liveinternet.ru/users/25024...143277942/

http://k-kedrov.livejournal.com/298965.html

ЧЕЛИЩЕВ
КОНСТАНТИН АЛЕКСАНДРОВИЧ КЕДРОВ
Шесть лет прошло, как пароход с остатками армии Деникина отплыл в Стамбул. На этом пароходе Павел Федорович с узелочком красок в руках, он – картограф армии Деникина. Он отбывает сначала в Стамбул, затем он отбывает в Париж. Он становится душой дягилевской труппы. Дягилев сразу обратил внимание конечно на этого человека, на ученика экстерна. И очень хотел, чтобы Павел Федорович оформил один из его балетов. А Павел Федорович очень хотел быть живописцем. И живописная слава его началась вот с этой картины – Корзинка с клубникой. Этот период называется «розовое безумие». Он очень гармонично перекликается с замечательным стихотворением, классикой сюрреализма Гертрудой Стайн. Это первое сюрреалистическое, минималистическое стихотворение. О, роза, ты, роза, ты, роза, ты роза! И хотя в английском языке нет созвучия между розовым цветом и розой, неудивительно и неслучайно, что Гертруда Стайн обратила внимание на эту картину этого странного русского боярина. Так она называла Павла Федоровича Челищева. И она приобрела эту картину, началась всемирная слава Павла Федоровича, как живописца. Вскоре Павла Федоровича заметила другая поэтесса. Из того же салона Гертруды Стайн, Эдит Ситуэл и тот час, тотчас взяла Павла Федоровича к себе в салон. Между ними образовалась трогательная дружеская… Между ними образовался трогательный дружеский союз, и Гертруда Стайн называла Павла Федоровича боярин Павлик. Павел Челищев стал постоянным обитателем салона Гертруды Стайн. В этом же салоне появилась поэтесса Эдит Ситуэл. Образовался такой треугольник. Эдит Ситуэл, Гертруда Стайн, Павел Челищев. Вскоре Эдит Ситуэл стала называть Павла, боярин Павлик. А он ее называл Ситлука. И что самое удивительно, он находил в Ситлуке сходство человека, благодаря которому он появился на свет. Дело в том, что недалеко от Дубровки, имения, где жил Павел Федорович, где жил его отец Федор Сергеевич, находилась Оптина пустынь. Где был старец, выведенный под именем Амвросия. Старец Зосима. Дело в том, что рядом с Дубровкой, где в Калужской губернии прошла, прошло детство, отрочество, юность Павла Федоровича Челищева, находилась оптинская обитель неподалеку, где был знаменитый старец Амвросий. Который у Достоевского выведен под именем Зосима. Федор Сергеевич после смерти первой супруги, ездил к Амвросию и спрашивал у него разрешения на второй брак. И Амвросий благословил на этот второй брак. В результате на свет появился Павел Федорович Челищев. И вот он находил, как ни странно, в профиле или характере Эдит Ситуэл что-то от старца Амвросия.
В бесконечности – есть зазор из розы, отвергающий другие миры, где все слезы выливаются в одну соль, где все ноты сливаются в одну соль. Где умирают миры. Из… доносится до…я весь из ран внутри мембран.
Гертруда Стайн прославила розу, а роза прославила Гертруду Стайн. А Павел Федорович прославил анемоны. И анемоны прославили Павла Федоровича. В Дубровке в имении, там была оранжерея. Где зимой эти замечательные цветы расцветали. Павел Федорович очень подолгу простаивал над ними. Ему казалось, что это глаза, которые на него смотрят. Ему казалось, что это сомкнутые уста, которые вот-вот разомкнутся и о чем-то расскажут.
Анемон-А нем он.
Нигде человек так не одинок, как на своих автопортретах. Но на этом портрете одиночество особенно остро ощущается. Ведь по сути дела Павел Челищев за границей оказался совершенно один. Единственная сестра, которая была в Париже. Александра, она жила своей обычной человеческой жизнью, весьма далекой от эстетических устремлений Павла Федоровича. Остальные пятеро сестер остались там, в заснеженной России. Где по приказу Ленина их всех погрузили на одну подводу и в течение суток выселили из Дубровки. А дальше судьба расправлялась весьма и весьма жестоко. Моя бабушка Софья в 19-м году умерла от тифа. Другая сестра Наталья, спустя некоторое время тоже погибает в горячке. Сестра Варвара, с ней судьба обошлась милостиво. Она стала кремлевской учительницей в кремлевской школе. Литературе учила Светлану Аллилуеву, потом дочь Хрущева. А мужа-то расстреляли. Расстреляли математика Зарубинова за то, что он теорией относительности увлекался. А Мария Федоровна, которая все и рассказала про Павла Федоровича, в 54-м году вернувшись из концлагеря сталинского после девятилетней отсидки, Мария Федоровна очень любила Павлика. И именно к ней он присылал самые задушевные такие письма, и именно ей он пытался рассказать смысл своей живописи. «Не подумай, что твой брат сошел с ума! Я просто рассказать о том, что вижу! Это я не придумываю, это я вижу». А Мария Федоровна говорила: ну я понимаю Павлика, ведь когда я сидела в камере, и вот я всматривалась, всматривалась в стены. И вдруг там стали появляться вот такие рисунки, как у Павлика на картине, когда он всматриваешься, всматриваешься. И потом появляются эти узоры. – Я понимаю, - говорила она. Вот Павел Федорович. 25-й год. На пороге своей славы. Мне почему-то вдруг вспоминается, что в это время. В это время еще был молодым Жан Поль Павел Челищев в зеркальный сад. Он любил это слово – веранда. В это время его ровесник Жан Поль Сартр был ровесник Махатма Ганди.
Мой прадедушка, папа Павла Федоровича, Федор Сергеевич разводил в Калужской губернии леса. И к моменту революции 17 года состояние, нажитое вот этими лесами, составляло 7 миллионов. Часто Федор Сергеевичу говорили: ну переведи ты деньги в швейцарский банк. Видишь, что делается? Одна революция, другая революция, одна война, другая война. Он говорил: все образуется, все образуется. Яйца курицу не учат. Ну, вот, к сожалению, все так образовалось, что все оказались выброшенными на улицу. А Федор Сергеевич уже в годы оккупации, когда я родился в 42-м году, умер в Лозовой. Умер просто от огорчения, что пришли немцы, не выдержал этого, предсказав при этом, предсказав при этом, сказав хозяйке: вы знаете, вы не беспокойтесь, я сегодня умру, вы не волнуйтесь. Так уж будет. Попил чаю. Лег на диванчик и действительно умер, спокойно, тихо вот. Павел Федорович никогда с Федором Сергеевичем естественно видеться после своей эмиграции уже не мог. И не мог он видеть сестер. И не мог получить от сестер обратную весточку. Особенно от Марии Федоровны, которая в это время в лагере находилась. Вот. А Федор Сергеевич вот так вот он разводил леса. И удивительным образом, я даже не понимаю, как все это сплетено, закрючковано.. Когда на меня завели дело в КГБ, по статье антисоветская пропаганда и агитация с высказываниями ревизионистского характера, то почему-то это дело называлось Лесник. Я проходил под этой странной кличкой.Я думаю, что, наверное, может быть они, это откликнулись на то, что это пришли же картины, вот в частности и этот портрет.В 70-х картины привезли в Москву, к моей тетушке Марии Федоровне. А Мария Федоровна их переписала естественно на меня. Вот привезли ко мне эти картины. Я помню, когда к ректору пошел заведующий кафедрой и стал говорить, что вот неплохо бы Кедрову все-таки э-э аспиранта сделать, стипендию не 68 рублей, а хотя бы 98. он сказал: зачем? Он миллионер. Видимо, до них дошли, значит, отголоски, что я имею отношение к леснику Федору Сергеевичу.
Когда произошли роковые события 17 года. Многие по наивности думали: что же, есть власть от бога, каких только властей в России не было. И может быть и с этой как-то так удастся договориться. И крестьяне писали Ленину письмо с просьбой оставить помещика Федора Сергеевича Челищева с семьей. Не выселять из Дубровки, а оставить на должности, на которой он фактически находился. На должности лесника.
Вот у Чехова три сестры. Что-то очень такое видимо наше. Русское в этом Три сестры. А тут было не Три сестры. У Павла Федоровича их было пять сестер. И сами имена вот так вот, как музыка звучат. Вот моя бабушка старшая Софья, София, премудрость божья. Вот Мария. Там за кадром. Сестра ее Варвара, сестра ее Наталья. Ну, бабушка моя в 19 году, вскоре после того как изгнали из Дубровки, умерла от тифа. Я ее, к сожалению, не видел. И вот смотрю, смотрю, удивляюсь, сколько спокойствия, нежности, кротости во взоре. Она уже – мать двоих детей. Моей мамы Надеды Юматовой (Кедровой)и ее брата Владимира Юматова. Вот, в общем-то, как бы женщина, узнавшая жизнь, совершенно такое юное, нежное лицо. Рисовал Павел Федорович, которому было тогда всего-то навсего 15 лет. Он рисовал в Дубровке. И вот с Марией Федоровной его связывала особая какая-то нежная дружба. Они уходили в лес, они бродили там, очень любили, любовались деревьями и Павел говорил, что он очень любит молиться деревьям. Потом в более поздние годы он вот стал испытывать огромный интерес к православным богослужениям, службе и был совершенно православным человеком. Он часто брал с собой вот сестру Марию. А Марию Федоровну ждала ужасающая судьба. Ее арестовали в 45-м году. И 9 лет она провела в сталинском концлагере. И вот я смотрю вот эти бабочки, бабочка такая. Это судьба ее. Она в концлагере вышивала бабочек. Это спасло ей жизнь. Она вышивала шелком этих бабочек. Начальнику лагеря эти бабочки были нужны. Женам, значит, жене начальника лагеря были нужны. И вот она эти бабочки вышивает, вышивает, а наперсток насквозь был продавлен и поэтому игла проточила дыру и врезалась ей в пальцы. И вот она вышивает. И одна мысль, чтобы кровью не закапать вот этих бабочек. Я не могу без слез смотреть на этот портрет. И вот я никогда не забуду этот день, когда на Кутузовском проспекте, вот напротив гостиницы Украина есть такой дом. В этом доме вот жила Мария Федоровна. И однажды она сказала. Ну, сегодня…. Она много раз обещала это сделать, но все как-то откладывала, откладывала, откладывала. И вот однажды сказала: ну сегодня, сегодня я тебе покажу вот картины Павлика. И она открыла сундук и достала вот эти работы. Она их сама не видела. Она их не видела никогда. Вернее с тех, с того момента, как Павлик, Павел ее нарисовал, она его, эти картины больше не видела. Вот они потом пролежали в сундуке у сестры Варвары. И когда она была в концлагере, лежали в сундуке, а Павел Федорович присылал, он знал, что Мария Федоровна, сестра его любимая в концлагере. И он присылал ей шоколад. Вот присылал ей сгущенку. Это во время войны. А Варвара Федоровна, поскольку она не могла это все передать, не разрешали в концлагере, не съела ни одну шоколадку, не вскрыла ни одну банку. Я был потрясен, когда Мария Федоровна вдруг раз, открывает а там целые запасы шоколада, сгущенки-это уже в начале 70-х было... Она все это складывала, складывала, складывала, Мария Федоровна эти посылки шоколада, сгущенки, продуктов, которые Павел Федорович посылал Марии Федоровне. А Мария Федоровна в это время значит, в концлагере кусочек сахара им выдали, так они неделю этот кусочек рассматривали. Вот. И она достала вот эти работы и смотрела на них долго. А я вижу вот это ее выражение. Вот это, оно осталось на всю жизнь это выражение. И вот когда были праздники советские, там Октябрьская революция, 1 мая, вот тогда вот опускала глаза и говорила: у них опять фестивал. У них опять фестивалл(она именно так это слово призносила). Потом она увидела маленькую заметочку в газете. Что там что-то такое в Ленинграде, председателем там чего-то ихнего партийного, главным в городе стал Романов. Она говорит: а, Романов. Все возвращается на круги своя. Понятно! Ну и правильно. Эксперимент затянулся. Пора кончать! Ну вот закончился, слава богу, эксперимент.
Дирижер бабочки тянет ввысь нить.
Он то отражается, то сияет.
Бабочка зеркальна. И он зеркален.
Кто кого поймает, никто не знает.
Дирижер бабочки стал округлым.
Он теряет пульс посредине бездны
Он исходит свето исходит тенью
Будущее будет посередине
в бабочке сияющей среброликой
в ищущем плета в середине птицы
в падающем дальше
чем можно падать
Эта картина Ад. Эта картина Феномена. Это исповедь Павла Федоровича в предвоенные годы. Он, письма его того периода полны отчаяния. Он увидел, он увидел и то, что надвигается, он вспомнил то, что он пережил в гражданскую войну. И он был в ужасе от той цивилизации, в которой он оказался, он увидел эту пирамиду, возвышающуюся вверх, пирамиду Нью-Йорка. Он приехал в Америку. Он уже чувствовал надвигающуюся чуму и он приезжал в Америку. Америка его и восхищала, и радовала, и ужасала. И вот его автопортрет, который он писал, такой двойной автопортрет, 00,35,35 где я пишу себя в виде повешенного негра, пишет вот этот, он себя пишет в виде повешенного негра. Линчеванного негра. И вот этот его испуганный взгляд, и здесь уже перед нами художник, который сделал свое главное открытие своей жизни. Это открытие заключалось в том, что он искал космическую составляющую между человеком и космосом. Некий модуль вселенной. Этот вселенский модуль между человеком и космосом дает новую перспективу. Новое зрение. Когда то, что вверху, то внизу. То, что большое, то малое. И таким образом, получается, что человек, обычная житейская перспектива освещена, и поэтому вот ноги необычайно больших размеров, перспектива, уходящая как бы вот впере Отображено уходящим вдаль.
Это же есть у него в картине Ищущий да обрящет. Младенец, вылетающий чревом навстречу, с разрастающейся головой-это я. Челищев сообщил мне и своим сестрам об этом в письме в 1957 г.Картина завершена в год моего рождения 1942-й. Гертруда Стайн. Она сидит у пещеры. А рядом. У этой пещеры покрывало Изиды. Вот вяжет покрывало Изиды. Тайное. Потому что в это время Павел Федорович испытывает огромный интерес к символике Розенкрейцеров. А надо сказать удивительную вещь, как все переплетены в этом мире. Дело в том, что один, двое Челищевых, имели самое прямое отношение к Розенкрейцерам. В 18-м веке один Челищев начальник департамента Артирьери основал в рыбинских лесах первую масонскую розенкрейцерскую ложу. И второй Челищев тоже был главой этой ложки. И вот каким-то образом вот этот…. Огромный интерес к символике розенкрейцеров. Над чем посмеивался Стравинский. Вот он здесь сидит такой. Павел Федорович изображал и оформлял… его Орфей. А Стравинский в своей книге пишет, каким-то образом это в советское время не выбросили. Все-таки эти воспоминания были изданы. Кстати это было первое упоминание о Челищеве вообще.
Здесь же изображен Стравинский. Стравинский – первый из авторов, который пишет о Челищеве из переведенных на русский язык и изданных в советское время. Он пишет об этом странном русском князе, хотя Павел Федорович не был князем-он просто Рюрикович ,как все Челищевы после Калиты
Тут же изображен Стравинский. Павел Федорович оформлял его балет Орфей. Кстати говоря, в воспоминаниях Стравинского есть единственное упоминание в советское время о Челищеве. Ему Стравинский посвящает целую главу. Он пишет об этом странном русском аристократе. Даже князем его называет. Хотя Челищевы княжеских титулов не носили. Род очень древний и он прибыл в свое время Вильгельм Эдинбургский, прибыл из Эдинбурга на службу Александру Невскому. И даже этот… как это ни странно. Он разрабатывал по некоторым данным стратегию вот этого самого знаменитого Ледового побоища. То есть видимо это был такой военспец по нашим временам. Вот, а позднее следующий Челищев был оруженосцем и двоюродным братом Дмитрия Донского. И Андрей Бренко, переодетый в одежду Дмитрий Донского, был разрублен, кстати говоря, в чело, есть наше родовое предание ,чуть ли не фамилия Челищев отсюда.
После воеводы Андрея Чело, который участвовал в разработке стратегии Ледового побоища, знаменитый Челищев – Михаил. Михаил Бренко. Он был оруженосцем Дмитрия Донского на Куликовом поле. Кстати говоря, это послужило толчком для создания драмы Озерова "Дмитрий Донской". Где между Михаилом Бренко и Дмитрием Донским тонкие дружеские отношения. Даже у них общая любовь была. Вот предмет общей любви. Вот они уступают друг другу. И он погибает в одежде Дмитрия Донского Михаил Челищев на Куликовском поле. И в роду существовало поверье, о котором мне Мария Федоровна вот сообщила. Ни в коем случае никого не называть Михаилом. Потому что один из братьев Павла Федоровича – Михаил, был зарублен махновцами… все-таки назвали Михаилом. Не надо было называть Михаилом. А в соборе Храма Христа-Спасителя среди героев 12-го года, среди погибших есть фамилия тоже Михаила Челищева. Он тоже зарублен шашкой во время Бородинского сражения. Стравинский пишет о Челищеве как о мистике, который носил красную шерстяную нить на руке, в твердой уверенности, что это соединяет его с Марсом, исцеляет. Но самое забавное, что это он не придумал. Стравинский, я сам читал, как Павел Федорович пишет моей тетушке Варваре Федоровне, что очень помогает от боли суставов красная нитка шерстяная. Но шерсть обязательно только козья, ни в коем случае никакая не другая. Страдал Павел Федорович и другими всякими болезнями. Анемией крови, которую тоже считал мистической. И присылал подробные рецепты, как надо истолочь печень или как надо ее потреблять для того, чтобы кровь была нормального состава. Ну, как все художники, как все поэты, организм особый, тонкий. И приходится за это как-то расплачиваться. Этот мир Феномены может показаться просто босховским таким миром уродцев. Но на самом деле здесь постоянная тема Павла Федоровича – двоение мира. Тема близнецов, тоже очень такая мистическая. Постоянный. Вот его портрет. Он сам себя в виде повешенного негра изображает. И вот тут близнецы, .. бабочки. Двоение мира. Удвоение мира на райскую и адскую составляющие. Есть какая-то тайна. Тайна пола. Тайна мужского и женского. Все это в этой картине присутствует. Поэтому ни в коем случае нельзя считать, что это какая-то просто вот сатира на то, что пришлось увидеть и то, что пришлось пережить. Хотя конечно, отголоски всего. Вот вам человек в противогазе и лошадь в противогазе. И водолаз, всплывающий из глубин. Ну, это не просто так глубины воды.
Ни в коем случае не надо думать, что это просто сатира. Это босховская какая-то кошмарная фантазия, обличение того мира, в котором он находился. Потому что зло, оно же тоже не просто так существует. Зло существует для того, чтобы была найдена возможность его преодоления. И вот эта возможность его преодоления – это любимая тема Павла Федоровича. Вот. Взаимопроникновение полюсов разных, мужское, женское. Верх, низ. И он это даже в перспективе своей мистической, представляющего ангелического взора, когда верх изображается как низ, а низ – как верх. Когда смещаются перспективные все эти планы и проекции, он это называл космической составляющей. Космическим модулем. Он его искал здесь. Позднее он его найдет. Но это уже будет другой период. Это уже будет период Парадиза. Период рая. Период светящихся иконный, ангелических портретов. А этот период он больше конечно подходит к тому, что называется адом. Феномена – это действительно ад.
Опираясь на посох воздушный,
странник движется горизонтально.
Опираясь на посох горизонтальный,
вертикальный странник идет.
Так два посоха крест образуют идущий,
наполняя пространство,
в котором Христос полновесен.
Виснет кровь, становясь вертикальной,
из разорванной птицы пространство ее попадает.
Это Дева беременная распятьем,
угловатое чрево разорвало Марию,
она как яйцо раскололась,
крест висит на своей пуповине и рама,
в том окне только странник,
теряющий в посохе
На всю жизнь у Павла Федоровича оставалось воспоминание о райском саде. Райском саде в Дубровке. Ну таких садов просто щас уже нет. Почти не существует. А в том месте, где тогда был сад, просто ровное место и больше ничего. Куда-то исчезли все леса, которые там были. А воспоминание осталось в душе, райский сад остался. И остался образ этого разоренного сада. И когда он работал над своей картиной, которая называлась, у него называется Ищущий да обрящет. Не нашлось эквивалента ни во французском языке, ни в английском. Поэтому название Прятки, Но, что там прятки. Ну на самом деле картина называется Ищущий да обрящет. И вновь картина…. Где есть образ дерева. Вот это дерево на картине Ищущий да обрящет, там множество ангельских детских голов. Много, много, много, они как бы растворяются в.. а есть образ этого сада разоренного, осеннего. Где как, в листве как коконы, младенцы. Мне эта картина особенно дорога,как отклик на весть о моем рождении в 1942 г. Младенец в центре-мой астральный двойник,запечатленный моим двоюродным дедом. У него не могло быть детей и он воспринял весть о моем рождение,как надежду,что дубровская ветвь Челищевых будет расти и далее. Ведь все сестры кроме моей бабушки Софьи по азным причинам оказались бездетны.И вот это такая картина, это конечно воспоминание о двух сестрах, которые погибли в водовороте гражданской войны в 19-м году. Это конечно воспоминание о разоренном саде.
И это дерево райского сада оно все время возникает в его картинах. Но только это сад разоренный. А разоренный гражданской войной, революцией. И там конечно в его сознании вот этот загубленный в Дубровке парк. Сад. И это дерево несомненно, что на этой картине мы видим образ разоренного сада. И как коконы вот эти младенцы. Они должны как бы в коконах вызревать, младенческие ангельские души. Они задушены, погибают. И это конечно воспоминание о двух сестрах и о брате, погибших в водовороте гражданской войны. Отражением дышит луна, вдыхая тебя и меня.
Отвергнутый плачем ненужным и стоном наружным,
он потерял что-то и при этом рассуждая, остался ни с чем
В этом промозглом полузавтрашним
перебранка, перебранка – любовь
Он думал, что еще вчера не напрасно
был трезв и весел но перерезанный светом
вывалился на стол
еще не размороженный еще мертвый
сквозь прозрачную плоть твоей мысли
можно увидеть мутную глубину медуз
и морского дна.
Неба, где ничего не видно,
кроме вязкого звездного света.

Кто ты? Свет, отраженный ликом или лик, отраженный светом? Гаснет радуга на стене. Виснет мост, становясь настилом. Обезьяна поймала бездну. И тогда, истекая светом, плод обрушился на миледи. И миледи милеет миром. Дервенеет весь сразу сразу разум, сердце сыплется во все звезды. Обмороженный мозг мертвеет.Сердце сыплется во все звезды Обмирает граница в сердце.

В окружении умеренно вянущих роз
обмирает в рыданьях лето
Гаснет радужный крест стрекозы, где Христос
пригвождается бликами света
Поднимается радужный крест из стрекоз
пригвождается к господу взор
Распинается радужно светлый Христос
на скрещении моря и гор
Крест из морегоры
крест из моря -небес,
солнцелунный мерцающий крест.
Крест из ночи и дня,
сквозь тебя и меня,
двух друг в друга врастающих чресл.

© Copyright: Кедров-Челищев, 2008