, эмоции воспринимались как нечто эфемерное, субъективное и мимолетное. Но обобщенная концепция единой мировой линии позволила перейти от механистического понимания окружающей действительности к осознанию того, что все - и свершившееся, и прочувствованное, и продуманное - сосуществует и остается навсегда в недрах мирового разума.

Осознание глобальных законов мироздания каждый раз становится прорывом в мировосприятии людей. Нечто подобное произошло, когда Коперник открыл, что не Солнце вращается вокруг Земли, а Земля - вокруг Солнца, да еще и вместе с планетной системой. Другое дело, что в повседневной жизни мы об этом не задумываемся, так же как не размышляем ежеминутно о том, что Земля - шар, а пространство-время вечно и бесконечно.

Согласно одному из определений, время - это континуум, в котором одни события движутся на смену другим по направлению от прошлого к будущему. Сегодня количество событий, происходящих за определенный интервал времени, будь то год или наносекунда, постоянно увеличивается. Однако можно ли говорить о течении времени?

Время часто сравнивают с летящей стрелой или бурным потоком, неумолимо влекущим нас от прошлого к будущему. Какими бы образными ни были эти метафоры, в них неизбежно заключен глубокий, неразрешимый парадокс. В современной физике отсутствует понятие, измеряющее течение времени. Хотя формулы, описывающие законы физики, содержат переменную времени, ученые утверждают, что оно вовсе не течет, а просто существует.

Согласно общей теории относительности, время обусловлено состоянием системы в целом. Это существенное обобщение понятия времени, данное Эйнштейном, важно для развивающихся систем. Об этом размышляли не только историки, но и авторы Ветхого Завета - они интуитивно пытались выразить понятие времени как такового, а потому ветхозаветные старцы имели совершенно невообразимые возрасты (Мафусаил жил 969 лет, что близко к числу совершенства - к тысяче), символизировавшие космологическое время в полном объеме. Физики предпочитают рассматривать время как нечто единое, подобное пересеченной местности, на которой располагаются как прошедшие, так и будущие события. Такое представление о природе времени полностью исключает существование некоего особого момента, называемого настоящим, а также и процесса непрерывного превращения будущих событий в настоящие, а затем и в прошедшие. Короче говоря, никакого течения или потока времени для физиков не существует. Неразбериха, возникающая в спорах о ходе времени, связана с тем, что его сопоставляют с так называемой стрелой времени.

ОБЗОР: ЧАСЫ

Мы создали механические часы, по существу они навязаны нам движением Земли и звезд. Круг, упоминающийся во всех философских учениях, олицетворяет часовой механизм времени.

Если бы сегодня надо было разработать дизайн часов, то вместо круглого циферблата стоило бы взять за основу спираль, где одна стрелка одновременно движется в прошлое и наоборот - из прошлого в будущее, а другая - из настоящего в прошлое и из прошлого в настоящее. При этом стрелки должны встречаться, тогда это будет более правильное видение мира, в отличие от того условного ориентира, который мы сами себе определили.

Размещая вдоль временной оси понятия "вперед" и "назад", стрелу времени для удобства направляют в будущее, однако это не означает, что именно туда она и летит. Термины "назад" и "вперед" для времени так же условны, как понятия "вверх" и "вниз" для пространства. Но из вышесказанного не следует, что можно говорить о прошлом и будущем как об объективной последовательности. Никакого течения времени не существует, просто нынешнее состояние системы отличается от предыдущего. А тот факт, что мы помним о прошлом и ничего не знаем о будущем, свидетельствует не о течении времени, а лишь о его асимметрии. Ничего иного, кроме череды событий, внимательный наблюдатель отметить не может.

"Человек - это изнанка неба"

Говорят, нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Хотя необратимых физических процессов в природе много, физики отрицают отсутствие обратимости как таковой - все гораздо сложнее. С одной стороны, если предположить, что необратимости физически нет, то в памяти, подсознании, душе она, несомненно, существует: умерших близких мы помним и любим живыми. С другой стороны, можно ли говорить о необратимости, если, глядя на Полярную звезду, мы видим свет, который шел до нас 500 лет, т.е. сегодня мы видим светило таким, каким оно было полтысячелетия назад?

Если время необратимо, неизбежно возникает карамазовский вопрос о вседозволенности, об отсутствии ответственности личности перед историей, людьми и самим собой. Если "есть только миг между прошлым и будущим, именно он называется жизнь", тогда, выходит, правы прожигатели жизни, действующие по принципу "после нас хоть потоп"? Подобным взглядам издавна противопоставлялись нормы морали и нравственные императивы, основанные на представлениях об обратимости времени, допускающие, что прошлое влияет на нас, сквозь его призму мы смотрим на себя и оцениваем свои поступки.

Загадки времени и пространства волнуют не только ученых и философов, но и поэтов. Вспомним Маяковского: "впрячь бы время в приводной ремень… чтобы время честно двигало часы". В этой игре слов сокрыт особый смысл, поэтическое прозрение и глубина образа, осознание того, что в ходе развития цивилизации человек лишился самого главного, без чего он не может существовать, - осознания собственной причастности к ходу мировой истории и прикосновения к вечности.

Мы живем по неправильным часам со стрелками, бегущими по кругу. Подобное представление о времени давно устарело - утверждает Кедров и предлагает совсем иную модель часов.

На каждом отдельном участке двойной спирали, где справа прошлое, а слева будущее, время, казалось бы, необратимо, но это лишь локальная необратимость. На самом деле любая произвольно взятая точка a рано или поздно сольется с точкой v. То есть стрелки идут навстречу друг другу из прошлого и будущего, встречаясь в настоящем. На этом основании можно утверждать, что смерти нет, а есть лишь переход из одного состояния в другое, обратимое. Метаметафора пасхального канона Иоанна Дамаскина "Христос воскресе из мертвых смертию смерть поправ" означает, что смерть можно преодолеть только смертью. По аналогии можно сказать, что необратимость тоже преодолима.

Б - будущее (v),

П - прошлое (a),

Н - настоящее (a и v)

В восточной мифологии смерть преодолевалась путем реинкарнации, возрождения в иной сущности. Христианство решает эту задачу иначе. Хорошо известное понятие триединства (Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святой) подразумевает не трех разных существ, а разные проявления одного божества, одно существо в разной проекции. Если и у человека предположить наличие трех ипостасей, то Я прошлый, Я настоящий и Я будущий - не три разных личности, а одно целое:

Человек оглянулся

И увидел себя в себе…

Метакод и метаметафора

Удивительно, насколько совпадает сценарий воображаемого приближения к черной дыре на физически невозможной сверхсветовой скорости и то, что ощущают люди на границе жизни и смерти. Например, у Льва Толстого смерть Ивана Ильича выглядит как "втискивание" в "черную дыру": ему казалось, что он перемещается по черному тоннелю, поезд движется в одну сторону, а он - в другую. Когда он это осознал, вектор изменился, и он увидел свет. "Конечно, смерть кончена", - подумал Иван Ильич, потянулся и умер. Это описание основано на реальном человеческом опыте умирания. Подобным же образом Р. Моуди описывает ощущения некоторых людей, переживших клиническую смерть, в книге "Жизнь после жизни". Образ тоннеля, связанный с уходом в мир иной, является одним из центральных и в мировоззрении шаманов: через него духи приходят в наш мир, чтобы войти в человека, и через него же покидают бренную землю.

Вероятно, существует некий Вселенский Метакод, который мы интуитивно знаем, а наука стремится расшифровать. Если у всего живого есть единый генетический код, то у Вселенной должен быть универсальный Метакод, структура которого связывает воедино человека и Космос, - это огненный шифр созвездий, который по-разному читают разные культуры и религии, ключ к нему следует искать в "Библии" и "Махабхарате", в "Упаншадах" и полнозвучном гекзаметре эпоса Гомера.

Чтобы узреть метафизический мир, необязательно садиться в ракету, летящую со сверхзвуковой скоростью, благо это и невозможно. Полет фантазии, подкрепленной культурными традициями и собственным опытом, позволяет преодолеть любые временные и пространственные границы.

Космическое выворачивание

Канта волновал вопрос, можно ли, перемещая во Вселенной правую и левую перчатку, сделать правую левой. Невольно вспоминаются строки из стихотворения Анны Ахматовой "Песня последней встречи":

… Я на правую руку надела

перчатку с левой руки…

Может ли существовать во Вселенной такая перчатка? Можно ли превратить правую в левую? Решается проблема очень просто - ее надо вывернуть наизнанку. Так же надо "вывернуться" человеку - тогда он ощутит целую Вселенную в себе, а себя в ней, свое тело как бессмертное и вечное. Нагляднее всего выворачивание (инсайдаут - Термин введен К. Кедровым.) представлено спиралью, которая одновременно расходится от себя и сходится с себе. Пьер Тейяр де Шарден рассматривал эволюцию как планомерное движение к некой точке во времени (точке v), где человечество станет одним целым, породит некое сознательное поле в масштабе Вселенной, которая осознает себя единым космическим "Я", когда космос и человек отобразятся друг в друге. В Евангелии от Фомы Христос говорит ученикам: "Когда вы сделаете верх как низ, внутреннее как внешнее и внешнее как внутреннее, тогда вы войдете в Царствие". Человечеству предстоит совершить психологический переворот, сменив понятия "внешнее" и "внутреннее" на иное мировосприятие. Сейчас нам кажется, что космос вокруг нас, а мы как бы внутри него. Но стоит нам сменить вектор, и мы сможем ощутить то, что испытал на пирамиде Хеопса Андрей Белый, которого буквально "вывернуло" в космос и он "сам себя обволок зодиаком".

"Человек - это изнанка неба, небо - это изнанка человека", - пишет Кедров в поэме "Компьютер любви". Правильнее сказать, образуется двуединое тело Человек-Мироздание. И имя этого человека уже давно известно в мировой культуре. В мистической традиции иудаизма он именуется Адам Кадмон. В Индии его зовут Пуруша: "Тысячеликий тысячеглазый Пуруша. Только четверть твоя на земле, остальное Вселенная. Твоя кожа - звезды. Твое зрение - Солнце. Твой ум - Луна. Твое дыхание - Пространство". Кедров считает, что это не только поэтический образ, но и верное видение мира, если смотреть на него в обратной перспективе, открытой Павлом Флоренским и Павлом Челищевым. Но сферическую перспективу извне следует дополнить вогнутой перспективой изнутри. У Флоренского и Челищева икона обнимает человека. Поместив себя на поверхность псевдосферы Лобачевского с отрицательной кривизной, можно объять весь мир, но ни Флоренский, ни Лобачевский не догадались это сделать.

ОБЗОР: АСТРОЛОГИЯ

Люди во все времена пытались силой своего воображения преодолеть необратимость времени. На этом зиждется астрология. Физики же совершенно справедливо утверждают, что невозможное невозможно никогда. Но они забывают при этом прибавить одно слово - "физически". С физической точки зрения гороскоп бессмыслен, но кто же ищет в гороскопах реальный смысл? В них люди пытаются найти ответы на мучающие их вопросы и начертить некую пунктирную линию своей судьбы и мировых событий. Сила желания приоткрыть завесу времени оказывается сильнее доводов разума. Ход событий порой предугадывается астрологами, но чаще они ошибаются. Предсказания сродни попаданию пальцем в небо, а нумерология и астрология похожи на игру в рулетку. Что же так неудержимо влечет человека в гороскопах? Именно "выворачивание", проекция на условную сферу, образ человека, увиденный через призму Вселенной и наоборот. Многие средневековые гравюры представляют человеческое тело в виде космоса, где сердцем является Солнце.

Выгнуто-вогнутая поверхность зеркала по-разному искажает мир во всех направлениях. Если совместить геометрию Римана с геометрией Лобачевского, отрицательную кривизну с положительной, то получится то же, что описано в стихотворении Кедрова "Зеркальный паровоз". Остается лишь паровоз заменить человеком и не забывать, что вместо зеркала у человека есть чувства и мысли:

Зеркальный паровоз шел с четырех сторон

И с четырех прозрачных

перспектив.

Он преломлялся в пятой

перспективе.

Шел с неба к небу,

От земли к земле.

Вез паровоз весь воздух,

Весь вокзал, все небо до последнего

луча

Он вез.

Всю высь из звезд.

И огибал край света краями света.

И мерцал как Гектор

Доспехами зеркальными сквозь небо.

Физики и лирики

Современное искусство появилось одновременно с новейшими достижениями физики. Трудно утверждать, что они находились под взаимным влиянием, - сначала, пожалуй, они шли параллельными путями, которые позже пересеклись, как знаменитые прямые Лобачевского.

Как совместить мир художника, полный вымысла, с конкретным миром физика, астронома, современного испытателя? Эти области оказались очень разъединенными в нашем сознании. Каждый делает шаг в сторону познания неизведанного, в том числе и сущности человека, по-своему: физики - в рамках своих научных представлений, художники - согласно субъективному восприятию окружающей действительности. Однако внутренний мир оказывается столь же объективен, как и реальные предметы, окружающие нас, но менее универсален. Рациональное нисколько не противоречит интуитивному.

Трагедия нашей цивилизации в том, что человечество лишается величайших озарений. Это происходит потому, что часть людей ничего не знает о новейших открытиях науки, которые влияют на нашу жизнь, сознание и творчество, и думает, что к ним это никакого отношения не имеет. А другая часть настолько погружена в эмоционально-художественный мир, что не подозревает, что наука находится в той же плоскости, что и самые смелые фантазии.

Физики часто пользуются словами как метафорами, а не как понятиями. Разница между ними огромная, так как через метафору можно образно осваивать окружающую действительность, а понятием можно только оперировать.

Метаметафора - это тот мост, который соединяет величайшие открытия науки ХХ века с образным миром культуры, давая ей второе дыхание. Алексей Хвостенко, написавший "Над небом голубым есть город золотой", утверждает, что поэзия забралась на такие вершины, что ее уже и не видно. Как нет царского пути в геометрию, так нет царского пути в современное искусство и эстетику- ее надо просто смотреть, слушать и воспринимать.

Быть или не быть

Само мироздание, Вселенная, мегамир немыслимы без прошлого, настоящего и будущего. Прошлое к нам гораздо ближе, чем неизвестное будущее, но еще ближе - наша человеческая жизнь. Хотелось бы, чтобы она была соотнесена с мировым временем во всей его полноте, проще говоря - с вечностью.

Ускорение исторического времени - важнейшая примета современности. Мы, по существу, в данный момент находимся в некой точке Омега, где время больше сжиматься не может, и гамлетовская фраза "распалась связь времен" как нельзя лучше соответствует нынешнему историческому периоду. Такое уже случалось с человечеством, например, в первом веке нашей эры, когда были низвергнуты многочисленные языческие божества и люди постепенно и трудно шли к принятию нового единого бога.

Потом были и новые "разрывы времен", что естественно для человечества, которое постоянно к чему-то стремится и ищет свой путь в этом мире. Почему гениален Шекспир? Он вне времени, т.к. обозначил точку бифуркации, раздвоения, но не в историческом масштабе, а в индивидуальном. Без этого ощущения двойственности нет человека. Кто из нас ни разу не стоял перед вечным гамлетовским вопросом: "Быть или не быть?" Но пребывать в состоянии раздвоенности и сомнений бесконечно невозможно. Но можно выбрать вариант "или" - как некую постоянную точку между прошлым и будущим. По мнению Кедрова, "или" - это свобода. Не только для поэта, но и для всего человечества.

Эйнштейн без формул М.Мысль 2005
К.Кедров А.Эйнштейн



«Я верю в интуицию и вдохновение»

Нет ни малейшего сомнения в том, что природная гениальность позволяла Эйнштейну правильно ориентироваться в жизни. Проще говоря, он оказался на редкость удачлив благодаря природному уму. Как всякому человеку, ему много раз приходилось делать выбор. И этот выбор был всегда правильным.
Начнем с выбора образования и профессии. Ведь совсем не случайно Эйнштейн оказался студентом Цюрихского политехникума, где преподавал Герман Минковский. Два гения, один — преподаватель, другой — студент, конечно, не сразу узнали друг друга. Но факт остается фактом. Многие идеи Германа Минковского были усвоены и схвачены Эйнштейном еще во время обучения. Другое дело, что до трудов молодого Эйнштейна Минковский не мог сам для себя сформулировать главное открытие своей жизни. Нет времени, нет пространства, есть только их единое целое — пространство-время.
Работа Пуанкаре «О динамике электрона» была опубликована в 1906 г.
Как выяснилось, на чисто математическом и теоретическом уровне Пуанкаре, задолго до Эйнштейна, проиграл в уме весь сценарий теории относительности. Пуанкаре дожил до всемирной славы Эйнштейна, но, умирая, сказал, что решительно не согласен с его выводами. Почему? Да потому, что Пуанкаре не заметил собственного открытия. Для него это была всего лишь игра ума. Поиграл и забыл. Даже не забыл, а просто занялся другими проблемами.
Талант затрагивает многое. Гений попадает в яблочко, в самую суть. То, что для сверходаренного Пуанкаре было математической моделью, для Эйнштейна стало новой реальностью, в которую он поверил и заставил поверить научный мир. Прочитав труды Пуанкаре, Эйнштейн вроде бы о них «забыл», но разум продолжал прокручивать неожиданные идеи, и в конечном итоге только Эйнштейн нашел правильное истолкование идей Пуанкаре. Сам же Пуанкаре жил и умер во вселенной Ньютона.
Заметим, что в свое время великий Галилей отнюдь не сразу переселился во вселенную Коперника. А, переселившись, вынужден был публично солгать, отрекшись от гениальной идеи.
Эйнштейн не случайно, размышляя о Галилее, вернулся к легенде о том, что после отречения Галилей воскликнул: «А все-таки она вертится!» Эйнштейн заметил по этому поводу, что не может представить себе Галилея, «мечущего бисер перед свиньями». Истина не требует доказательств перед лицом глупцов. Незачем тратить время на пустое занятие. Если бы Эйнштейн знал русский язык и русскую поэзию, он обязательно вспомнил бы здесь Пушкина:
...Веленью божию, о муза, будь послушна.
Обиды не страшась, не требуя венца,
Хвалу и клевету приемли равнодушно,
И не оспоривай глупца.
Именно так поступал Эйнштейн, не тратя драгоценного времени на бессмысленную полемику со сталинскими и гитлеровскими академиками, критиковавшими его теорию. Он просто направил письмо, где объявил, что отказывается от академического титула Прусской Академии. Мы нигде не найдем статей, в которых Эйнштейн «с пеной у рта» доказывал бы свою правоту.
Но, отказываясь от полемики с невеждами и консерваторами, Эйнштейн сделал на редкость удачный и точный выбор, обратившись со своим открытием к Максу Планку. К тому самому Планку, который однажды с горечью сказал, что новые идеи никогда не побеждают старые. Просто представители старой идеи постепенно вымирают. И добавил: «Я вот, например, так и не смирился в душе с теорией относительности». Но, не смирившись в душе, Планк нашел в себе душевные силы услышать голос гениального разума подчиниться ему. Планк, и только он, сделал все возможное для того, чтобы ученый мир узнал о великом открытии Эйнштейна.
Кроме прочитанной и «забытой» статьи Пуанкаре были еще знаменитые формулы Лоренца, на которые Эйнштейн постоянно ссылается и активно использует. Лоренцу удалось «спасти» абсолютное пространство и абсолютное время Ньютона ценой неожиданного предположения, что под воздействием больших скоростей тела сжимаются. Это было абсолютно неверное физическое истолкование собственного открытия: сжимались не тела, а само пространство-время. Но это понял только Эйнштейн. Он соединил великолепную догадку Пуанкаре с не менее великолепными формулами Лоренца, полностью отказался от ньютоновского абсолюта и перевернул мир. Сходство с Коперником здесь налицо. Коперник вывернул наизнанку вселенную Птолемея, и Солнце с периферии переместилось в центр сферы. Эйнштейн вывернул наизнанку воображаемое абсолютное время и воображаемое абсолютное пространство, в результате чего произошло ранее в принципе непредставимое. Пространство оказалось внутри времени, а время стало в процессе мысленного выворачивания растягиваемым и сжимаемым, как поверхность надувного шара.
Однако не следует думать, что все прояснилось. За пределами физики остается ответ на вопрос, влияет ли изменение пространства-времени под воздействием скорости на человека. Сегодня точно установлено, что на верхних этажах здания время течет медленнее, чем на нижних, но это столь минимальное преимущество, что оно не берется в расчет, хотя, с точки зрения жителя первого этажа, его воображаемый двойник с верхнего этажа будет всегда на долю секунды моложе. Много раз повторялось, что при земных черепашьих скоростях можно пользоваться ньютоновской физикой, этого вполне достаточно. Но такое утверждение носит слишком бытовой характер. Мы не знаем, сколь важна для человека даже лишняя доля секунды жизни. Ведь человек состоит из клеток, клетки из атомов, атомы из частиц, а вот для частиц, мчащихся со световыми скоростями, миллисекунда — это целая вечность! Похоже, открытие Эйнштейна все еще не вписалось в общую систему мироздания, вернее, человек еще не вписан в мироздание по Эйнштейну. Он живет во вселенной Эйнштейна, а прописка у него — во вселенной Ньютона.
Отсюда навязчивое желание «опровергать» Эйнштейна. Хотя опровергнуть его можно, лишь сделав равновеликое открытие, а не путем возвращения в ньютоновскую систему координат. Между тем все «опровержения» построены именно на этом страстном желании и потому остаются за пределами науки. Кроме того, существует множество нетрадиционных истолкований открытия Эйнштейна, которые хотя и не строго научны, но тем не менее заслуживают внимания, а правильнее, должны быть рассмотрены.
Богослов с математическим образованием Павел Флоренский написал труд «Мнимости в геометрии», где дал весьма нетрадиционное истолкование открытию Эйнштейна. Он предположил, что физический запрет на скорости большие, чем скорость света, вовсе не означает, что за световым барьером ничего нет. Там начинается мир математических мнимостей, мнимых чисел. Физически они не имеют смысла, а метафизически — не что иное, как описание Того света. Наиболее интересна у Флоренского модель момента преодоления скорости света. В это время тело вывернется во вселенную, станет ее частью, масса обретет бесконечность. А это означает, что вещь станет платоновским «эйдосом», обретя свою вселенскую сущность. Далее Флоренский спрашивает, обязательно ли мчаться со скоростью света, чтобы обрести эйдосную сущность. Ответа не дается, но само собой разумеется, что на духовном уровне это в принципе вполне доступно человеку. Ведь «тело», о котором говорит ученый, тоже воображаемое. Со скоростью света мчатся только фотоны. Если бы человек стал фотоном, для него время всегда равнялось бы нулю, а тело его, вывернувшись во вселенную, стало бы самой вселенной. Чисто гипотетически наука открыла такие частицы-вселенные: максимон (по имени математика Максимова), фридмон (космолога Фридмана) и планкион (Макса Планка). Так, вся наша вселенная видится изнутри как бесконечная сфера, но при выворачивании, снаружи, из другой вселенной может смотреться как микрочастица, мчащаяся со световой скоростью. Вспомним, что в конечном итоге тело человека состоит из таких частиц-квантов. Сегодня мы не знаем, что такое человек на квантовом уровне, наука еще не приступила к решению этой проблемы. Но, как сказал Марк Аврелий, «человек живет временной жизнью, но сущность ее — вечность». После открытия Эйнштейна стало ясно, что имя вечности — скорость света, а тело ее — пространство-время Минковского — Эйнштейна. Что же касается линии судьбы, то имя ей — Линия мировых событий.
И еще об одной области сверхсветовых скоростей, на которую нет физического запрета в теории относительности, — о скорости передачи информации. Никто не знает, с какой скоростью на квантовом уровне происходит переработка информации в мозгу. Но похоже, что скорость мысли больше скорости света, и благодаря теории относительности и квантовой физике мы можем сегодня моделировать уже не физические, а метафизические процессы...
Пока новая метареальность может быть описана только с помощью метаметафор, что и происходит в современном искусстве, разбуженном теорией относительности Эйнштейна. Причудливый мир футуристов, супрематистов, абстракционистов, сюрреалистов, оп-арта есть не что иное, как описание мира человеческого духа и релятивистских эффектов. Словесный алгоритм этого умещается в двух поэтических строках:
Человек — это изнанка неба,
Небо — это изнанка Человека.


Выбор времени

В теории относительности Эйнштейна есть только один «просчет» — это ее название. В результате миллионы людей думают, будто теория относительности утверждает, что все относительно.
Что-то вроде высказывания такого рода: если теория относительности утверждает, что все относительно, то относительна и сама теория относительности.
Этот «фольклор» был бы неплохим гарниром к самому блюду, но как раз блюдо-то и остается неотведанным. Большинство людей пребывает в блаженном неведении того, что же на самом деле открыл Эйнштейн.
Широко распространено заблуждение, что теория относительности в отличие от физики Ньютона необычайно сложна и доступна лишь избранным. На самом деле физика Ньютона по степени сложности и запутанности изложения превосходит Эйнштейна. Ведь великий Ньютон строит здание своей физики на физически неверном постулате о существовании абсолютного времени и абсолютного пространства, не зависящих от законов физики.
С опровержения этого постулата и началась теория относительности. Отсюда и ее название. Абсолютной оказалась лишь скорость света в вакууме, всегда неизменная, всегда 300 тыс. км/сек. А вот время и пространство на самом деле зависят от скорости света. Чем ближе к скорости света, тем ближе к нулю. Если, например, часы установить на фотоне (минимальной частице-волне света), то там всегда будет, образно говоря, ноль часов ноль минут ноль секунд.
Если чисто гипотетически представить себе частицу-тахион, несущуюся со скоростью большей, чем световая, то отсчет пойдет на минус, за нулевую шкалу. Существует ли такое минусовое время, вопрос уже не физический, а метафизический, поскольку физика и ее законы заканчиваются на скорости света в вакууме.
Если бы сверхсветовая скорость была физически возможной, то отсюда вытекала бы возможность, хотя бы для квантов, путешествовать из настоящего в прошлое. Такая возможность чисто теоретически всегда обсуждалась не только фантастами, но и космологами и физиками.
Другая неожиданность, проистекающая из открытия Эйнштейна,— так называемый парадокс близнецов. Если один близнец в возрасте двадцати лет отправится в космос со скоростью даже не световой, но весьма значительно превышающей земные параметры, то, пропутешествовав три года, он вернется на землю двадцатитрехлетним, а встречать его будет брат-близнец семидесяти трех лет. Это положение не раз проверялось экспериментально во время космических полетов, и эффект замедления времени по мере нарастания скорости сомнению не подлежит.
Конечно, ничего подобного Ньютон представить не мог. Такие понятия, как нуль времени или замедляющееся время, или разные шкалы отсчета времени для «близнецов» были совершенно недоступны воображению до Эйнштейна. У Эйнштейна эта фантасмагория запечатлена в формулах и доказана физически.
Гений Ньютона открыл закон всемирного тяготения, но заблудился в химерических построениях абсолютного пространства и абсолютного времени.
Эйнштейн вывел физику и космологию из этого лабиринта, однако мы оказались в мире намного более сложном, но и более интересном.
Отсутствие абсолютного времени привело русского космолога Фридмана к открытию, которое вначале показалось абсурдным даже Эйнштейну. Выяснилось, что не только вселенная, или весь мир, но и само время вместе с пространством имеют свое начало. Они существуют всего-то не более двадцати миллиардов световых лет (сама цифра может уточняться). Важно другое: время и пространство когда-то возникли, имеют свое начало.
Этого не могли себе представить ни Ньютон, ни Коперник, ни Аристотель, хотя как раз Аристотелю принадлежит идея первотолчка, первого импульса для вечного двигателя вселенной.
— А мне-то что с того? — спросит иной человек. – Мы, люди, никогда не сможем двигаться со световыми скоростями, для нас время движется почти по Ньютону, а значит, почти абсолютно. В этом, пусть воображаемом, абсолютном времени мы живем и умрем. Как сказал поэт, «времена не выбирают, в них живут и умирают».
Но в том-то и дело, что, по Эйнштейну, все-таки «выбирают». Когда человечество выбрало систему Коперника, переселившись из вселенной Птолемея — Аристотеля во вселенную Коперника — Бруно, внешне жизнь не изменилась. Но это дало такой толчок мысли, что уже через сто лет духовный мир человека изменился до неузнаваемости. Изменился сам человек, обретя неслыханную доселе свободу мысли. Мысль в тысячи раз ускорила прогресс науки, мир стал другим, абсолютно другим, даже на бытовом уровне. Электричество, радио, телевидение, компьютер приумножили в геометрической прогрессии ин- формационное богатство, которое стало доступно каждому. Рамки биологической жизни человека невероятно раздвинулись. Во времена Пушкина средняя продолжительность жизни в России составляла 37 лет. Сегодня — 60. Такой прогресс был бы невозможен, если бы Бруно не взошел на костер, а Коперник, вопреки всем запретам, не создал свою систему.
Вся мировая философия до Эйнштейна — даже великие системы Канта и Гегеля — строилась на понятии абсолютного времени. Теперь с этими системами при всей их красоте и грандиозности придется попрощаться. Правда, пока этого не произошло. Открытие Эйнштейна очень долго не выходит за рамки лабораторий на простор философской мысли. Не будем забывать, что в гитлеровской Германии теория относительности десять лет была под запретом, как «еврейская физика». В Советском Союзе прямого официального запрета на идеалистическую теорию не было, однако книги об Эйнштейне стали появляться только в хрущевскую оттепель...
Открытие Эйнштейна не вяжется с догмами диамата в самом главном. Постулат о первичности материи и вторичности духа выглядит странно хотя бы потому, что само время когда-то возникло. До этого не было не только материи, но и самого времени. О какой же онтологической или гносеологической первичности тут говорить?
Представить себе мир до физического времени и до физического пространства ни Маркс, ни Энгельс, ни Ленин не могли, хотя последний и назвал Эйнштейна «великим преобразователем естествознания». Разумеется, в так называемую диалектику можно вписать все что угодно, было бы желание, но, как ни вписывали, всем становилось очевидно, что от былых споров о первичности и вторичности веет средневековой схоластикой. К тому же философские взгляды Эйнштейна никак не уложить в придуманное Лениным прокрустово ложе стихийного материализма.
Эйнштейн твердо верил в объективную реальность, но никогда не называл оную материей. Кроме того, именно труды Маха, которого так яростно критиковал Ленин в книге «Материализм и эмпириокритицизм»,заставили Эйнштейна усомниться в существовании абсолютного пространства и времени. Знаменитый принцип Маха подготовил их грядущее крушение. Абсолютное пространство, как и время, оказалось зависимым от релятивистских световых скоростей. А благодаря математическим выкладкам Эйнштейна и Минковского выяснилось, что ни абсолютного, ни относительного времени нет. Так же, как нет абсолютного и относительного пространства. Есть относительное пространство-время. Поначалу сам Эйнштейн считал, что пространство-время Минковского — это всего лишь более удобный, чем у Ньютона, математический подход. Однако постепенно, и особенно к концу жизни, Эйнштейн все более склонялся к точке зрения самого Минковского, провозгласившего, что отныне пространство само по себе и время само по себе становятся призрачными химерами и только их единство сохраняет шанс быть тенью реальности.
В пространстве-времени Минковского — Эйнштейна в отличие от пространства и времени Ньютона все физические события выстраиваются на некоем меридиане, вытягиваясь в то, что Минковский назвал «линией мировых событий». На этой линии абсолютное прошлое вместе с абсолютным будущим и настоящим существуют всегда. Это «всегда», именуемое «световой конус мировых событий», вызывает и сегодня весьма оживленные дискуссии. Физики, воспитанные в традициях материализма, склонны видеть в линии мировых событий всего лишь удобную математическую модель. Нечто подобное в течение семидесяти с лишним лет переживала система Коперника. Церковь разрешала ее изучение, как математической модели, абстракции, удобной для астрономических вычислений, но верной считалась система Птолемея, где Солнце вращалось вокруг Земли.
Если же не цепляться за старое, а вслед за гениальным астрономом Козыревым, предсказавшим извержение вулкана на Луне, признать линию мировых событий как физическую реальность, то придется отказаться от множества предрассудков ньютоновской астрономии. Ньютоновская астрономия, конечно, более очевидна, как более очевидна была система Птолемея. Ведь очи видели, да и сейчас видят, как Солнце вращается вокруг Земли. Однако не «солнце всходит и заходит», а Земля вращается вокруг Солнца.
Подобным же образом Козырев на основе теории относительности пришел к выводу, что пространство-время Минковского — Эйнштейна должно обладать плотностью, энергией, но в таких малых величинах, что их почти невозможно зафиксировать приборами. Тем не менее Козырев зафиксировал и предсказал энергетический всплеск на Луне, это оказалось извержение вулкана. За свое открытие Козырев получил Ленинскую премию и поощрительную Нобелевскую медаль.
Пространство-время Козырева в отличие от пространства-времени Эйнштейна — Минковского распространяется мгновенно всюду, т. е. в нем запрет на скорости большие скорости света недействителен. Пространство-время, таким образом, некая канва из нити линии мировых событий, по которой вышивается физическая реальность. Эти взгляды близки к афоризму из Каббалы: неправду говорят, что движется время. Время неподвижно. Это мы движемся сквозь него.
Возможно, что гипотеза Козырева не подтвердится, хотя в последнее время количество его сторонников нарастает если не в геометрической, то в арифметической прогрессии. Так, астрофизик Зигель считал, что любая звезда и планета должны изображаться не точками на звездном глобусе, как сейчас, а линиями на меридиане мировых событий, где Сириус или Венера видны одновременно в прошлом-будущем-настоящем.
Альберт Эйнштейн незадолго до своей кончины в письме к сыну со свойственной ему ироничностью заметил, что прошлое обладает для него такой же реальностью, как настоящее, поскольку «мы-то, физики, знаем, что прошлое и настоящее — это всего лишь иллюзия, лишенная физического смысла». Конечно, это шутка гения, но шутка с глубоким метафизическим намеком.
В любом случае пространство-время Минковского — Эйнштейна, которое сам физик называл «пространственно-временной континуум», еще не прочувствовано человечеством. Даже словесное обозначение новой реальности — большая проблема. Так, Михаил Бахтин предложил термин «хронотоп» (хронос — время, топос — пространство), однако этот термин не прижился. Да и не заметно большого интереса философов к этому феномену. Все еще сказывается предубеждение против теории относительности как некой сугубо физико-математической абстракции. На самом деле пространство-время — это не что иное, как зримая вечность. Вечность телесная, физически и космически осязаемая.
Некоторые считают пространство-время четвертым измерением трехмерного пространства. В самом деле, на макроуровне наше пространство-время четырехмерно: три измерения — пространство и четвертое, неотделимое от него — время. Математически наш мир действительно четырехмерен. Хотя на уровне микромира не исключено существование нескольких, а может быть, и бесконечное множество измерений. Для математиков n-мерный мир — это повседневная реальность. Физики и космологи осторожнее, оперируют опять же в пределах каббалистической десятки.
В любом случае ясно, что специальная теория относительности (СТО) Эйнштейна еще не пришла к человечеству, как пришла теория Коперника, преодолев десятилетия запрета. Физические открытия вплоть до атомной бомбы, которую Эйнштейн никогда не создавал, и ядерных реакторов, дающих тепло и свет людям, сделаны и будут еще совершаться. А вот духовные, метафизические, философские, или, как говорили раньше, мировоззренческие, открытия еще впереди.
Еще меньше, чем СТО, известна ОТО (общая теория относительности). Между тем именно она прорвала информационную блокаду консервативной общественности. Из ОТО следует, что пространство-время нашего мира искривлено, но мы не видим этой кривизны. Как жук, ползущий по кривой соломинке, не замечает ее изгиба. (Эйнштейн утверждал, что ему удалось объяснить воображаемому жуку кривизну пространства-времени.)
Разумеется, и эта картина мира весьма далека от воображаемого абсолютно прямого трехмерного объема вселенной по Ньютону. Об искривленном пространстве вселенной догадывался Лобачевский, создавший свою «Воображаемую геометрию», где кратчайшее расстояние между двумя точками не прямая, а кривая линия, точнее, дуга.
Философские выводы из этого открытия не столь очевидны, как в специальной теории относительности. ОТО больше для космологов, чем для философов. И все же ясно, что самая пылкая фантазия оказалась намного беднее и примитивнее новой физики Эйнштейна, где неизвестного в тысячу раз больше, чем открытого. А разум просто физически ощущает упругость новой метафизической и физической реальности, которую человечеству еще предстоит обжить и открыть.
Во всяком случае человеческая жизнь, которая в физике Ньютона выглядела мимолетным мигом, похороненным в безбрежном пустом пространстве и таком же пустом бесконечном времени, теперь обретает некий статут вечности на линии мировых событий Минковского и Эйнштейна. А шестьдесят лет средней продолжительности жизни могут растянуться до вечности в другой системе отсчета. Ведь абсолютного единого времени для всей вселенной нет, как нет, строго говоря, одновременности двух событий. Не время ли и на философском, и на психологическом, и на бытовом уровне переселяться из воображаемой вселенной Ньютона в реальную вселенную Эйнштейна? Эта реальность для нас нова, хотя она существовала и будет существовать всегда — везде, где есть единое пространство-время — по сути своей реальная, физически доказанная вечность, которую мы пока не видим и не ощущаем, но уже прозреваем разумом благодаря Минковскому и Эйнштейну.
Для того чтобы понять, что открыл Эйнштейн, надо ясно увидеть, что он «закрыл». А закрыл он темную безжизненную пустоту, именуемую «абсолютное пространство» и «абсолютное время», в которой, как в уксусной кислоте, бесследно исчезли и растворились бесчисленные тела и души. Эта модель мироздания, к счастью, оказалась абсолютно неверной, но, подобно узнику, привыкшему к тюремной камере, человечество не спешит выходить из жесткой системы координат Ньютона в подвижный, изменчивый мир Эйнштейна, таящий множество неожиданностей.


Предустановленная гармония

«Как и Шопенгауэр, я, прежде всего, думаю, что одно из наиболее сильных побуждений, ведущих к искусству и науке, — это желание уйти от будничной жизни с ее мучительной жестокостью и безутешной пустотой, уйти от извечно меняющихся собственных прихотей».
Эйнштейн в отличие от многих и многих своих коллег в области теоретической физики считает, что искусство и наука исходят из одного чисто человеческого «побуждения». Это побуждение в равной мере свойственно святым и подвижникам. Ведь они тоже хотят «уйти от будничной жизни...». Не менее страстно любой отшельник жаждет обуздать свою человеческую природу, избавиться от «извечно меняющихся прихотей».
В потоке вечных перемен и повседневной суеты Эйнштейн ищет нечто непреходящее, вечное, обладающее абсолютной ценностью и свободой. Такой самодостаточной системой, хотя и способной к раз-витию, стала специальная, а позднее — и общая теория относительности (СТО и ОТО).
Это мир, где есть некая вполне реальная космическая точка отсчета — скорость света. Эйнштейна не раз критиковали за этот постулат. Вместо ньютоновского абсолютного пространства и такого же абсолютного времени Эйнштейн вводит новую подвижную шкалу отсчета — скорость света.
Время и пространство утратили свою абсолютность: выяснилось, что они, как масса и энергия, зависят от скорости и могут достигать нулевых значений при скорости около 300 000 км/сек.
На будничную жизнь и будничную реальность это действительно не похоже. До Эйнштейна считалось, что «смерть и время царят на земле» (Вл. Соловьев). Оказалось, что царство времени и смерти имеет свои пределы. У человечества появилась космическая перспектива, открытая Эйнштейном. Сам ученый сравнивает новую картину мира с высокогорным ландшафтом — ему, как жителю Швейцарии, этот пейзаж хорошо знаком.
«Эта причина толкает людей с тонкими душевны- ми струнами от личного бытия вовне, в мир объективного видения и понимания. Эту причину можно сравнить с тоскою, неотразимо влекущей горожанина из окружающей его шумной и мутной среды к тихим высокогорным ландшафтам, где взгляд далеко проникает сквозь неподвижный чистый воздух, тешась спокойными очертаниями, которые кажутся предназначенными для вечности».
Созерцание «вечности» объективного бытия — вот что такое для Эйнштейна научное открытие. Во-первых, вечность есть. Во-вторых, она объективна, как горный пейзаж. Чтобы увидеть ее, надо возвыситься над суетой жизни.
Таким возвышением было для него угадывание и созерцание неведомых ранее законов и тайн мироздания. Закон, красота и тайна для Эйнштейна — три неразрывных понятия. Красота природы и красота научной гипотезы — это, по Эйнштейну, знак подлинности и достоверности.
Для ученого умозрительная красота есть явление того же порядка, что и красота природы, которую можно видеть. Недоступное для зрения и слуха доступно разуму; но для постижения высшей умозрительной красоты мироздания нужно обладать чувством красоты и гармонии моцартовского масштаба.
Такую гармонию Эйнштейн находил в музыке Моцарта и в «Этике» Бенедикта Спинозы.
«Выйти из города» для Эйнштейна означает воспарить разумом над повседневной суетой и приобщиться к высшей гармонии мироздания, часто превосходящей пределы разумения. В этом есть позитивная сторона: человек стремится каким-то адекватным способом создать себе простую и ясную картину мира, и не только для того, чтобы преодолеть мир, в котором он живет, но и для того, чтобы в известной мере попытаться заменить этот мир созданной им картиной. Этим занимаются художник, поэт, теоретизирующий философ и естествоиспытатель — каждый по-своему.
Здесь совершенно ясный план духовного совершенствования и познания, что для Эйнштейна почти одно и то же.
Первое — преодоление мира, в котором мы живем, — свойственно всем религиям. Эйнштейн не был религиозен в общепринятом смысле этого слова, но, в целом признавая высшую гармонию и высшую красоту скрытою и познаваемою реальностью, он называл интуитивное предощущение красоты и гармонии чувством мистического. Путь эйнштейновского преодоления мира близок к христианскому порыву: «Не любите мира, ни того, что в мире». В житейском смысле это означало толстовский отказ от излишеств материальных благ: простоту в одежде, равнодушие к внешним признакам роскоши. Такая аскеза не была самоцелью. Быт не должен мешать душевному равновесию и работе мысли. Эйнштейн любил катанье на яхте, был весьма неравнодушен к женской красоте. Ему не удалось достичь семейной гармонии с единомышленницей и верной помощницей Милевой Марич. Прибежищем от семейных и бытовых передряг была для него умозрительная научная гармония мира. Любой открытый закон был важен как знак незамутненного суетой порядка мироздания. Выйти к созерцанию этого высшего плана можно только путем пре- одоления прежней картины мира. Это можно сравнить с пророческими видениями автора «Апокалипсиса»: «И увидел я новое небо и новую землю».
Преодолев мир, ученый должен создать новую картину мира. Это второй виток познания, самый трудоемкий и требующий гигантских творческих усилий. Создавать новое может не каждый. Сам Эйнштейн признавал, что многое зависит от интуиции, а интуиции, как сердцу, не прикажешь. Дух дышит, где хочет. В то же время озарение ничего не даст в научном познании, если не будет оформлено в стройную научную теорию. На эту картину и ее оформление человек переносит центр тяжести своей духовной жизни, чтобы в ней обрести покой и уверенность, которые он не может найти в головокружительном круговороте собственной жизни.
Такой покой Эйнштейн обретал в своей жизни дважды, когда создал сначала специальную, а позднее общую теорию относительности. Однако двадцать лет его жизни были посвящены так и не состоявшейся единой теории поля, хотя временами казалось, что цель достигнута. Эйнштейн переживал тяжелейший духовный разлад между основами его теории и вновь открытыми законами микромира, где понятие «объективная реальность» полностью утратило свою былую четкость и основательность. Эйнштейн считал такое положение дел всего лишь временным переходным состоянием, однако время показало правоту Копенгагенской школы. «Современная физика — это драма. Драма идей», — заметил Эйнштейн.
Отказаться от понятия объективной реальности для микромира Эйнштейн не мог. В то же время опыт и теория демонстрировали зависимость результата эксперимента от так называемых искажений, вносимых любым прибором, каким бы точным он ни был.
Эйнштейн видел в этом какую-то «хитрость» Бога и надеялся на преодоление неразрешимой дилеммы.
Какое место занимает картина мира физиков- теоретиков среди всех подобных картин? Благодаря использованию языка математики эта картина удовлетворяет наиболее высоким требованиям в отношении строгости и точности выражения взаимозависимости. Но зато физик вынужден сильно ограничивать свой предмет, довольствуясь изображением наиболее простых, доступных нашему опыту явлений, тогда как все сложные явления не могут быть воссозданы человеческим умом с той точностью и последовательностью, которые необходимы физику-теоретику. Эйнштейн ясно очерчивает пределы возможного и невозможного в науке. В принципе этих пределов нет, но подлинная сложность мира от физика всегда ускользает, поскольку ради точности и предсказуемости он должен отсекать многие стороны реальности, предельно упрощая явления.
Предсказуемость и точность научного познания — результат упрощения и обеднения картины мира.
Приведем хотя бы такой пример, физика и космология фактически не берут во внимание такую «мелочь», как воздействие на мир живых и мыслящих существ. Оперируя массами, полями, частицами, физик не может отвлекаться на непредсказуемые действия живых существ, обладающих собственной волей. На эту тему блистательно пошутил однажды один из физиков: «Признаться, физика меня кое-чему научила. Раньше, когда я садился на стул, сохранивший тепло от того, кто сидел на нем ранее, мне становилось немного грустно: человек ушел, а теплота от него осталась. Но теперь физика научила меня, что теплота — это нечто не зависящее от конкретного субъекта».
Можно привести и другие упрощения. Физика объясняет, как устроен мир, но никогда не может объяснить, почему он именно так устроен. Задав вопрос «почему», физик и космолог обязательно уйдут в область теологии или философии. Зато физику удается достичь полной ясности в той области, которая этой ясности подвластна.
Именно Эйнштейн, посвятивший жизнь физике, ясно видит, что «реальность» и «физическая реальность» — это отнюдь не одно и то же.
Не говоря уже о том, что и в физике на уровне микромира понятие «реальность» становится расплывчатым и неопределенным, подчас сливаясь с понятием «вероятность». С последним моментом Эйнштейн смириться не мог и надеялся до конца дней, что ему удастся преодолеть ситуацию. Однако шансов на это становилось все меньше и меньше.
«Высшая аккуратность, ясность и уверенность — за счет полноты. Но какую прелесть может иметь охват такого небольшого среза природы, если наиболее тонкое и сложное малодушно и боязливо оставляется в стороне? Заслуживает ли результат такого скромного занятия гордое название «картины мира»? Я думаю — да, ибо общие положения, лежащие в основе мысленных построений теоретической физики, претендуют быть действительными для всех происходящих в природе событий».
Здесь Эйнштейн выступает как верный ученик и последователь Спинозы. Он твердо верит в превосходство мысли над всеми другими видами реальности. Мысль не опровергается опытом. Общие законы мысли охватывают все слои мироздания и не могут быть отменены. Они могут только расширяться, углубляться и совершенствоваться. Стройность и красота теории не может быть опровергнута или отменена, как не может быть опровергнута или отменена гармония музыки Моцарта.
По мнению Эйнштейна, из общих законов мира, уловленных мыслью, можно последовательно вывести всю картину мира. Одним словом, из объединенной и упрощенной картины мира можно методом чистой логики и эксперимента составить картину общую и полную.
«Путем чисто логической дедукции можно было бы вывести картину, т.е. теорию всех явлений природы, включая жизнь, если этот процесс дедукции не выходил бы далеко за пределы творческих возможностей человеческого мышления».
Это весьма существенное ограничение Спинозы — Эйнштейна. Логика всеобъемлюща, но ограниченны возможности человеческого мышления. Это означает, что вслед за Спинозой Эйнштейн признает существование Высшего разума, который охватывает все мироздание. Однако там, где пасует человеческий разум, ему на помощь приходит интуиция.
«Отсюда вытекает, что высшим долгом физиков является поиск общих элементарных законов. К этим законам ведет не логический путь, а только основанная на проникновении в суть опыта интуиция».
Теперь перед нами не только последователь Спинозы, но и ученик интуитивиста Бергсона. Спиноза доверяет только логике. Эйнштейн, как человек XX века, видит ограниченность рациональной мысли и вслед за Бергсоном дополняет логику интуицией.
«Теоретическая система практически однозначно определяется миром наблюдений, хотя никакой логический путь не ведет от наблюдений к основным принципам теории».
«Между опытом и теорией пролегает ничейная земля интуиции».
В этом — суть того, что Макс Планк назвал «предустановленной гармонией». Горячее желание увидеть эту предустановленную гармонию является источником настойчивости и неистощимого терпения. Душевное состояние, способствующее такому труду, подобно религиозному экстазу или влюбленности.
«Специальная теория относительности, разрушив понятие об абсолютной одновременности, исключила возможность существования сил дальнодействия».
Это важнейшее из открытий Эйнштейна. Нет никакого единого времени и единого пространства, которые, как призрачный студень, связывали, согласно Ньютону, вселенную в единое целое. Время возникает или исчезает вместе с пространством там, где существуют для него системы отсчета. А эти системы в свою очередь возникают и исчезают в зависимости от масс, энергий и скоростей. Единственная устойчивая величина в этом хаосе — скорость света в вакууме. Она предельна и непреодолима.
Если было бы возможным путешествие со сверхсветовой скоростью, это было бы путешествием из будущего в прошлое. При этом причина стала бы следствием, а следствие — причиной. Именно последнее обстоятельство не позволяло Эйнштейну признать даже гипотетическую возможность преодоления барьера скорости света.
Как заметил Павел Флоренский, свет, преодолевший барьер скорости света в вакууме, становится «тем светом». Но потусторонний мир — это уже не физика, а метафизика. Новая метафизика стала возможной благодаря открытию Эйнштейна, хотя сам он был строгим рационалистом, избегающим мистических построений.
«Мы привыкли пренебрегать различием между «одновременно увиденным» и «одновременно наступившим», в результате чего стирается разница между временем и местным временем».
Это означает, что время может быть только местным. Никакого абсолютного времени, разлитого по всей вселенной, просто не существует.
«Я убежден, что чисто математическое построение позволяет найти те понятия и те закономерные связи между ними, которые дают ключ к пониманию явлений природы...
Математические понятия могут быть подсказаны опытом, но ни в коем случае не могут быть выведены из него. Таким образом, я в известном смысле считаю оправданной мечту древних об овладении истиной путем чисто логического мышления».
Эту мысль Эйнштейн повторяет неоднократно. При всем несовершенстве логики и мышления они достаточно совершенны, чтобы открывать истину, что само по себе Эйнштейн называл чудом.
«Одновременность двух пространственно удаленных событий не является инвариантным понятием, а размеры твердых тел и ход часов зависят от состояния движения».
По Ньютону, мерой движения были пространство и время. В теории относительности само время-пространство подвержено изменениям в зависимости от скорости. Тут важно понять, что время-пространство, открытое Эйнштейном, не имеет ничего общего с нашими бытовыми представлениями. Скажем, средний срок человеческой жизни — семьдесят лет — выглядит таковым только в данной системе отсчета. При определенных высоких скоростях, близких к скорости света, 70 лет могут превратиться для наблюдателя в 3 года. Открытым остается вопрос, есть ли такие околосветовые наблюдатели во вселенной. Одним словом, «для Бога один день, как тысяча лет, и тысяча лет, как один день». Такой Бог видит мир глазами Эйнштейна.
«Разум, несомненно, кажется слабым, когда мы думаем о стоящих перед нами задачах; действительно слабым, когда мы противопоставляем его безумству и страстям человечества, которые, надо признать, руководят почти полностью судьбами человечества как в малом, так и в большом. Но творения интеллекта переживают шумную суету поколений и на протяжении веков озаряют мир светом и теплом».
С точки зрения Спинозы, «аффекты» затуманивают мысль и мешают человеку ясно видеть свое бессмертие в уподоблении вечному божественному разуму. Вслед за Спинозой Эйнштейн удостаивает вечности не чувства, «аффекты» и страсти, а мысль.



С фонарем Диогена

Представьте себе очень желательную, но маловероятную возможность: мы живем вечно. Ну, пусть не мы, а информационный сгусток нашего жизненного опыта — душа. Миллионы людей в такую возможность верят и даже создают своеобразные, порой гениальные, проекты «вечной жизни». Первым таким проектом стала «Божественная комедия» Данте, с адом, раем, чистилищем, построенная по аристотелевской и птолемеевской космогонии. Здесь есть центр мира, есть его вершина и дно. Следующим таким же всеобъемлющим жилищем для бессмертной души стала все- ленная гениального Ньютона. В ней может быть бесконечное количество центров, поскольку такая все- ленная бесконечна. О такой вселенной замечательно сказал Ломоносов:
Открылась бездна, звезд полна.
Звездам числа нет.
Бездне дна.
Однако уже Гегель заметил, что любая бесконечность содержит в себе самоограничение. Если бесконечна любая область вселенной, то одна бесконечность ограничивает другую. Одним словом, самих бесконечностей бесконечное множество. И тут космогония Ньютона должна была бы смениться космогонией Эйнштейна, которая блистательно иллюстрирует слова Христа: «В доме Отца моего небесных обителей много есть». Это ответ Учителя на вопрос апостолов, где разместятся бесконечные количества умерших в миг всеобщего воскресения.
Во вселенной Ньютона всех воскресших ждало бы унылое однообразие пустого пространства и растянутого, безразмерного времени.
В пространстве-времени Эйнштейна — Минковского воскресшие и обретшие новое тело души обретут и бесконечно разнообразное мироздание, а если они будут мчаться со скоростью света или со сверхсветовой, то вся вселенная станет лишь частью их тела. Пылкие мистические фантазии оказались недостаточно пылки, а евангельское изречение «для Бога один день, как тысяча лет, и тысяча лет, как один день» вдруг обрело физическую достоверность в космогонии Эйнштейна. Строго говоря, сбылось пророчество Апокалипсиса: «И голос был, что времени больше не будет». Все думали, что речь идет о вульгарном «конце света». Ведь конец света и конец времени означает одно и то же. И действительно, конец света, вернее, граница скорости света означает конец времени, вернее, пространства-времени. Оно «обнуляется», но, как видим, вселенная при этом не исчезает.
Если бы Данте отправился в путешествие не по вселенной Аристотеля — Птолемея, а по вселенной Эйнштейна — Минковского, ему пришлось бы написать «Алису в стране чудес». Все волшебные превращения, происходящие с Алисой Льюиса Кэрролла, заимствованы из высшей математики. Здесь можно бежать, оставаясь на месте, и, пробежав гигантское расстояние, оказаться в исходной точке, где финиш и старт совпадают. Можно играть в крокет клюшками, которые извиваются в руках, мяч, точно зверек, бежит куда хочет, а правила меняются как угодно и ежесекундно. Тогда сказочник-математик не предполагал, что уже через три десятка лет эта математика станет физикой и космогонией.
Сам Эйнштейн не подозревал, что окажется в такой вселенной, пока на основе его же открытий не возникла Копенгагенская школа квантовой физики с принципом неопределенности Гейзенберга и принципом дополнительности Бора.
Правда, все эти чудеса происходят лишь в микромире, где элементарные частицы способны мчаться со скоростями, близкими к скорости света.
Эйнштейну так и не удалось создать единую теорию поля, чтобы связать единой закономерностью макро- и микромир. Теория относительности хотя и привела к открытию квантовой физики, но не объяснила многие странности микромира, с которыми до конца жизни не мог смириться даже Эйнштейн.
Время доказало правоту Копенгагенской школы, что заставило Эйнштейна назвать современную физику «драмой идей». Но разве не такую же драму пережили все физики мира, когда на смену Ньютону пришел Эйнштейн? Как шутили они сами:
Был этот мир великой тьмой окутан.
— Да будет свет! — и вот явился Ньютон.
Но сатана недолго ждал реванша:
Пришел Эйнштейн, и стало все как раньше.
Затем такое же потрясение пережил сам Эйнштейн, когда выяснилось, что поведение волн-частиц или частиц-волн подчиняется не столько физике, сколько теории вероятностей. «Наши взгляды развились в антиподы. Вы верите в играющего в кости Бо- га, а я в закономерную упорядоченность мира. В Бога, играющего в азартные игры, я не верю», — пишет Эйнштейн математику Максу Борну. На это Макс Борн справедливо заметил: «Откуда вы знаете, в какие игры играет Бог?»
Вряд ли можно говорить о приверженности Эйнштейна какой-либо религии. Его «религиозное чувство» полностью воплотилось в красоте теории относительности. Нечто подобное чувствовал он, созерцая красоту альпийских пейзажей или исполняя либо слушая музыку Моцарта. Среди источников вдохновения были названы Моцарт и Достоевский (известно, что Эйнштейн читал роман «Братья Карамазовы»).
Какая связь между этим романом и теорией относительности? Самая прямая и непосредственная. Вспомним знаменитую сцену беседы математика Ивана Карамазова с чертом. Речь идет о грешнике, коего после смерти черти поволокли в ад. Однако тот не растерялся и заявил чертям, что они не имеют права на его душу, поскольку он, как атеист, не верил ни в Бога, ни в черта, ни в ад ни в рай. А во что верил? — спрашивают черти. Атеист отвечает, что верил в бесконечную, безжизненную вселенную. Одним словом, все по Ньютону: бесконечное время и бесконечное пространство. Черти услужливо предложили ему замену: вместо ада — вселенная по Ньютону. Через несколько миллиардов световых лет атеист взмолился: хоть в ад, хоть в рай,— только уберите меня из этой скучищи!
Надо ли объяснять, что во вселенной Эйнштейна атеисту не было бы скучно: он с легкостью преодолел бы все свое пространство-время, мчась со скоростью света, а за световым барьером его ждали бы все те же метафизические проблемы, которые он безуспешно пытался решить на земле. Те же проблемы, которые сегодня не способна решить и квантовая физика вкупе с новейшей космологией, а потому для объяснения все чаще обращается к человеку. Вселенная такова, потому что только в такой вселенной возможен человек,— гласит антропный принцип мироздания, своеобразный итог теории относительности и квантовой физики. С ним согласны далеко не все ученые, однако о теориях такого рода хорошо сказал Сергей Капица: «Такие теории нужны. Для того и мыши, чтобы кот не дремал». Кот в данном случае здравый смысл и строгая научность. Для того чтобы наука не погрязла в самодовольстве, внутри нее вызрел еще и сильный антропный принцип, который гласит: «Вселенная такова, потому что в ней есть человек». То есть своим восприятием человек так воздействует на вселенную, что она имеет именно такие свойства. Эйнштейн сформулировал эту проблему в вопросе: «Как воздействует мышь на гору, когда на нее смотрит?» В рамках физики Ньютона такие вопросы просто бессмысленны, поскольку в ней слабые взаимодействия не учитываются, ими можно пренебречь. Однако теория относительности вкупе с квантовой физикой создали такую модель вселенной, где самые слабые взаимодействия обладают наиболее сильным влиянием. Именно в первый момент возникновения пространства-времени нашего мира из сгустка света размером с булавочную головку возникли все ныне действующие физические константы, которые сделали возможным и даже предопределенным образование Солнечной системы с планетой Земля и возможностью на ней жизни.
Заметим, в частности, что свет, который может проявлять себя в зависимости от условий опыта либо как частица, либо как волна, существует для нашего взгляда в волновом варианте. Если бы глаз, как некоторые приборы, выявлял фотон как частицу, наш мир был бы невидимым, т. е. его бы попросту не было. Для нас не было. А стало быть, и нас в таком случае не было бы. Это еще одно из проявлений сильного антропного принципа здесь и сейчас. Неизвестно, как отнесся бы Эйнштейн к сильному антропному принципу. Скорее всего со свойственным ему ироническим скептицизмом предложил бы авторам еще раз проверить, «не водит ли здесь нас Бог за нос». Он употреблял это выражение, когда считал, что наши знания пока недостаточны для полного решения проблемы. Впрочем, слова «нет иной Вселенной, кроме Вселенной для нас» тоже принадлежат Эйнштейну...
Над камином в кабинете Эйнштейна в Принстоне высечена надпись: «Господь Бог утончен, однако в Нем нет злого умысла». Утонченность, в подлиннике — «рафинированность», Господа Бога, согласно Эйнштейну, вовсе не означает, что он «злонамеренно» прячет себя от людей. Отсюда уверенность гения в том, что любые проблемы можно и нужно обсуждать, не нагромождая тех или иных табу и запретов. Он не согласился с Кантом в его критике чистого и практического разума. Кант считал философски доказанным, что есть вопросы в принципе не решаемые разумом из-за его ограниченности. Для Эйнштейна человеческий разум есть часть всемирного разума и всемирной гармонии. Отвечая главному раввину Израиля на вопрос «Верите ли вы в Бога?», Эйнштейн был лаконичен: «В Бога раввинов и священников не верю». Когда раввин прислал телеграмму: «Верите ли вы в Бога? Ответ в 40 слов оплачен», Эйнштейн ответил более пространно, но с предельной ясностью: «Знать, что на свете есть вещи непознаваемые, но которые, тем не менее, познаются нами и скрывают в себе высшую мудрость и высшую красоту, — вот что, по-моему, означает верить в Бога».
Именно в этом смысле Эйнштейн был верующим. Познаваемость мира в принципе непознаваемого рассматривалась Эйнштейном как чудо. «Самое удивительное в этом мире, что он познаваем, хотя это в принципе невозможно». Чувствуется, что в период создания теории относительности Эйнштейн весьма основательно штудировал Канта. В принципе — непознаваем, а тем не менее познается. И это настоящее чудо.
Можно сколько угодно рассуждать о жизни и смерти вселенной и о миллиардах световых лет, однако в финале жизни любой мыслитель задумывается о собственной смерти. Однако Эйнштейн и задумался по-эйнштейновски. Во-первых, он написал, что смерть не может зачеркнуть жизнь, поскольку с точки зрения чистой физики прошлое, будущее и настоящее составляют единую плавную непрерывность на линии мировых событий. Во-вторых, Эйнштейн утверждал, что настолько слился с жизнью вселенной, что собственные жизнь и смерть «не кажутся чем-то существенным».
Первый аргумент полностью в духе Германа Минковского. Под вторым мог бы подписаться Спиноза. Соединить оба аргумента вместе сумел только Эйнштейн, ибо в этом соединении и кроется суть теории относительности.



Физика вечной жизни

Все началось с Эрнста Маха. Это он первый задал вопрос, относительно к чему все движется и вращается согласно Ньютону. Выяснилось, что мысленный опыт не дает возможности представить себе, как, например, житель Земли определит свое местоположение относительно самой дальней галактики. Ведь для правильного ответа необходимо, чтобы сигнал от вас и обратно передавался мгновенно. Иначе у вселенной нет единого связующего отсчета времени. Отсчет появляется только там, где две системы могут видеть друг друга, мгновенно обмениваясь сигналами. Таких проблем не возникает при земных масштабах и скоростях, но космос есть космос, и мы — его неотделимая часть.
В результате открытий Эйнштейна выяснилось, что есть предельная скорость передачи сигнала: около 300 тыс. км/сек., скорость света в вакууме. Только в этих пределах есть единое пространство-время. Но раз скорость не бесконечна, то абсурдно говорить об абсолютном пространстве-времени, пронизывающем всю вселенную.
Выяснилось, что по мере приближения к скорости света время как бы сжимается, пока не достигнет нулевой отметки. Что такое нуль времени и нуль пространства, не сможет объяснить никакой Ньютон. Все дальнейшие вопросы — к Эйнштейну. Но парадокс в том, что, совершив свои открытия, Эйнштейн не спешил давать им нефизическое толкование, поскольку был гениальным физиком, а не философом.
Возможно, что его любимый философ Спиноза, отождествивший разум и свет, помог Эйнштейну дать новое и совершенно неожиданное для всех истолкование мысленных экспериментов Эрнста Маха. В этом смысле специальная теория относительности (СТО) многим обязана этим философам.
Если бы Эйнштейн был сторонником Канта, считавшим, что время и пространство — это формы восприятия познающего разума, он никогда бы не совершил своих открытий. Он не смог бы само существование времени и пространства поставить в зависимость от скорости света, чисто физической величины.
На эту «слабость» теории относительности Эйнштейну указывали не раз. Но в этой «слабости» ее сила.
Вместо абсолютного пространства и абсолютного времени Аристотеля и Ньютона предложена совсем иная шкала отсчета — быстролетящий свет. Но что такое свет? Одни считали, что он состоит из частиц, корпускул, другие утверждали, что из волн. Правы и не правы оказались и те, и другие. Свет состоит из фотонов, которые в зависимости от условий опыта могут проявлять себя как частицы или волны. Если бы речь шла о богословии, мы бы сказали, что фотон един в двух лицах. Волна и частица — его ипостаси.
Вот такую «ненадежную» шкалу отсчета мы получили. Ведь о волне можно сказать, когда она появилась, но нельзя сказать где, а о частице можно сказать где, но нельзя — когда. Вернер Гейзенберг назвал это принципом неопределенности, который в сущности не может быть преодолен никакими самыми точными измерениями. Эйнштейн переживал это обстоятельство как трагедию...
Двадцать пять лет были потрачены Эйнштейном на безуспешную попытку покончить с неопределенностью. Прав оказался Вернер Гейзенберг. Неопределенность не результат несовершенства природы, а фундаментальное свойство микромира.
Ну и что? Мало ли что там, в микромире. У нас-то все связано законами причины и следствия. Никаких неопределенностей физика макромира не допускает. В том-то и дело, что основные фундаментальные законы вселенной возникли в момент ее рождения именно на уровне микромира. Кроме того, наше зрение возможно только благодаря двойной природе фотона. Если бы глаз «выбрал» корпускулярный вариант, мир стал бы невидимым, зрение стало бы невозможным.
Совсем неожиданным последствием проникновения в микромир стала возможность атомной бомбы. Даже Эйнштейн этого не предвидел. Начиная с 1905 г. он самым решительным образом отклонял такие проекты как невозможные физически и недопустимые морально. И то, и другое было преодолено в Германии Гитлера, где даже автор принципа неопределенности неопифагореец Гейзенберг работал над созданием атомной бомбы. Эйнштейну волей-неволей пришлось писать письмо Рузвельту о необходимости создания бомбы.
После Хиросимы Эйнштейн пришел к выводу, что единственная возможность сохранить жизнь на Земле — это создание мирового правительства. Так возникла идея ООН. Соавтором и энтузиастом этого проекта вместе с Эйнштейном был Бертран Рассел. До появления фашизма Эйнштейн был убежденным пацифистом и во многом — толстовцем. В принципе его взгляды не изменились до конца жизни, хотя необходимость силы стала очевидной. Минимизировать зло, по мнению Эйнштейна, могло бы мировое правительство, зародышем которого он считал ООН.
Эволюция метафизических воззрений Эйнштейна от абсолютного атеизма к гностицизму, а затем к личной религии мирового разума очевидна. «Мне плевать, что попы на этом наживут капитал!» — воскликнул он в раздражении, когда его упрекнули за частое упоминание слова «бог». Бог Эйнштейна — это некая личность творца Вселенной, наделенная Высшим разумом, но полностью лишенная человеческих аффектов. Это Бог Спинозы, о чем сам Эйнштейн говорил неоднократно. «В Бога,
который вмешивается в судьбы людей, я не верю!» — это высказывание опять же почти прямая цитата из «Этики» Спинозы.
Возможно, именно великий Спиноза «виноват» в том, что Эйнштейн не принял философские постулаты, проистекающие из принципа неопределенности Геизенберга. На квантовом уровне нарушилась причинно-следственная связь, лежащая в основе «Этики» Спинозы. Случайность, конечно же, допускалась, но лишь как частный случай закономерности. В квантовом мире, наоборот, закономерность и определенность — частный случай случайности. Этот мир был открыт по-настоящему на основе специальной теории относительности. Если бы мы жили в мире сверхсветовых скоростей, то прошлое и будущее могли бы рокироваться, а следствие — стать причиной. Эйнштейн такой возможности не допускал, однако сам неоднократно указывал на «рафинированность» разума Господа Бога по отношению к человеческому. Если люди додумались до такого (в частности, математик Курт Гедель), то вряд ли следует отметать с порога саму возможность другого мира,
без причинно-следственной связи. Во всяком случае, уже создано множество логик, альтернативных логике Аристотеля. В физике сверхсветовых скоростей быть не может, но кто сказал, что реальность исчерпывается физикой. Мир мысли и духа может оказаться намного шире физической реальности. Не исключено, что и намного сильнее всех видов энергии, даже ядерной.
Физика Эйнштейна в момент ее появления казалась чистейшей метафизикой. Чистейшей метафизикой показалась Эйнштейну квантовая физика. Однако время раздвигает границы, и сегодня сомнения в истинности теории относительности носят скорее маргинальный характер. К сожалению, и сам Эйнштейн был гениальным «маргиналом», четверть века не приемлющим основы квантовой физики. И все же можно предположить, что ничего равного теории относительности человечество в ближайшие сто лет не создаст. Дело в том, что сама теория относительности вполне еще не освоена. Нет внятного истолкования многих фундаментальных терминов, которые переживают стадию интеллектуального обживания. Вот эти термины: относительное время, пространство-время или пространство-время — именно так, не через дефис, а вместе; световой конус мировых событий, линия мировых событий; нуль времени и нуль пространства; и, наконец, совершенно не понятно, что такое прошлое, будущее и настоящее с точки зрения новой физики. Сам Эйнштейн склонен был думать, что прошлое, настоящее и будущее — это всего лишь «человеческая иллюзия».
Теория относительности тем и сильна, что в ней вопросы на два столетия опережают ответы. Нет ни одного открытия, сделанного на базе опровержения или отрицания теории относительности. Зато на основе ее открытия совершались и совершаются постоянно и повсеместно.
Такова же, кстати, была судьба открытия Ньютона в течение долгих столетий, пока не пришел Эйнштейн. Теория относительности потрясла не только и не столько физическими реалиями, а, прежде всего, самой возможностью принципиально другого мира. Можно не сомневаться, что принципиально другой мир возможен и после Эйнштейна. Но сначала человечеству еще предстоит понять суть открытий Эйнштейна. В отличие от системы Ньютона, где физический мир полностью тождествен миру как таковому, Эйнштейн привел нас к границе, за которой кончается физика и приоткрывается нечто совсем иное, новая метафизика, метафизика Альберта Эйнштейна. Эту новую метафизику, пожалуй, можно теперь четко обозначить: это — физика вечной жизни.
Согласно законам мира, открытым Эйнштейном, примерное время существования нашего мира — двадцать миллиардов световых лет. Это время будет еще уточняться, но существенно главное — само время когда-то возникло. Вполне естественно желание разумного человека смоделировать некую как бы дофизическую или метафизическую жизнь мира. Так, космолог Хоккинг ввел понятия мнимого пространства и мнимого времени. Подобную идею выдвинул еще Павел Флоренский в «Мнимостях в геометрии».
Интересна попытка математика Курта Геделя смоделировать, как выглядел бы мир при воображаемых сверхсветовых скоростях. Тут самыми ошеломляющими для разума стали два понятия: опространствливание времени и рокировка прошлого с будущим, а причины со следствием. Это в полном смысле слова «потусторонний мир». Все, что здесь уже было, там еще будет. Все, что произошло здесь, становится причиной того, что произойдет там. При таком взгляде прожитая нами на земле жизнь становится причиной той, потусторонней, жизни, где она как бы прокручивается в обратную сторону, от смерти к рождению. Напрашивается вопрос: что же такое потустороннее, второе рождение? Невольно вспоминаются слова Иисуса Христа о том, что человек должен родиться дважды: один раз для жизни и смерти, другой раз для вечной жизни. А опространствливание времени? Не есть ли это превращение временного в вечное?
Разумеется, такие модели выходят не только за рамки физики, но и за рамки науки как таковой. Уместно вспомнить Эйнштейна, утверждавшего, что «наука без религии хрома, а религия без науки слепа». Религия интересовала Эйнштейна как иной способ познания мира, расширяющий сферу познания. Тут Эйнштейн принципиально расходится с Бертраном Расселом, который попытался все познание свести к науке и так называемому здравому смыслу.
Здравый смысл на протяжении столетий был тождествен физике Ньютона. Теория относительности многим казалась и кажется до сих пор поношением здравого смысла. Восклицание Эйнштейна: «Прости меня, Ньютон!..» — говорит о многом. Могли ли подобным образом воскликнуть творцы квантовой физики Бор и Гейзенберг: «Прости нас, Эйнштейн!»? Нет, поскольку теория относительности ни в чем не противоречит квантовой физике, а, наоборот, многое в ней объясняет. Другое дело — твердая уверенность Эйнштейна в том, что и теория относительности, и квантовая физика не знают чего-то очень существенного. Поиски этого третьего объединяющего начала успехом пока не увенчались. Нет единого закона, объединяющего микро- и макромир в единое целое. Не исключено, что этот пробел в какой-то степени восполнит антропный принцип, предполагающий, что микро- и макромир связует сам человек. Возможно, в этом его высшее предназначение. Люди нужны, чтобы мир не распался, а мир — чтобы были люди. Я думаю, что Эйнштейн поставил бы здесь вместо слов «люди» и «человек» слова «высший разум» и «высшая красота». Он не сомневался, что есть три носителя высшего разума и высшей красоты: Бог, Природа и Человек. Троица Альберта Эйнштейна.


© Copyright: Кедров-Челищев, 2009
Свидетельство о публикации №1910080180
Список читателей / Версия для печати / Разместить анонс / Заявить о нарушении правил
Рецензии
Написать рецензию
Работа безусловно блестящая в той системе понятий, которой пользовался Эйнштейн. Но существует и развивается интенсивно новая междисциплинарная область - нелинейная динамика, выходящая за пределы упомянутого понятийного аппарата. Она связана, прежде всего, с физическими явлениями турбулентности и перколяции. Совершается переход к обобщенному пространству с дробной размерностью и соответствующей неэвклидовой геометрии. Данные о гамма-всплесках, приходящих с расстояний космологического масштаба в сотни мегапарсек, пространственное расположение источников всплесков показывает, что наш физический мир обладает пространством с дробной размерностью. Геометрия природы фрактальна. Евклидова геометрия и связанная с ней классическая механика (СТО дополняет ее в релятивистской области) являются хорошим приближением для макромасштабов, в которых действует человек. Поэтому водителю автомашины всегда будет достаточно классической механики, чтобы управлять машиной. Но этого недостаточно современному физику, астроному, философу. Каждая крона дерева своей самоподобной формой напоминает: там, где природа предоставлена самой себе, она образует объекты с фрактальной геометрией.

Алексей Головко 20.03.2010 04:57 • Заявить о нарушении правил
Добавить замечания
Верно! Вот пример фрактальной поэзии:
Я всего-лишь нео-
бы-
чайный домик
где ви-
тает от чая к чаю
аро-
матовай па-
рок у рта
иероглиф чая

Кедров-Челищев 20.03.2010 14:18 Заявить о нарушении правил
Замечательно! Несколькими словами и слогами создается картинка. Как в известном "Шел дождь и два студента".
Фрактальная структура может воздействовать на эстетическое чувство.
Спасибо за понимание.

Алексей Головко 21.03.2010 04:27 Заявить о нарушении правил
Добавить замечания
На это произведение написаны 4 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.

http://www.sciam.ru/article/2175/

http://xmelnikov.livejournal.com/18711.html

exlibris.ng.ru/poetry/

http://tatazommer.livejournal.com/20214.html

http://www.sciam.ru/article/2175/

Константин Кедров

Влияние «Воображаемой геометрии» Лобачевского
и специальной теории относительности Эйнштейна
на художественное сознание Велимира Хлебникова

Краткое изложение дипломной работы.
Казанский государственный университет. 1967 г.

Работа защищена на «отлично».
В 1969 г. представлена как вступительный реферат в аспирантуру
Литературного ин-та СП СССР им. А.М. Горького
и оценена на «отлично» профессором В.Я. Кирпотиным
и профессором С.И. Машинским.

Глава I

Еще в первом прозаическом отрывке под названием «Завещание» Хлебников сказал: пусть на его могиле напишут: „он связал пространство и время”… Это прямая реминисценция чугунной эпитафии на могиле Лобачевского: «Член общества Геттингенских северных антиквариев, почетный попечитель и почетный ректор Казанского Императорского университета и многих орденов кавалер Н.Г. Лобачевский». Ни слова о «воображаемой геометрии», обессмертившей его имя.
В 1901 г. Хлебников прослушал курс «Воображаемой геометрии» в том самом Казанском университете, где когда-то ректорствовал гениальный геометр. Позднее об этом в стихах:


Еще отчетливее Хлебников сформулировал свой геометрический манифест, прямо заявив, что поэтику Пушкина следует уподобить доломерию Евклида, а поэтику футуристов следует уподобить доломерию Лобачевского.
Идея связать пространство и время возникла в сознании студента Казанского университета чуть-чуть раньше того момента, когда Герман Минковский прочтет свой доклад о пространственно-временном континууме: «отныне время само по себе и пространство само по себе становятся пустой фикцией, и только объединение их в некую новую субстанцию сохраняет шанс быть реальностью».
Многие до сих пор не поняли, что это означает. Даже Эйнштейн просто счел вначале удобным воспользоваться графиком Минковского, как неким математическим обобщением, где в пространстве вместо точек возникают некие отрезки, сливающиеся в линию мировых событий. И лишь в конце жизни Эйнштейн в письме к сыну черным по белому написал, что «прошлое, будущее, настоящее» с точки зрения физики есть простая иллюзия человеческого восприятия. Ведь график Минковского покончил с иллюзией времени и пространства Ньютона. Теперь перед нами их единство, названное Бахтиным термином «хронотоп».
Хронотоп Хлебникова означал, во-первых, что во времени можно свободно перемещаться из настоящего в прошлое или будущее, поскольку на линии мировых событий Минковского будущее и прошлое присутствуют всегда здесь и сейчас.
Для того, чтобы вычертить график линии мировых событий, а, проще говоря, линии судьбы людей и вещей, потребовалась геометрия Римана, наполовину состоящая из геометрии Лобачевского. У Лобачевского кривизна линии мировых событий отрицательная (седло или псевдосфера). У Римана это обратная сторона четырехмерной сферы. Четырехмерность трехмерного пространства это и есть время.
Люди, мозг людей доныне скачет на трех ногах. Три измерения пространства. Мы приклеиваем этому пауку четвертую лапу — время. («Труба марсиан»). Стало быть, любое событие во времени постоянно присутствует в пространстве. Если годовой оборот земли вокруг солнца 365 дней образует замкнутую орбиту, значит всемирный пространственно-временной цикл — это 365 лет. Значит через каждые 365 лет происходят события подобные. Записав 365, как 2ⁿ, Хлебников пришел к выводу, что события чередуются через четное число 2ⁿ, а противоположные — через нечетное число 3ⁿ. Так было получено число 317 — цикл противоположных событий. В результате в 1912 г. в статье «Учитель и ученик» Хлебников предсказывает: «В 1917 г. произойдет падение империи». Правда, из контекста явствует, что это будет Британская империя. Оказалось — Российская. Пророчество сбылось. Хлебников уверовал в свою правоту и решил, что отныне будетляне владеют законами времени. Отсюда один шаг для построения линз и зеркал, улавливающих лучи времени и направляющих их куда нужно. Он описал в «Ладомире», как это будет выглядеть.

Глава II

В книге «Неравнодушная природа» и статье «Вертикальный монтаж» великий режиссер Сергей Эйзенштейн открывает тайну контрапункта пространства-времени. Каждому зримому (пространственному) событию на экране соответствует контрапунктное слуховое или звуковое событие во времени. Пример — древнекитайская притча. Мудрец созерцает рябь на поверхности пруда. «Что ты делаешь?» — спрашивают его ученики. — «Я созерцаю радость рыбок». Самих рыбок не видно, видна рябь от их подводной игры. Так музыка должна быть рябью того, что видим, а то, что видим, должно передавать рябь звучанию. Сергей Эйзенштейн назвал это «вертикальный монтаж», или «4-е измерение в искусстве». Это своего рода эквивалент открытия Германа Минковского в геометрии и физике. На графике Минковского линия мировых событий — это рябь пространства на поверхности времени и времени на поверхности пространства. Они контрапунктны. Подъему в пространстве соответствует провал во времени.
Так Велимир Хлебников говорит: Стоит Бешту, как А и У, начертанные иглой фонографа. А — гребень волны, У — вогутая поверхность ряби.
Вот зримое воплощение контрапункта:

Глава III

Первое измерение в движении дает линию на плоскости. Таковы плоские фрески и барельефы Древнего Египта. Над плоскостью листа и любой поверхности мы парим изначально. А вот как воспарить над объемом? Ведь пространство физическое трехмерно. Богословы объяснят, почему. Догма о Троице напрашивается. Напрашивается и связь его с трехиспостасным прошло-будуще-настоящим и с трехмерным объемом пространства. Однако математики имеют дело с n-мерным миром. А физики и космологи от пятимерной модели Калуццы пришли к одиннадцатимерной модели мира. Выход в 4-е измерение — это 4-я координата пространства-времени Г. Минковского. Хлебников это понял сразу. И сразу решил, что узор точек заполнит n-мерную протяженность. Пять чувств — это пять точек в четырехмерном континууме. Они разрознены: слух, зрение, осязание, обоняние, вкус. Как только время перестанет быть отдельной от пространства иллюзией, узор василька сольется с кукованием кукушки. Проще говоря, звуку будет соответствовать цвет, как у Рембо, Скрябина, Римского-Корсакова.
О своем звукозрении Хлебников рассказал в Звездной Азбуке «Зангези».


В принципе это может быть и по-другому. Важно соответствие цвета звуку, контрапункт Сергея Эйзенштейна. Таким образом, законы времени — «Доски судьбы» Хлебникова — это контрапункт четырехмерного континуума. Или вибрация мирового звука, запечатленная, как волны, на граммофонной пластинке. Впадины — 317, буруны — 365. Универсальная модель АУ — УА. Мир как эхо крика младенца. Скачок от двухмерности к трехмерному объему — перспектива эпохи Возрождения. Она заполнена фресками Микеланджело и Леонардо. Озвучена объемными мессами от Баха до Бетховена. В этом объеме ад, рай, чистилище Данте или панорамы «Войны и мира» Льва Толстого.
Выход в 4-е измерение — это Пикассо, Сезанн, Матисс, Эшер, Магрит. В слове это футуризм будетлян кубофутуристов и обэриутские драмы Александра Введенского, которого интересовали только две вещи — «время и смерть». При этом одно не может быть понято без другого.
Машина времени Хлебникова — это горло поэта. Лавой беги, человечество, конницу звуков взнуздав. Влом во вселенную увиденным звуком и услышанной цифрой. Ибо самое великое событие — это вера 4-х измерений. Это записано Хлебниковым иглою дикобраза.
Итак, первые слова Хлебникова: «он связал пространство и время», — и последние: вера 4-х измерений, — совпадают и сливаются по всем параметрам.

---

Воспроизведено по авторской электронной версии

---

Я играю на скрипке Пикассо
Скрипка –скрепка меж небом и мной
Я играю на скрипке Пикассо
Или скрипка играет со мной



Все играет а я не играю
Все играют а я не игрок
Несомненно я все проиграю
Но зато проиграю как Бог



Потому что когда я играю
Замирают Ван-Гог и Басе
Несомненно я все проиграю
Но зато проиграю я все



Пусть и мне будет порванострунно
Пусть и я буду вывернут вне
В несебя в небеса мне безумно
Мне безумно а скрипке умнО



Я играю на скрипке Эйнштейна
И хотя попадаю не в такт
Знаю я, что ни Штайнер ни Штейнер
Не сыграют на скрипочке так



Я играю на Кедровой скрипке
Вся кедрОвая-струны из жил
Сам не знаю-смычок или скипетр
Мой Господь в мои руки вложил

http://video.mail.ru/mail/kedrov42/1068

Кедров К.А.: Влияние «Воображаемой геометрии»

Константин Кедров



Влияние «Воображаемой геометрии» Лобачевского
и специальной теории относительности Эйнштейна
на художественное сознание Велимира Хлебникова

Краткое изложение дипломной работы.
Казанский государственный университет. 1967 г.


Работа защищена на «отлично».
В 1969 г. представлена как вступительный реферат в аспирантуру
Литературного ин-та СП СССР им. А.М. Горького
и оценена на «отлично» профессором В.Я. Кирпотиным
и профессором С.И. Машинским.


Глава I

Еще в первом прозаическом отрывке под названием «Завещание» Хлебников сказал: «Пусть на его могиле напишут: «он связал пространство и время…» Это прямая реминисценция чугунной эпитафии на могиле Лобачевского: «Член общества Геттингенских северных антиквариев, почетный попечитель и почетный ректор Казанского Императорского университета и многих орденов кавалер Н.Г. Лобачевский». Ни слова о «воображаемой геометрии», обессмертившей его имя.

В 1901 г. Хлебников прослушал курс «Воображаемой геометрии» в том самом Казанском университете, где когда-то ректорствовал гениальный геометр. Позднее об этом в стихах:
Я помню лик, суровый и угрюмый,
Запрятан в воротник:
То Лобачевский — ты,
суровый Числоводск…
Во дни «давно» и весел
Сел в первые ряды кресел
Думы моей,
Чей занавес уже поднят.

Еще отчетливее Хлебников сформулировал свой геометрический манифест, прямо заявив, что поэтику Пушкина следует уподобить «доломерию Евклида», а поэтику футуристов следует уподобить «доломерию Лобачевского».

Идея связать пространство и время возникла в сознании студента Казанского университета чуть-чуть раньше того момента, когда Герман Минковский прочтет свой доклад о пространственно-временном континууме: «отныне время само по себе и пространство само по себе становятся пустой фикцией, и только объединение их в некую новую субстанцию сохраняет шанс быть реальностью».

Многие до сих пор не поняли, что это означает. Даже Эйнштейн просто счел вначале удобным воспользоваться графиком Минковского, как неким математическим обобщением, где в пространстве вместо точек возникают некие отрезки, сливающиеся в линию мировых событий. И лишь в конце жизни Эйнштейн в письме к сыну черным по белому написал, что «прошлое, будущее, настоящее» с точки зрения физики есть простая иллюзия человеческого восприятия. Ведь график Минковского покончил с иллюзией времени и пространства Ньютона. Теперь перед нами их единство, названное Бахтиным термином «хронотоп».

Хронотоп Хлебникова означал, во-первых, что во времени можно свободно перемещаться из настоящего в прошлое или будущее, поскольку на линии мировых событий Минковского будущее и прошлое присутствуют всегда здесь и сейчас.

Для того, чтобы вычертить график линии мировых событий, а, проще говоря, линии судьбы людей и вещей, потребовалась геометрия Римана, наполовину состоящая из геометрии Лобачевского. У Лобачевского кривизна линии мировых событий отрицательная (седло или псевдосфера). У Римана это обратная сторона четырехмерной сферы. Четырехмерность трехмерного пространства это и есть время.

«Люди, мозг людей доныне скачет на трех ногах. Три измерения пространства. Мы приклеиваем этому пауку четвертую лапу — время» («Труба марсиан»). Стало быть, любое событие во времени постоянно присутствует в пространстве. Если годовой оборот земли вокруг солнца 365 дней образует замкнутую орбиту, значит всемирный пространственно-временной цикл — это 365 лет. Значит через каждые 365 лет происходят события подобные. Записав 365, как 2 n, Хлебников пришел к выводу, что события чередуются через четное число 2 n, а противоположные — через нечетное число 3 n. Так было получено число 317 — цикл противоположных событий. В результате в 1912 г. в статье «Учитель и ученик» Хлебников предсказывает: «В 1917 г. произойдет падение империи». Правда, из контекста явствует, что это будет Британская империя. Оказалось — Российская. Пророчество сбылось. Хлебников уверовал в свою правоту и решил, что отныне будетляне владеют законами времени. Отсюда один шаг для построения линз и зеркал, улавливающих лучи времени и направляющих их куда нужно. Он описал в «Ладомире», как это будет выглядеть.

Глава II

В книге «Неравнодушная природа» и статье «Вертикальный монтаж» великий режиссер Сергей Эйзенштейн открывает тайну контрапункта пространства-времени. Каждому зримому (пространственному) событию на экране соответствует контрапунктное слуховое или звуковое событие во времени. Пример — древнекитайская притча. Мудрец созерцает рябь на поверхности пруда. «Что ты делаешь?» — спрашивают его ученики. — «Я созерцаю радость рыбок». Самих рыбок не видно, видна рябь от их подводной игры. Так музыка должна быть рябью того, что видим, а то, что видим, должно передавать рябь звучанию. Сергей Эйзенштейн назвал это «вертикальный монтаж», или «4-е измерение в искусстве». Это своего рода эквивалент открытия Германа Минковского в геометрии и физике. На графике Минковского линия мировых событий — это рябь пространства на поверхности времени и времени на поверхности пространства. Они контрапунктны. Подъему в пространстве соответствует провал во времени.

Так Велимир Хлебников говорит: «Стоит Бешту, как А и У, начертанные иглой фонографа». А — гребень волны, У — вогутая поверхность ряби.

Вот зримое воплощение контрапункта:

Бобэоби пелись губы — втянутая воронка У в глУбь мира
Пиээо пелись брови — расходящиеся от О круги в ширину на пОверхности ряби
Лиэээй пелся облик — И в облИке связует, стягивает воедИно глубину У и шИрИну И
Осталось связать все это мировой цепью — Гзи-гзи-гзэо пелась цепь.
И вот перед нами мировой лик — автопортрет поэта-вселенной или вселенной-поэта:
Так на холсте каких-то соответствий
Вне протяжения жило лицо.

Глава III

Первое измерение в движении дает линию на плоскости. Таковы плоские фрески и барельефы Древнего Египта. Над плоскостью листа и любой поверхности мы парим изначально. А вот как воспарить над объемом? Ведь пространство физическое трехмерно. Богословы объяснят, почему. Догма о Троице напрашивается. Напрашивается и связь его с трехиспостасным прошло-будуще-настоящим и с трехмерным объемом пространства. Однако математики имеют дело с n-мерным миром. А физики и космологи от пятимерной модели Калуццы пришли к одиннадцатимерной модели мира. Выход в 4-е измерение — это 4-я координата пространства-времени Г. Минковского. Хлебников это понял сразу. И сразу решил, что «узор точек заполнит n-мерную протяженность». Пять чувств — это пять точек в четырехмерном континууме. Они разрознены: слух, зрение, осязание, обоняние, вкус. Как только время перестанет быть отдельной от пространства иллюзией, «узор василька сольется с кукованием кукушки». Проще говоря, звуку будет соответствовать цвет, как у Рембо, Скрябина, Римского-Корсакова.

О своем звукозрении Хлебников рассказал в Звездной Азбуке «Зангези».

эМ — синий все заполняющий объем — масса
Пэ — белый разлетающийся объем — порох, пух, пыл
эС — расходящийся из одной точки — свет, сияние
Зэ — отраженье и преломленье — зигзица (молния), зеркало, зрачок.
Вэ — вращение вокруг точки — «вэо вэо — цвет черемух».

В принципе это может быть и по-другому. Важно соответствие цвета звуку, контрапункт Сергея Эйзенштейна. Таким образом, законы времени — «Доски судьбы» Хлебникова — это контрапункт четырехмерного континуума. Или вибрация мирового звука, запечатленная, как волны, на граммофонной пластинке. Впадины — 317, буруны — 365. Универсальная модель АУ — УА. Мир как эхо крика младенца. Скачок от двухмерности к трехмерному объему — перспектива эпохи Возрождения. Она заполнена фресками Микеланджело и Леонардо. Озвучена объемными мессами от Баха до Бетховена. В этом объеме ад, рай, чистилище Данте или панорамы «Войны и мира» Льва Толстого.

Выход в 4-е измерение — это Пикассо, Сезанн, Матисс, Эшер, Магрит. В слове это футуризм будетлян кубофутуристов и обэриутские драмы Александра Введенского, которого интересовали только две вещи — «время и смерть». При этом одно не может быть понято без другого.

Машина времени Хлебникова — это горло поэта. «Лавой беги, человечество, конницу звуков взнуздав». Влом во вселенную увиденным звуком и услышанной цифрой. Ибо самое великое событие — это «вера 4-х измерений». Это записано Хлебниковым «иглою дикобраза».

Итак, первые слова Хлебникова: «он связал пространство и время», — и последние: «вера 4-х измерений», — совпадают и сливаются по всем параметрам.




Литература:

С. Эйзенштейн «Неравнодушная природа»

С. Эйзенштейн «4-е измерение в искусстве»

С. Эйзенштейн «Вертикальный монтаж»

Г. Минковский доклад «Четырехмерный континуум»

А. Эйнштейн «Физика и реальность»

А. Эйнштейн «Специальная теория относительности»

Э. Эббот, Д.Бюргер «Флатландия»

Н.А. Морозов «4-е измерение»

В. Хлебников «Завещание» и «Вера 4-х измерений», А также «КА», «Зангези» и «Труба марсиан»

Н. Лобачевский «Воображаемая геометрия»

Источник заимствова

У могилы Лобачевского в Казани перед защитой диплома К.Кедров 1967г.фото Е.Кацюбы