Чего хотел Пушкин.
26.02.2009
Константин Кедров, “Новые Известия”.
Он был первым мыслителем, который понял, что человек важней государства. Государство тоже поняло, кто такой Пушкин, и до конца дней держало его под колпаком. Гений так и остался невыездным. В Европе только Проспер Мериме знал, что в России заточен поэт мирового масштаба. Когда Европа узнала Пушкина в переводах, она давно уже пережила и превратила в законы его прозрения, поэтому открытия Пушкина для всего мира так и не состоялось. Мы говорим, что он гениален, и, слава Богу, нам верят на слово.
Поединок Пушкина-поэта с государством не так интересен, как поединок маленького человека Евгения с кумиром на бронзовом коне. Похоже, что, чувствуя свою гениальность, поэт упрятал слово гений в имя главного героя Евгений или гений-Ев.
“Мои богини, что вы, где вы?” Он создал свою религию и до конца дней поклонялся стройным ножкам и женской красоте. Начиная с “Гавриилиады” и заканчивая “Медным всадником”, эта религия Пушкина была сильней православия, которое он отвергал, и сильней масонства, в котором он состоял. В Полтавской битве победили не Петр и Карл, не Кочубей и Мазепа, а Мария, полюбившая престарелого гетмана вопреки всем запретам. И даже в “Борисе Годунове” сильнее всех оказалась Марина Мнишек. Татьяна Ларина переиграла гения неги Евгения Онегина с его учителем Овидием. “Смиренной девочки любовь” оказалась сильней, чем “наука страсти нежной, которую воспел Назон”. Татьяна победила Онегина, хотя он гений только в этой науке да в звуках своего имени и фамилии, а Натали победила Пушкина, хотя он гений во всем. И надо же было так предсказать свою судьбу в романе. Зима, дуэль, и “поэт роняет молча пистолет”. Достоевский считал, что роман следовало назвать не “Евгений Онегин”, а “Татьяна Ларина”. И все же жизнь Пушкина не переименуешь в жизнь Натали, оставившей миру множество детей от Пушкина и Ланского. Дети Пушкина — его гениальные стихи. Они — от пылкого двойного брака с Эфиопией и Россией. “Они сошлись. Волна и камень, стихи и проза, лед и пламень не столь различны меж собой”. Кто верит в переселение душ или хотя бы знает генетику, тот понимает, что не случайно вырвалась фраза Пушкина: “Под небом Африки моей”. Это заметил другой гений — Маяковский. “Вы, я думаю, при жизни тоже бушевали. Африканец”. Даже в Африку Пушкину не удалось уехать. Его “угораздило” родиться, жить и умереть в России. Быть русским — “это судьба”.
Ему повезло больше, чем другу юности Чаадаеву, объявленному сумасшедшим и на всю жизнь заключенному под домашний арест.
Пушкину пришлось пережить не только повешение своих друзей и единомышленников, но и показную дружбу с их палачом:
В надежде славы и добра.
Начало славных дней Петра.
Мрачили мятежи и казни…
Пушкин написал эти строки после смертного приговора декабристам в надежде повлиять на императора в смягчении участи живых. Все тщетно. Напоминание о Петре I и призыв к императору быть “памятью, как он, незлобен”, зависли в пустоте, как тела повешенных на изящном рисунке Пушкина с лаконичной его подписью: “И я бы мог”.
Эротическую и религиозную свободу Пушкин отстоял в “Гаврилиаде”, но трижды вынужден был отречься от авторства, как апостол Петр от Христа. За фразу в письме: “Сердцем я афей (атеист), но разум противится” — чуть не загремел в Сибирь.
Пушкин в равной мере разочаровался и в монархии, и в республике. О монархии сказал, что “шутом не будет не только у царя земного, но даже у царя Небесного”. О республике: не дорого ценю я громкие права.
Остановился на компромиссе для тогдашней России — конституционной монархии, но, пережив холерный бунт и засев за историю пугачевщины, воскликнул: “Не дай Бог нам увидеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный”.
Что же осталось? Самое главное: ты царь. Живи один. Дорогою свободной иди, куда влечет тебя свободный ум. Для поэзии — это великий закон. Однако нет ничего ужасней тайной свободы в жизни. Русская иллюзия, что можно быть свободным, сидя в тюрьме, сковала сопротивление и ввергла страну в тоталитарный ужас на 70 лет. В стране установилась диктатура, когда Блок писал: “Пушкин, тайную свободу пели мы вослед тебе”. Время показало, что свобода не может быть тайной. Тайная свобода есть форма рабства, хотя и более изощренная. Скрипеть перышком в келье, в камере и в концлагере: “… да ведают потомки православных земли родной минувшую судьбу” — занятие, достойное для историка и писателя, но лучше бы открыто, гласно и на свободе.
В XX веке у нас появился своеобразный национальный мазохизм. Мы чуть ли не с удовольствием говорим о мучениях наших поэтов в сталинских тюрьмах. А ведь это позор, что Мандельштам умер в концлагере. Позор для всех! Гордиться тут нечем.
Гибель Пушкина от нелепой дуэли — это тоже позор России.
Пушкина травили перед смертью примерно так, как сегодня травят шестидесятников. Молодежь обвиняла его в союзе с властью, говорили, что поэт исписался. У Пушкина действительно был долгий творческий кризис и запутанные отношения с двором. Но какое это может иметь значение рядом с гениальными стихами, уже написанными?
Посмертное уничтожение Пушкина началось с того, что его поэзию канонизировали, а из человека, поставившего впервые личную жизнь человека выше государственной, стали лепить государственного мужа. И началось! Белинский сравнил поэта с Петром Великим. Гоголь сказал, что в Пушкине русский человек явлен таким, каким он будет в своем развитии через 200 лет. Над последним утверждением сегодня многие посмеиваются.
А зря. Опросите людей, что для них важнее сегодня — интересы государства или частная и личная жизнь. Большинство открыто сделают пушкинский выбор. Личное счастье Евгения в “Медном всаднике” важнее великих замыслов Петра I. Разумеется, 10 лет назад такой же опрос привел бы к монолитному анекдотическому ответу:
“Встанем, как один, скажем: не дадим” (слова из “Гимна демократической молодежи” профессора Литературного института Льва Ошанина).
В день открытия памятника Пушкину в Москве началась национальная истерия. Достоевский заявил, что в Татьяне Лариной Пушкин показал главное свойство русского человека — русский человек не может строить свое счастье на несчастье другого. Расскажите об этом чеченцам или афганцам. И уж совсем странный вывод из поэмы “Цыгане”: смирись, гордый человек! Смирись и потрудись на родной ниве. Якобы Пушкин к этому призвал Алеко. Всем известно, что Пушкин описал в поэме свои любовные приключения с цыганкой Земфирой, которую действительно потом зарезал старый цыган.
Тем не менее в момент произнесения речи один студент упал в обморок, а потом постригся в монахи и поехал на Камчатку обращать в православие тамошних “алеутов”.
Сдержанней других был Тургенев. Он мягко возразил Достоевскому, заметив, что творчество Пушкина имеет общенациональное, “не скажу всемирное”, значение. Время показало, что оценка Тургенева точнее.
Следующая юбилейная истерика началась в 1937 году. Самый популярный плакат того времени — изображение памятника Пушкину на фоне портретов Сталина в руках демонстрантов. Подпись: “Здравствуй, племя младое, незнакомое!”.
Несмотря на государственный культ Пушкина, некоторые русские поэты XX века согласны с Игорем Северяниным: “Да Пушкин мертв для современья. Но Пушкин пушкинский велик”. Бесспорных гениев не бывает. Лев Толстой отрицал Шекспира, а Набоков высмеивал Толстого во всех романах. “И Пушкин стал нам скучен. И Пушкин надоел”, — воскликнул другой поэт. Что ж тут особенного. Сам Пушкин сказал:
“Четырехстопный ямб мне надоел”, хотя этим размером написан гениальный роман “Евгений Онегин”. Верный показатель, что Пушкин творчески жив и на исходе XX века — ожесточенные споры вокруг него. Последняя бомба — книга Синявского “Прогулки с Пушкиным”, написанная в мордовском концлагере. Говорят, без Пушкина нельзя жить. “Не знаю, не пробовал. Гулять с ним можно”. Это высказывание вызвало новую истерику ура-патриотов уже в годы перестройки, когда запрет на книгу Синявского был снят. Два самых популярных литературных божка молодежной культуры, неразлучные, как Добчинский и Бобчинский, Пригов и Рубинштейн, недвусмысленно высказались об исчерпаемости его поэзии в наше время. В то же время самая известная поэтесса Белла Ахмадулина даже в пейзаже за окном видит любимого поэта: “Стало Пушкина больше вокруг”. Для нее Пушкин — поэтический Бог.
Читает ли современная Россия Пушкина? Скажу на основании своего преподавательского опыта в Литературном институте — не читает. Конечно “чукча не читатель, а писатель”, но все же в Литинститут поступают люди, читающие больше других. На экзаменах, и вступительных, и выпускных, становится ясно, что роман “Евгений Онегин” читали считанные единицы.
Пушкин наше все? Да полно. Пушкин наше ничто, пока мы его не прочтем. А до этого еще далеко. Современная Россия стихов не читает. Последний опрос выявил 1 процент любящих поэзию. Нынешняя юбилейная истерия сродни сеансам Кашпировского. “Мой будильник работает исправно”. Но если исправно, зачем все эти внушения на фонарных столбах: “Пушкин — гений”. А мы-то думали…
Он был первым мыслителем, который понял, что человек важней государства. Государство тоже поняло, кто такой Пушкин, и до конца дней держало его под колпаком. Гений так и остался невыездным. В Европе только Проспер Мериме знал, что в России заточен поэт мирового масштаба. Когда Европа узнала Пушкина в переводах, она давно уже пережила и превратила в законы его прозрения, поэтому открытия Пушкина для всего мира так и не состоялось. Мы говорим, что он гениален, и, слава Богу, нам верят на слово.
Поединок Пушкина-поэта с государством не так интересен, как поединок маленького человека Евгения с кумиром на бронзовом коне. Похоже, что, чувствуя свою гениальность, поэт упрятал слово гений в имя главного героя Евгений или гений-Ев.
“Мои богини, что вы, где вы?” Он создал свою религию и до конца дней поклонялся стройным ножкам и женской красоте. Начиная с “Гавриилиады” и заканчивая “Медным всадником”, эта религия Пушкина была сильней православия, которое он отвергал, и сильней масонства, в котором он состоял. В Полтавской битве победили не Петр и Карл, не Кочубей и Мазепа, а Мария, полюбившая престарелого гетмана вопреки всем запретам. И даже в “Борисе Годунове” сильнее всех оказалась Марина Мнишек. Татьяна Ларина переиграла гения неги Евгения Онегина с его учителем Овидием. “Смиренной девочки любовь” оказалась сильней, чем “наука страсти нежной, которую воспел Назон”. Татьяна победила Онегина, хотя он гений только в этой науке да в звуках своего имени и фамилии, а Натали победила Пушкина, хотя он гений во всем. И надо же было так предсказать свою судьбу в романе. Зима, дуэль, и “поэт роняет молча пистолет”. Достоевский считал, что роман следовало назвать не “Евгений Онегин”, а “Татьяна Ларина”. И все же жизнь Пушкина не переименуешь в жизнь Натали, оставившей миру множество детей от Пушкина и Ланского. Дети Пушкина — его гениальные стихи. Они — от пылкого двойного брака с Эфиопией и Россией. “Они сошлись. Волна и камень, стихи и проза, лед и пламень не столь различны меж собой”. Кто верит в переселение душ или хотя бы знает генетику, тот понимает, что не случайно вырвалась фраза Пушкина: “Под небом Африки моей”. Это заметил другой гений — Маяковский. “Вы, я думаю, при жизни тоже бушевали. Африканец”. Даже в Африку Пушкину не удалось уехать. Его “угораздило” родиться, жить и умереть в России. Быть русским — “это судьба”.
Ему повезло больше, чем другу юности Чаадаеву, объявленному сумасшедшим и на всю жизнь заключенному под домашний арест.
Пушкину пришлось пережить не только повешение своих друзей и единомышленников, но и показную дружбу с их палачом:
В надежде славы и добра.
apartments in moscow russia
Гляжу вперед я без боязни:Начало славных дней Петра.
Мрачили мятежи и казни…
Пушкин написал эти строки после смертного приговора декабристам в надежде повлиять на императора в смягчении участи живых. Все тщетно. Напоминание о Петре I и призыв к императору быть “памятью, как он, незлобен”, зависли в пустоте, как тела повешенных на изящном рисунке Пушкина с лаконичной его подписью: “И я бы мог”.
Эротическую и религиозную свободу Пушкин отстоял в “Гаврилиаде”, но трижды вынужден был отречься от авторства, как апостол Петр от Христа. За фразу в письме: “Сердцем я афей (атеист), но разум противится” — чуть не загремел в Сибирь.
Пушкин в равной мере разочаровался и в монархии, и в республике. О монархии сказал, что “шутом не будет не только у царя земного, но даже у царя Небесного”. О республике: не дорого ценю я громкие права.
Остановился на компромиссе для тогдашней России — конституционной монархии, но, пережив холерный бунт и засев за историю пугачевщины, воскликнул: “Не дай Бог нам увидеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный”.
Что же осталось? Самое главное: ты царь. Живи один. Дорогою свободной иди, куда влечет тебя свободный ум. Для поэзии — это великий закон. Однако нет ничего ужасней тайной свободы в жизни. Русская иллюзия, что можно быть свободным, сидя в тюрьме, сковала сопротивление и ввергла страну в тоталитарный ужас на 70 лет. В стране установилась диктатура, когда Блок писал: “Пушкин, тайную свободу пели мы вослед тебе”. Время показало, что свобода не может быть тайной. Тайная свобода есть форма рабства, хотя и более изощренная. Скрипеть перышком в келье, в камере и в концлагере: “… да ведают потомки православных земли родной минувшую судьбу” — занятие, достойное для историка и писателя, но лучше бы открыто, гласно и на свободе.
В XX веке у нас появился своеобразный национальный мазохизм. Мы чуть ли не с удовольствием говорим о мучениях наших поэтов в сталинских тюрьмах. А ведь это позор, что Мандельштам умер в концлагере. Позор для всех! Гордиться тут нечем.
Гибель Пушкина от нелепой дуэли — это тоже позор России.
Пушкина травили перед смертью примерно так, как сегодня травят шестидесятников. Молодежь обвиняла его в союзе с властью, говорили, что поэт исписался. У Пушкина действительно был долгий творческий кризис и запутанные отношения с двором. Но какое это может иметь значение рядом с гениальными стихами, уже написанными?
Посмертное уничтожение Пушкина началось с того, что его поэзию канонизировали, а из человека, поставившего впервые личную жизнь человека выше государственной, стали лепить государственного мужа. И началось! Белинский сравнил поэта с Петром Великим. Гоголь сказал, что в Пушкине русский человек явлен таким, каким он будет в своем развитии через 200 лет. Над последним утверждением сегодня многие посмеиваются.
А зря. Опросите людей, что для них важнее сегодня — интересы государства или частная и личная жизнь. Большинство открыто сделают пушкинский выбор. Личное счастье Евгения в “Медном всаднике” важнее великих замыслов Петра I. Разумеется, 10 лет назад такой же опрос привел бы к монолитному анекдотическому ответу:
“Встанем, как один, скажем: не дадим” (слова из “Гимна демократической молодежи” профессора Литературного института Льва Ошанина).
В день открытия памятника Пушкину в Москве началась национальная истерия. Достоевский заявил, что в Татьяне Лариной Пушкин показал главное свойство русского человека — русский человек не может строить свое счастье на несчастье другого. Расскажите об этом чеченцам или афганцам. И уж совсем странный вывод из поэмы “Цыгане”: смирись, гордый человек! Смирись и потрудись на родной ниве. Якобы Пушкин к этому призвал Алеко. Всем известно, что Пушкин описал в поэме свои любовные приключения с цыганкой Земфирой, которую действительно потом зарезал старый цыган.
Тем не менее в момент произнесения речи один студент упал в обморок, а потом постригся в монахи и поехал на Камчатку обращать в православие тамошних “алеутов”.
Сдержанней других был Тургенев. Он мягко возразил Достоевскому, заметив, что творчество Пушкина имеет общенациональное, “не скажу всемирное”, значение. Время показало, что оценка Тургенева точнее.
Следующая юбилейная истерика началась в 1937 году. Самый популярный плакат того времени — изображение памятника Пушкину на фоне портретов Сталина в руках демонстрантов. Подпись: “Здравствуй, племя младое, незнакомое!”.
Несмотря на государственный культ Пушкина, некоторые русские поэты XX века согласны с Игорем Северяниным: “Да Пушкин мертв для современья. Но Пушкин пушкинский велик”. Бесспорных гениев не бывает. Лев Толстой отрицал Шекспира, а Набоков высмеивал Толстого во всех романах. “И Пушкин стал нам скучен. И Пушкин надоел”, — воскликнул другой поэт. Что ж тут особенного. Сам Пушкин сказал:
“Четырехстопный ямб мне надоел”, хотя этим размером написан гениальный роман “Евгений Онегин”. Верный показатель, что Пушкин творчески жив и на исходе XX века — ожесточенные споры вокруг него. Последняя бомба — книга Синявского “Прогулки с Пушкиным”, написанная в мордовском концлагере. Говорят, без Пушкина нельзя жить. “Не знаю, не пробовал. Гулять с ним можно”. Это высказывание вызвало новую истерику ура-патриотов уже в годы перестройки, когда запрет на книгу Синявского был снят. Два самых популярных литературных божка молодежной культуры, неразлучные, как Добчинский и Бобчинский, Пригов и Рубинштейн, недвусмысленно высказались об исчерпаемости его поэзии в наше время. В то же время самая известная поэтесса Белла Ахмадулина даже в пейзаже за окном видит любимого поэта: “Стало Пушкина больше вокруг”. Для нее Пушкин — поэтический Бог.
Читает ли современная Россия Пушкина? Скажу на основании своего преподавательского опыта в Литературном институте — не читает. Конечно “чукча не читатель, а писатель”, но все же в Литинститут поступают люди, читающие больше других. На экзаменах, и вступительных, и выпускных, становится ясно, что роман “Евгений Онегин” читали считанные единицы.
moscow russia apartments
discount moscow apartments
Правда, в некоторых школах до сих пор девочки учат наизусть письмо Татьяны к Онегину, а школьники устный ответ Онегина, но все это уже уходит в фольклор. Анекдоты о Пушкине гораздо популярней его поэзии и прозы. Вся Россия полюбила его бесшабашное житие. Он для нас и Дон — Жуан, и Казанова, и озорной сквернослов, и задиристый дуэлянт. Самое забавное, что все это правда. Пушкин стал героем русского живого фольклора, а это дороже всех юбилеев.Пушкин наше все? Да полно. Пушкин наше ничто, пока мы его не прочтем. А до этого еще далеко. Современная Россия стихов не читает. Последний опрос выявил 1 процент любящих поэзию. Нынешняя юбилейная истерия сродни сеансам Кашпировского. “Мой будильник работает исправно”. Но если исправно, зачем все эти внушения на фонарных столбах: “Пушкин — гений”. А мы-то думали…