Вспоминая Валерия Золотухина

Я люблю Таганку Юрия Любимова. Это единственный театр, который мне близок. В нем все задействованы и все участвуют, но в то же время понятно: не будет Любимова, и все исчезнет. Но обожание Высоцкого, ставшее не только таганским, но и общенациональным ритуалом, меня всегда раздражало и раздражает. Он был прекрасен в роли Свидригайлова и совсем никакой в роли Гамлета. Но говорить об этом не положено, поэтому лучше о живом Золотухине, чем о мертвом Высоцком.
Так получилось, что свои мемуары автор подарил мне у меня дома, где он сидел в том же кресле, в котором обычно сиживал и Любимов. Троица Любимов – Высоцкий – Золотухин сегодня, благодаря Золотухину, пополнилась четвертой, женской ипостасью – Ириной Линд. Как раз в эти дни ее звезда пылает ярче обычного. Я знаю, что в театре есть очень талантливая Лариса Маслова, о которой почему-то говорят мало. Знаю, что Феликс Антипов совсем не зря получил недавно народного. И все же Золотухин сегодня рядом с Любимовым – лицо театра.
Как трудно быть мифом, а он им стал. Миф, пишущий мемуары («молитва – зарядка»), – это что-то. Думаю, что и Высоцкий, доживи он до наших дней, отложил бы гитару и за компьютер. Или все же за перо? Или за машинку. Сравниваю прозу Высоцкого с дневниковой прозой Золотухина. У дневника есть великое преимущество – он не обязан быть хорошо написан. Николай II записывает в дни революции: «Убил ворону». И все читают, потому что последний царь написал. Золотухин «бьет ворон» на каждой странице или даже в каждом втором абзаце. Почему-то на какой странице ни открою, все про интервью в «СПИД-Инфо». Ну, не читал я «СПИД-Инфо» и не собираюсь читать.
Золотухин, торгующий своими книгами в вестибюле театра, мне гораздо интереснее, чем он же в постели с кем бы то ни было. Кстати, может, это уж совсем неприлично, но на сцене он еще интереснее. И в «Театральном романе» в роли прототипа Станиславского, и в «Живаго – доктор» в роли Живаго, и в «Марат – Сад» в роли де Сада. У меня всегда сжимается сердце, когда он там идет наверху по какой-то дощечке, да еще и перелетает на канате через сцену. Парадокс, но шестидесятилетний Золотухин всю эту акробатику освоил, а Ирина Линд однажды упала и повредила позвоночник. Посплетничаю в стиле самих мемуаров. Отъезжаем мы с Любимовым от театра, и видим – идет Линд, а за ней Золотухин. «Надо же, еще год назад впереди шел он, а сзади семенила Линд. А теперь она уже королева, а он за ней едва поспевает». Замечание маэстро меня весьма позабавило. А поскольку на Таганке такими наблюдениями вслух обмениваются, и Золотухин в своих мемуарах ничего такого не упускает, то почему же не привести.
Однажды Любимова спросили на пресс-конференции: «В чем Золотухин выходит торговать своими книгами в дни спектакля?» – «В чем играет, в том и торгует», – ответил Юрий Петрович. Мне кажется, что Золотухин один из немногих, кто не только отважился перекинуть мосточек из легендарного, но уже прошлого, и перескочить, как по канату, в сегодня. Его писание откровенных мемуаров, его торговля книгами в фойе, его «молитва – зарядка» – это верные ходы чуткого актера, понимающего, что время пишет другие пьесы и играет другие роли. Вот Феликс Антипов мемуары не пишет, но рассказал мне в Афинах на премьере спектакля «Сократа / Оракул», как Шемякин стал стрелять в самолете холостыми патронами. И добавил с улыбкой: «Это стиль Таганки». Золотухин осваивает новый стиль. Теперь пить, глотать наркотики и палить холостыми в стюардесс немодно. Модно молиться и отливать колокола. Он и отливает, не жалея олова и меди и барабанных перепонок. Отливает, как поет, и поет, как отливает.
Сегодня вся театральная Москва уверена, что де была Таганка и после раскола умерла. Да ничего подобного. Представьте себе, что на небе исчезнут все созвездия. Останется только луна и парочка-тройка звезд. Думаете, на них смотреть перестанут? С еще с большим интересом станут рассматривать. Надо же, луна еще светит! Надо же, Сириус еще сияет. А ведь все другие давно погасли. Мне лично нынешние спектакли Любимова нравятся больше, чем прошлые. Конечно, Ронинсон и Демидова украшали сцену. Но вот «иных уже нет, а те далече», а спектакли стали сложнее и интереснее. Любимов есть Любимов. Он и с куклами бы ставил. Но лучше все же с Золотухиным, с Антиповым, с Линд, с Масловой. Театр – это непрерывное единоборство режиссеров с актерами. Золотухин это понял. Он оказался самым мудрым из славной плеяды. Единоборство единоборством, а «режиссер всегда прав». О, с каким сарказмом произносят эту фразу актеры. Но лишь немногие понимают, что кроме сарказма, здесь есть еще истина. Золотухин один из этих немногих.
Сегодня недавно еще горячие подробности раскола Таганки стали уже историей. Есть Любимов – есть театр Любимова. Хоть дроби, хоть в порошок перемалывай, но если есть хоть частица Любимова, значит театр уцелел. «Какое время на дворе, таков мессия». Мессией Таганки стал Высоцкий. Ну, а бог-отец, конечно, Любимов. У Губенко, понятное дело, амплуа Иуды. Ну, а каким апостолом стал Золотухин, судить не берусь. Мне он напоминает Фому. А его мемуары навевают легендарный мотив: «Таганка, погибли молодость, талант. Таганка, я твой бессменный…»
Золотухин приходил ко мне домой дважды, один и с Линд слушать мою драму Голоса. Потом этот жуткий третий раскол Таганки. Это уже не драма-ТРАГЕДИЯ.....
1