В канун нового года  Джозеф Редьярд Киплинг праздновал бы сто пятьдесят лет со дня своего рождения (30 декабря 1865). Киплинг до сих пор остается самым молодым  лауреатом Нобелевской премии в области литературы.

День-ночь-день-ночь — мы идем по Африке,
Ночь-день-ночь-день— все по той же Африке,
(Пыль-пыль-пыль-пыль — от шагающих сапог!)
И отпуска нет на войне.

Восемь-шесть-двенадцать-пять—двадцать миль на этот раз:
Три-двенадцать-двадцать две — восемнадцать миль вчера
(Пыль-пыль-пыль-пыль — от шагающих сапог!)
И отпуска нет на войне.

Брось-брось-брось-брось — видеть то, что впереди.
(Пыль-пыль-пыль-пыль — от шагающих сапог!)
Все-все-все-все — от нее сойдут с ума,
И отпуска нет на войне.
(Пыль. Отрывок. Перев. Оношкович-Яцына А.)

Однако когда тридцать лет спустя после присуждения в 1907 году Нобелевской премии Редьярда Киплинга  хоронили (1936)  в поэтическом уголке Вестминстерского аббатства, ни одного знаменитого поэта и писателя среди провожающих не оказалось.

К тому времени имя величайшего английского поэта стало почти бранным, имперская идея Великобритании, вдохновлявшая поэта и писателя в течение всей жизни, тихо закатилась после Первой мировой. И до сих пор поэт  вызывает в Англии неоднозначную реакцию, а Элиот назвал Киплинга  лауреатом без лавров.

Известный русский поэт и переводчик Евгений Витковский по этому поводу сказал:  неуместно лилипутам идти за гробом, когда хоронят Гулливера. Великий романтик, белый человек, искренне веривший, что империя несет колонизированным землям и народам цивилизацию и добро, Редьярд Киплинг свою Англию считал не родиной, а всего лишь лучшим местом за границей.

Его Родиной была империя под названием «Великобритания», простиравшаяся далеко за пределами сумрачного Альбиона. В России Киплинг прижился, как ни один другой английский поэт, исключая разве что Шекспира. Однако, и Горький, и Луначарский, и Куприн, и Мандельштам и другие не упускали случая напомнить о национализме Редьярда Киплинга, его патриотизме, подчеркнутого превосходства белого человека над остальными нациями, о его приверженности имперской идее.

Крепись, мужай, подъемля бремя белых,
  И самым лучшим, близким и родным
Вели служить в глухих твоих пределах,
  Служить недавним пленникам твоим.
Доспех тяжелый дай сынам любимым
  И повели служить им, не шутя,
Угрюмцам, дикарям и нелюдимам,
  Где всякий – получёрт, полудитя.

Крепись, мужай, подъемля бремя белых,
  Храни терпенье всякий день и час,
Гордыню прячь и в толпах оробелых
  Умей быть грозным – но не напоказ.
Беседуй просто, ясно и весомо,
  Пойми, взглянув в глаза своей судьбе:
Твои труды достанутся другому,
  Твои плоды отведать не тебе.

Крепись, мужай, подъемля бремя белых,
  Трудись, добившись власти над людьми.
Больных, голодных и осиротелых
  Ты вылечи, согрей и накорми.
Когда ж поднимешь хворых и увечных,
  Когда согреешь и накормишь всех,
Гляди, чтоб лень и глупость подопечных
  Не подорвали близкий твой успех.
 
Крепись, мужай, подъемля бремя белых!
  Работай в холод и работай в зной,
Работай, обучая неумелых.
  Ты не король, ты – раб и крепостной.
Ты строишь порт, куда ты не заходишь,
  Твои дороги – благо для других.
Строения с живыми ты возводишь,
  Но мертвецами отмечаешь их!
 
Крепись, мужай, подъемля бремя белых,
  Страстей недобрых выдержи накал –
Упрёки критиканов оголтелых
  И злобу тех, кого ты опекал.
И улыбнись, и не давай ответа
  На крик толпы, взыскующей бичей:
«Нам тяжко от свободы и от света!
  Верни нам тьму египетских ночей!».
 
Крепись, мужай, подъемля бремя белых,
  Не отвлекайся, думая о том,
Что сон нейдёт от глаз осоловелых,
  Что «нынче» можно сдвинуть на «потом».
Будь начеку, ведь по тому, как часто
  Ты склонен к отступленью иль к борьбе,
Здесь судит люд угрюмый, но глазастый
  И о твоих богах, и о тебе.
 
Крепись, мужай, подъемля бремя белых!
  Никто ребёнком дважды не бывал.
Не жди опять успехов скороспелых
  И лёгких, незаслуженных похвал.
Крепись, мужай в невыгодное время,
  Когда не награждают по труду,
И, встретив тех, кто вынес то же бремя,
  Предай себя их честному суду!
(Бремя белых. Перевод. Евгения Фельдмана)

Может быть, потому в советской России так упорно напоминали англичанину о его имперских грехах и амбициях, что ее представители, даже лучшие, подсознательно сами несли в себе эту болезнь. Ненавидя ее в себе, они не признавали, что бацилла имперской заразы  и национал-патриотизма глубоко укоренилась  в самом русском человеке.

Зато Редьярд Киплинг это хорошо чувствовал:  ненавидя Российскую империю до глубины души, он отпел ее в стихотворении «Россия - пацифистам». Отпел - как братскую, отпел - как отпевает военачальник-победитель  побежденного сильного врага.

Правда тогда, в 1918, он не знал, что Российская империя возродится из праха в лице Советского Союза, но  стихотворение – не только об этом: там рефреном звучит  вопрос: «А кто следующий?» И потому  сегодня стихотворение воспринимается более чем актуально.

Это  реквием не только по России Романовых, но и по Украине сегодняшней, и по бывшей Югославии, и по некогда богатой Ливии, и по многим другим, и даже по Соединенным Штатам. Гениальный поэт не может быть не провидцем.

И это в полной мере относится к Редьярду Киплингу, написавшему почти сто лет тому назад реквием по всем погибающим в войнах народам и странам.

Бог с вами, мирные джентльмены! Страха вам не понять.
Оставьте на минутку спорт, чтоб мертвых не нарожать!
Мёртвые армии и города, без счета и забот…
А там, беспечные господа, а что потом вас ждет?
Споем, что ли!

Землю вскопай для усталых солдат:
Нет ведь у них земли!
Отдайте им всё, что они хотят!
Но кто будет следующим, господа
За теми, что в ямы легли?

Бог с вами, мирные джентльмены! Нам только дорогу открой –
Пойдём копать народам могилы с Англию величиной!
История, слава, гордость и честь, волны семи морей –
Всё, что сверкало триста лет, сгинет за триста дней!
Споем, что ли!

Замёрзшие толпы бензином польём,
Пусть хоть в последнем сне
Немного погреется бедный народ…
А кто будет следующим, господа,
Гореть в погребальном огне?

Бог с вами, мудрые джентльмены! Да будет легок ваш сон!
Ни звука, ни вздоха, ни тени не оставим для новых времен!
Разве что отзвуки плача, разве что вздохи огней,
Разве что бледные тени втоптанных в грязь людей!
Споем, что ли!

Хлеба, хлеба голодным,
Тем, кто в бою падет!
Дайте им корм вместе с ярмом!
А кто же следующий, господа,
За похлебку в рабство пойдет?

Бог с вами, резвые джентльмены! Веселитесь в своем углу,
Когда превратится и ваша держава в мусор, кровь и золу:
Ни оружия, ни надежды, ни жратвы, ни зимы, ни весны –
Останется разве что имя канувшей в Лету страны!
Споем, что ли!

Головы, руки, ноги
зароем, и пусть лежат!
Вот так мы хороним свой бывший народ…
А кто канет следующим, господа,
С вашей доброй помощью в ад?
(Россия – пацифистам. 1918. Перев.  В.Бетаки)

Сегодня многие вынуждены признать, что никто  так не опорочен, никто так не переиначен и никто так не перетолкован, особенно в переводах,  как Киплинг. Но масштаб Киплинга, его пророческий и проповеднический дар, дар слова и умение слышать другого, невозможно приуменьшить никакими обвинениями.

В России никто не сомневается в гениальности Киплинга-поэта, даже если Англия это усомневает. Никто не отрицает его гениальности как автора «Маугли» и других детских книг, хотя «детскости» в них столько же, сколько и «взрослости».

Никто не отрицает  воспитательно-педагогического пафоса его книг, в которых Редьярд Киплинг утверждает, что человеческому детенышу только еще предстоит, пройдя множество испытаний, превратиться из лягушонка в человека и именно об этом не только "Маугли", но и его знаменитая заповедь "Если...":

Будь с головою в царстве безголовья
И верь себе, где мир не верит весь,
Но чем его неверье и злословье
Ты заслужил – прикинь, подумай, взвесь.
Ждать научись и год, и два, и вечность.
Оболганный, не опустись до лжи.
Не озверей, познав бесчеловечность.
Добро и ум со скромностью свяжи.
Лелей мечту, но не давай ей власти.
Из дум своих кумира не твори.
Обманщикам – триумфу и несчастью –
Вниманье одинаково дари.
Умей, мой мальчик, дорожить моментом,
Когда ты прям и чист перед собой.
Умей чинить истёртым инструментом
Всё то, что исковеркано судьбой.
Когда, сыграв, ты куш поставишь на кон
И снова роковой запустишь круг,
Проигран будет пусть, но не оплакан
Твой куш, который выскользнул из рук.
И если в сердце, нерве, сухожилье
Биенье жизни начисто умрёт,
Ты волей оживи своё бессилье,
Когда услышишь клич её: «Вперёд!».
Доступный всем, с толпою не смешайся.
Не будь раним ни другом, ни врагом.
И после короля не погнушайся
Поговорить с последним бедняком.
Мой мальчик, и секунды не приемли,
В бездействии утраченной навек,
И ты получишь в дар и эту Землю,
И вместе с нею званье – Человек!
(Завет. Пер. ЕвгенияФельдмана)

Редьярд Киплинг мало о себе рассказывал. Даже в автобиографии  «Кое-что о себе…» больше рассказов о зверушках и природе. Он советует своим читателям черпать о нем информацию из его книг, которые неизменно  заканчивал стихотворением:

По вкусу если труд был мой
Кому-нибудь из вас,
Пусть буду скрыт я темнотой,
Что к вам придет в свой час,
И, память обо мне храня
Один короткий миг,
Расспрашивайте про меня
Лишь у моих же книг.
(Просьба. Пер. Вяч. Иванова).

Писать историю жизни  Редьярда Киплинга очень сложно именно по скудости биографической информации, хотя известно, что родился он  в английской семье, но не в Англии, а в Бомбее (ныне Мумбаи), куда его родители, Джон Локвуд Киплинг и Алиса Макдональд, удивив всех английских родственников, отправились сразу после свадьбы.

В Индии родители быстро купили дом, обзавелись садом и прислугой. Отец, художник и скульптор, стал директором школы искусств, сделав главным ее направлением изучение местных обычаев, традиций  и сохранение памятников индийского искусства.

Через год в семье  родился первенец, которого назвали  двойным именем: Джозеф – в честь деда,  Редьярд – в честь озера, на берегу которого родители познакомились. Ребенок был любимым и долгожданным, а первые шесть лет - самыми счастливыми годами его жизни. Именно они во многом определили характер будущего писателя и отношение к окружающим.

Не случайно писатель как-то сказал: «Я расскажу вам все остальное, если вы расскажите мне о первых шести годах жизни ребенка». Очень живой, непоседливый, любознательный и общительный Редьярд Киплинг быстро сходился с людьми, находя общий язык со всеми.

Первым языком мальчика был, как ни странно, не английский, а местный, на котором он общался с детьми и своей няней. Родители даже вынуждены были его останавливать, когда Редьярд  начинал общаться с гостями на местном наречии,  заставляя говорить на английском.

Любвеобильное отношение к мальчику сыграло с ним в следующие шесть лет злую шутку,  сделав невыносимой его жизнь в частной английской  школе, куда родители отправили  своих детей учиться - сына и младшую дочь.

Так делали все англичане, жившие в Индии, не желавшие, чтобы их дети выглядели провинциалами, говорящими с индийским акцентом, воспитанными не в лучших английских традициях, а вовсе наоборот. Это было важно, т.к. чопорные англичане относились к «туземнорожденным» как к людям второго сорта.

Редьярд Киплинг с отцом Джоном Локвудом Киплингом

Детей определили в частную английскую школу по объявлению, не решившись устроить к родственникам из-за избалованного характера Редьярда, постоянно закатывавшего  истерики, разбрасывая по дому книжки и игрушки.

Для мальчика, воспитанного в домашнем уюте и родительской ласке, следующие шесть лет стали сущим адом: хозяйка школы всеми доступными ей методами пыталась выбить из него туземное свободное и избалованное воспитание.

Для нее о манеры мальчика были слишком «неанглийскими», его разговорчивость и общительность – слишком назойливыми а его детские фантазии – просто ложью.  И она пыталась исправить ребенка, не гнушаясь ни физическим наказанием, ни  моральным.

Ко всему прочему после яркой, теплой и солнечной Индии Англия выглядела унылой, серой и дождливой, угнетающе действуя на ребенка.  Отдушиной были посещения родственников – сестры матери, чей муж был художником-прерафаэлитом, эстетом и человеком утонченного воспитания.

На нервной почве Редьярд Киплинг стал терять зрение, на что хозяйка не обращала ни малейшего внимания, считая это очередным капризом мальчика. Когда через шесть лет мать приехала навестить детей, она ужаснулась тем переменам, которые произошли с ее сыном.

Она немедленно забрала мальчика  и определила его в другую школу, однако, оставив свою дочь в той же. Видимо, ей легче было привыкнуть к тем порядкам, чем свободолюбивому Редьярду. Новая школа «Вестворд Хо!», ковавшая кадры для колониальной службы, была выбрана не случайно.

Новая школа Киплинга

Ее директором значился давний друг Киплингов Кормелл Прайс, чрезвычайно умный,  эрудированный, человек во многих отношения незаурядный. Из-за плохого зрения Киплинга освободили от физкультуры, и он получил возможность много читать.

Тогда же он стал редактором  школьного журнала, пишет стихи, подражая любимым Эдгару По и Роберту Браунингу.  На шестнадцатилетние родители решили сделать сыну подарок: выпустить сборник его стихови «Школьная лирика», чему мальчик отнюдь не обрадовался, впав в глубокую депрессию.

Стихи действительны были слабыми, но это было началом писательского пути. По окончании школы, воспитавшей юношу в духе имперского превосходства, в служении Великой Империи, преданности долгу, дисциплине  и порядку, Киплинг вернулся на свою первую родину - в благословенную Индию.

Но ни Англия, ни Индия, ни Америка, ни Южная Африка, родиной ему не стали. Везде его принимали как чужака, нигде он, как ни хотел, не мог укорениться, так и оставшись путешественником и наблюдателем со стороны.

Это была глубокая личная трагедия Киплинга, вынуждавшая его жить в английском доме в Саккосе, где он поселился в конце жизни,  как в крепости. Серость и мрачность его дома поражали каждого, кто бывал в нем. Такова была цена его приверженности не родной земле, а идее Великой Империи.

После школы Киплинг вернулся не в Бомбей, а в Лагор, куда переехали его родители. Отец работал здесь хранителем музея, и смог через  друзей пристроить своего сына помощником редактора в местную «Гражданско-военную газету», читателями которой была местная образованная интеллигенция из числа англичан и индийской элиты.

Поначалу все было плохо, скука и однообразие для непоседы были невыносимы. Но вскоре его стали использовать в качестве репортера и  корреспондента, что очень соответствовало его характеру.

Он стал ездить по стране, собирать материал и оттачивать стиль, максимально сокращая свои репортажи и очерки, беспощадно урезая все, что ему казалось лишним. Появились его авторские колонки, потом – маленькие рассказы и стихи.

В 21 год выходит его первый настоящий   сборник стихов  («Департаментские песни»). Через год он уже корреспондент «Пионера», еще через год  - появляются первые сборники рассказов «Простые истории с гор», «Три солдата» и другие.

Всего историй, очерков и рассказов о жизни в Индии хватило на семь небольших сборников. И это уже было серьезно, он стал популярным и узнаваемым. А писателю всего двадцать три, и мало кто верит, что в таком возрасте

можно так точно схватывать характер, так лаконично и просто писать о сложном, так хорошо ориентироваться в индийских реалиях, словно люди жили с прозрачными крышами, сквозь которую молодой Киплинг наблюдал жизнь, помещая людские истории в свои новеллы.

В центре маленьких рассказов Киплинга те, кто создает величие Империи вдали от метрополии, кто служит долгу, подчиняясь дисциплине и порядку. И не важно, солдат ты, или офицер, железнодорожник или фермер. Важно, что ты делаешь дело и делаешь его максимально хорошо.

Позднее он назвал таких людей детьми  Марфы в противовес изнеженным и внимающим небесным истинам детям Марии - пассивным мечтателям, декадентам и эстетам. Программным стихотворением, в котором он окончательно сформулирует свое кредо,  станет «Мэри Глостер».

Но это будет чуть позднее.  А пока Редьярд Киплинг  отправляется в Англию, чтобы покорить ее так же, как покорил всего за пять лет репортажами, рассказами и стихотворениями Индию. И в заключение одно стихотворение из сборника «Департментские песни» (1886)

Серые глаза... И вот —
Доски мокрого причала...
Дождь ли? Слёзы ли? Прощанье.
И отходит пароход.
Нашей юности года...
Вера и Надежда? Да —
Пой молитву всех влюблённых:
Любим? Значит навсегда!

Чёрные глаза... Молчи!
Шёпот у штурвала длится,
Пена вдоль бортов струится
В блеск тропической ночи.
Южный Крест прозрачней льда,
Снова падает звезда.
Вот молитва всех влюблённых:
Любим? Значит навсегда!

Карие глаза — простор,
Степь, бок о бок мчатся кони,
И сердцам в старинном тоне
Вторит топот эхом гор...
И натянута узда,
И в ушах звучит тогда
Вновь молитва всех влюблённых:
Любим? Значит навсегда!

Синие глаза... Холмы
Серебрятся лунным светом,
И дрожит индийским летом
Вальс, манящий в гущу тьмы.
— Офицеры... Мейбл... Когда?
Колдовство, вино, молчанье,
Эта искренность признанья —
Любим? Значит навсегда!

Да... Но жизнь взглянула хмуро,
Сжальтесь надо мной: ведь вот —
Весь в долгах перед Амуром
Я — четырежды банкрот!
И моя ли в том вина?
Если б снова хоть одна
Улыбнулась благосклонно,
Я бы сорок раз тогда
Спел молитву всех влюблённых:
Любим? Значит — навсегда...
(Молитва влюблённых. Перевод — Бетаки В.)

Редьярд Киплинг внешне не производил никакого впечатления. Сутулый, небольшого роста, носивший очень сильные очки, без которых  был почти слепым, он явно проигрывал своим родителям. Но его отличала потрясающая работоспособность и цепкость памяти.

После отъезда Киплинга в Англию, редактор газеты, в которой он служил, вынужден был нанять на его место троих, едва успевавших делать столько, сколько внешне ничем не примечательный молодой англичанин делал один. Уезжая, молодой писатель вряд ли знал, что навсегда прощается с любимой Индией, в которой побывает еще только раз – навестить родителей.

Но он увозил Индию с собой, постоянно возвращаясь к ней в книгах, стихах и воспоминаниях. Индия не была его духовной родиной - Киплинг  был воспитан на европейской литературе и европейской культуре, но она помогла ему увидеть Запад извне, глазами  Востока, и понять его больше, чем знавшие Запад только изнутри.

И на Восток он смотрел с другой точки взгляда, выразив отношения между ними известной  формулой. Но у каждой стороны – своя сила и своя правда и у края земли Запад и Восток исчезают, потому что там и там - люди, которые всегда могут договориться.

Киплинг любил Индию, но только как Британскую колонию, как часть Большой Империи. Все лучшее, написанное им, написано на индийском материале. В октябре 1889 года, после длительного путешествия, он пребывает в Англию, где его воспринимают как «индийского» писателя.

Но уже через два месяца в английском журнале появляются его знаменитые баллады:  «О Востоке и Западе» и «О милости короля», а еще через месяц шотландский еженедельник  начинает печатать поэтический цикл «Казарменные баллады» - о солдатах, армейской службе и долге перед страной и Империей.

Редьярд Киплинг (в первом ряду справа) среди военных корреспондентов в Южной Африке.

В мозгу от пьянки поют шарманки, язык тяжёл, как бревно.
Синяк под глазом, мутится разум – неделю в глазах темно, –
Патруль мне, сука, попал под руку; а я на расправу крут.
И вот... На старых скрипучих нарах с клопами воюю тут.

В головах – обноски (им в обед – сто лет).
   Двор тюремный. (Всё, кончен бал.)
Две недели губ-вахты – не с бухты-барахты:
   Я «был пьян и устроил скандал»!
Ого-го! – гран-ди-оз-ный скандал!
   Патрулю от души наподдал!
Две недели губ-вахты – не с бухты-барахты:
   Я «был пьян и устроил скандал»!

Вначале пиво я дул лениво, но друг разошёлся вдруг.
Вручил, вражина, мне кружку джина, и... всё поплыло вокруг.
Когда я трезвый, я парень резвый, но пьяный резвей стократ.
Схлестнись, попробуй, с такой особой, век жизни не будешь рад!

Где шлем казённый? Вопрос резонный…
     Но с пьяных – велик ли cпрос?  А где ботинки? По ним поминки я справил без лишних слёз.
Мундир свой хаки порвал я в драке, но главное – суд в полку:
За все пропажи, за сопли вражьи нашивки мои – ку-ку!

Жена, стервоза, пустилась в слёзы, дитёнок – извёлся весь.
И чёрт бы с ними, но, сучье вымя, рыдают – хоть в петлю лезь.
Покаюсь срочно; скажу: «Так точно,
           на пьянстве я ставлю крест!».
Но за бутылкой я с клятвой пылкой покончу в один присест!

В головах – обноски (им в обед – сто лет).
   Двор тюремный. (Всё, кончен бал.)
Две недели губ-вахты – не с бухты-барахты:
   Я «был пьян и устроил скандал»!
Ого-го! – гран-ди-оз-ный скандал!
   Патрулю от души наподдал!
Две недели губ-вахты – не с бухты-барахты:
   Я «был пьян и устроил скандал»!
(Гауптвахта, перевод Евгения Фельдмана)

Киплинги: отец и сын

Стихи воспринимаются с восторгом, рассказы – нарасхват, и не только в Англии, но и в Америке. В похвалах – нет недостатка, но Киплингу этого мало: он хочет, чтобы его воспринимали не только как автора рассказов и новелл, но и как способного на большое произведение.

В конце того же года выходит роман «Свет погас», в котором рассказывается о слепнущем художнике, влюбленном в женщину, не способную ответить на его любовь. Слепота Киплингу была знакома, он писал о том, что хорошо знал.

Но критика восприняла роман прохладно и расценила как неудачу. До сих пор мнения о романе разнятся: большинство считает, что роман написан грубо, неумело и по-солдафонски, другие с этим не согласны, однако, большинство поклонников Киплинга стараются о романе не вспоминать.

Писатель не отступает и в том же году начинает писать совместно с  американским бизнесменом Уолкоттом Балестье вестерн  «Наулака» с подзаголовком «Роман о Западе и Востоке». Однако в конце следующего года  компаньон умирает и Киплинг  заканчивает роман один. Похоронив друга и компаньона, Киплинг через 1,5 месяца  женится на сестре Балестье, с которой вскоре отправляется в свадебное путешествие.

Канада, США, Япония... Здесь он узнает, что его банк лопнул и он - банкрот. Путешествие закончилось в Америке, в Вермонте, где жили родственники жены и где они решили обосноваться. Американский период Киплинга продлился пять  лет, но он оказался  самым плодотворным в его писательской карьере.

Он работает много и с удовольствием, засиживаясь за полночь. Брат жены подарил Киплингам участок земли, на котором они построили дом, названный писателем в память о своем друге «Наулака». В эти годы он пишет третий роман «Отважные мореплаватели», весь построенный на американском материале.

В романе прославляется  американский дух, дух авантюризма, деятельной активности, трудолюбия, риска и стремления сделать мир лучше. Лучше всего это выражено в знаменитом стихотворении "Мэри Глостер", в котором Антоний Глостер рассказывает о своей жизни, в которой рисковал, делал капитал и вырастил сына, образованного и утонченного, но безвольного и бесхарактерного, которого считает своим проклятьем.

Я платил за твои причуды, не запрещал ничего.
Дик! Твой отец умирает, ты выслушать должен его.
Доктора говорят — две недели? Лгут твои доктора!
Завтра утром меня не будет...и...скажи, чтоб ушла сестра.
Не видывал смерти, Дикки? Учись, как уходим мы!
И ты в свою очередь встанешь на пороге смертельной тьмы.
Кроме судов, и завода, и зданий, и десятин
Я создал себя и милъоны, но проклят, раз ты мой сын!

****

Я начал не с просьб и жалоб. Я смело взялся за труд;
Я шел напролом, а это — удачей теперь зовут.
Что за судами я правил! Гниль, и на щели щель, —
Как приказано было, я точно, топил и сажал их на мель!
Еда, от которой шалеют! Команда — Бог им прости!
И жирный куш страховки, чтоб покрыть опасность пути.
Другие — не смели, боялись: жизнь мол у нас одна!

****

Я хотел тебе дать воспитанье, но горек был мой обман.
Тому, что казалось мне нужным, ты вовсе и не был рад,
А то, что зовешь ты жизнью, я называю — разврат.
Гравюры, фарфор и книги тебя занимали зря,
Квартирой модной кокотки была квартира твоя.
(Мэри Глостер. Отрывки. Перев. А. Оношкович-Яцына)

В Америке  были созданы самые популярные книги Киплинга, к которым его подвигла  детская писательница, попросившая написать несколько историй из жизни индийских джунглей.  Устоять было невозможно: он окунулся в воспоминания своего детства и один за другим появились три знаменитых произведения.

«Книга джунглей» с незабываемым Маугли и его воспитателями, «Вот так сказки» - книга сказаний, легенд и мифов о сотворении мира, которые Киплинг сначала рассказывал своей маленькой дочери на ночь, а потом издал их, и, наконец, «Вторая Книга джунглей». Трилогия  стала вершиной творчества Киплинга, успех  ее был невероятным, автор становится самым высокооплачиваемым писателем, которому за слово платят в двадцать пять раз больше обычного.

И все складывалось удачно, если бы не ссора с шурином, который, в пьяной ссоре  пригрозил вышибить Киплингу мозги. Ссора переросла в судебную тяжбу, вокруг «чужака»-англичанина, по мнению соседей, неизвестно как разбогатевшего, разрастались сплетни и слухи. В результате семья вынуждена была уехать.

Трое детей Киплинга: дочери Жозефина, Элси и сын Джон, пропавший без вести на фронте во время Первой мировой войны. Отец отправил его, хотя юношу не брали на фронт из-за слабого зрения.

В довершение всех несчастий, незадолго до отъезда умерла от воспаления легких любимая дочь Киплинга Жозефина. Семья отправилась сначала в Южную Африку, через четыре года вернулась в «самую симпатичную из чужих стран» - Англию, где поселилась в Сассексе. Здесь писатель проживет до самой смерти.

В этот тяжелый период, между Америкой и Англией, был написан лучший роман Киплинга – «Ким» (1900), рассказывающий об ирландском мальчике, вынужденном жить в Индии, но мечтающем, что когда-нибудь его жизнь изменится. В чужой среде у него  выработалась способность быстро приспосабливаться к изменения, что было замечено Британской разведкой, завербовавшей мальчика в качестве своего агента.

Книга наполнена ностальгией по  любимой Индии, где сказка переплетается с реальностью, прозаическое - с поэтическим и экзотическое - с домашним уютом. Здесь много философского подтекста и мыслей человека, уже пожившего и много передумавшего.

Поначалу книгу встретили настороженно и даже плохо, но с годами отношение к ней менялось. И уже Нобелевскую премию Киплинг получал за сказочную трилогию о джунглях и  книгу о мальчике Киме.

Конец жизни Киплинга был не лучшим периодом. Против него, выступившего на стороне Англии в бурской войны, начались атаки политических противников, стихи с прославлением солдат и армии раздражали крикливостью, бравурностью и воинственностью. Раздражало и то, что он стал другом богача и ярого империалиста Сесиля Родса, подарившего Киплингу дом в Южной Африке, где писатель любил проводить время.

В результате среди творческой интеллигенции росло число ненавидящих писателя как идеолога войны и Империи: после смерти в январе 1936 года гроб писателя несли премьер-министр и фельдмаршал, присутствовали послы Франции, Италии, Бельгии и Бразилии, но ни одного поэта, писателя, музыканта и композитора среди провожавших не было.

О  нем просто молчали. Заговорили о Киплинге несколько лет спустя, но уже как о великом писателе и гениальном поэте….

Редьярд Киплинг. Любимые стихи