В те далекие времена, когда Древняя Эллада была еще юной, недавно рожденной Элладой, все сказки ее и мифы были тоже совсем юными. И чуть не каждый день все новые сказочные герои, волшебные истории, чудовища и боги рождались прямо из тенистого шелеста ее дубрав, из алого света утренней зари, из кипящей пены морских волн, набегавших на солнечные берега ее синих заливов...

Давид Ойстрах  - Глюк. Мелодия из оперы «Орфей и Эвридика»



 

Все изменилось с тех пор на земле. Но осталось и кое-что похожее: люди!
Эти удивительные древние эллины пасли стада, стучали молотами в дымных кузницах, мчались на колесницах и, возвращаясь к ужину в свои хижины и каменные дома, горячо (или небрежно) целовали жен, шутили с ребятишками, ходили в гости, весело смеялись, слушая смешные рассказы, и горько плакали, когда им рассказывали грустные истории; обижали друг друга, а потом утешали, горевали и праздновали; нередко жадничали и злились, а иногда бывали очень щедрыми и великодушными – совершенно так же, как те, кто в наше время, возвращаясь к ужину домой на девятый или пятнадцатый этаж, небрежно (или горячо) целуют своих жен, шутят с ребятишками, смеются и ссорятся... 

Так вот, в те времена, которые мы считаем древними, в белом доме, окруженном виноградниками, на склоне горы, жил эллин по имени Терей.
Судьба была к нему благосклонна: волки не резали его овец, град не выбивал его виноградников, и на заходе солнца, когда он возвращался в свой дом на горе, еще издалека он видел вверху на каменной террасе белую тунику своей жены, Лаодики. Поджидая его, стояла она, опершись рукой на увитый виноградом столбик террасы, похожая на статую юной богини охоты.
Она радостно целовала его, встречая на ступенях террасы, и за руку вела к столу. Мягкие ячменные лепешки уже были разложены на деревянном блюде рядом с дымящимся мясом. Гроздья теплого, нагретого дневным солнцем винограда и сочный сыр лежали прямо на зеленых, только что сорванных листьях. Запотевший, прямо из погреба, глиняный кувшин был полон фиолетового, душистого вина.
Лаодика, улыбаясь, смотрела, как муж ест. Все ниже садилось солнце, уходя за далекие горы, по всему склону, заросшему лавром, цветами и травами, неумолчно звенели цикады. А внизу, в долине, уже смеркалось...
От ручья, бежавшего из пещеры, названной пещерой нимф, над полянами, поросшими гиацинтами, всплывали в воздух завитки легких белых перьев тумана, начинали мерно рокотать тимпаны, посвистывать свирели. И когда над горными вершинами загорались звезды, слышались голоса поющих нимф.
В лунные ночи Терея неудержимо тянуло спуститься вниз по склону, заросшему лавром и жасмином, и хоть издали, сквозь заросли одним глазком взглянуть на чудеса, происходящие у пещеры нимф. И однажды он решился. Подобрался, затаив дыхание, к поляне, заросшей гиацинтами, и спрятался за дерево.
Нимфы в это время вели хоровод, мелькая в лунном свете, смеялись и пели.
Какая удача, что Терей решился спрятаться и все подсмотреть и подслушать! Он чувствовал, что узнает какую-нибудь тайну. Что-нибудь такое, что стоит подороже клада золотых персидских монет.
Так и вышло. Тихо и торжественно нимфы запели хвалу счастливому городу, где человеку доступно самое высшее счастье, какое боги способны дать смертному! Этот город легко узнать, особенно, если подплыть к нему со стороны моря!
Издалека видна розовая башня маяка. И яркое пламя вырывается из его золотого рога. Тяжелые цепи, закрывающие вход в гавань, легко, сами собой погрузятся в воду, едва опустит свои паруса корабль! От самой воды поднимаются в гору ступени из розового мрамора. Они такой ширины, что пятьдесят воинов, выстроясь в ряд, могут разом подняться по ним, и, если навстречу им будут спускаться еще пятьдесят, они разойдутся, даже не коснувшись плечами друг друга!
Славится этот город тем, что в нем живет богиня, лучшая из нимф, превосходящая прелестью всех земных женщин. Глаза ее, как фиалки, окропленные росой. Солнечный луч текучим золотом пролился по ее волосам да так и остался в них навсегда.

Пробегая по цветущему лугу, она не оставляет следов; тихие ручейки начинают шаловливо бурлить и пениться, приветливо урча, стоит только ей склониться над ними, чтобы зачерпнуть воды. Тяжелые грозовые тучи послушно уходят прочь, если она, смеясь, захлопает на них в ладоши. И любая боль, любая тоска бесследно уходят из сердца человека, которому она улыбнется!

Так пели нимфы у ручья, и Терей запомнил их песню от слова до слова.
Жалко ему было бросать свой дом и жену, но он был не из тех малодушных, кто боится пожертвовать малым, чтоб овладеть большим: оставить обыкновенную смертную женщину ради счастья найти богиню!
Едва дождавшись утра, он потихоньку вышел из дома, вскочил на коня, мужественно поборов желание оглянуться, и отправился в путь.
Путь был долог и труден, но капризная богиня удачи не покидала его.
Правда, однажды разбойники напали на него и пытались даже продать в рабство, но вскоре на них налетели пираты и продали в рабство самих разбойников.
Страшные рыбы заглатывали корабли, на которых он плыл, но он всякий раз спасался на последнем обломке. Жуткие птицы с человеческими лицами кружили над ними, ожидая лёгкой добычи.

Дикие звери пустыни пожирали спутников, шагавших с ним рядом, но сам он оставался жив и невредим и вскоре снова плыл дальше на каком-нибудь новом корабле. Куда? В ту неведомую сторону, куда гнал его попутный ветер.
Всякий раз, когда корабль приближался к новому берегу, Терей, стоя на носу, жадно всматривался вперед – не покажется ли наконец розовая башня маяка с золотым рогом.
Он уже и счет потерял разным башням и городам – столько встречалось их на пути кораблей, на которых он плыл, тонул, чудом спасался, снова тонул и опять плыл и плыл дальше.
Одинаково равнодушно провожал он взглядом прекрасные греческие храмы с множеством стройных белых колонн, возле которых пылали костры благочестивых жертв прекрасным и истинным эллинским богам и мерзкие варварские капища, где дымились жертвенники ложным и мерзким языческим идолам.
В один из дней, пятой, а может, десятой, встречаемой в пути весны Терей сидел, прислонив опущенную голову к мачте.

День склонялся к вечеру, и матросы торопливо гребли длинными веслами, помогая парусу, спеша по обыкновению достичь берега до наступления ночной темноты, столь опасной для кораблей. Он поднял голову, и как раз в этот миг вспыхнул и заполыхал в надвигающихся сумерках огонь на розовой башне маяка. Языки пламени вырывались из широкого жерла золотого рога.
Терей вскочил, торопливо шепча имена всех известных ему богов. Матросы опустили парус, и громадные цепи, закрывавшие вход в гавань, погрузились в воду. Корабль вошел в тихие воды и медленно подплыл к розовым мраморным ступеням такой ширины, что сто человек, выстроившихся в ряд, свободно могли подняться по ним в город, раскинувшийся на холмах.

С берега донесся запах цветущих деревьев и вечернее щебетание птиц. Терей подумал: "Если бы я даже ослеп, по одному запаху я узнал бы этот Город Чуда! Столько раз снился мне во сне!"
Он первым соскочил на берег, нетерпеливо поднялся в гору по розовой лестнице и углубился в лабиринт узких городских улиц.
Он шел, каждую минуту ожидая встречи с чудом. Ведь каждый дом с высокими кипарисами за белой оградой мог оказаться домом богини, к которой путеводные звезды так верно вели его корабль!

Скоро все вокруг стало казаться ему почти знакомым, будто не раз виденным в снах. Сам не зная чему повинуясь, он, не задумываясь, сворачивал то вправо, то влево.
Вскоре мостовая под его ногами начала спускаться в гору и, обернувшись, он уже не увидел ни моря, ни башни маяка – они скрылись из виду. Он ясно чувствовал: какое-то божество ведет его к цели.
И божество или что-то другое вывело его далеко за город, туда, где стены редких домов смутно белели в темноте. И тут он вскрикнул, и сердце его заметалось в груди, и он чуть не упал, вдруг узнав свой собственный дом, затерявшийся среди виноградников.
В родной город привел Терея его долгий и, выходит, напрасный путь.

Только ушел он через горы, а вернулся морем, на корабле. Не удивительно, что он не узнал ни маяка, ни гавани: ведь ему никогда прежде не приходилось видеть их со стороны моря!
Какое насмешливое божество указывало ему путь к этим заброшенным развалинам! Угол террасы за годы его отсутствия обвалился, между обрушенными ступенями лестницы зияли черные провалы, в которых проросли кусты колючей ежевики. Вечер тихо шуршал в темноте безлюдного дома.

– О несчастный ты глупец! – воскликнул Терей, с силой ударяя себя кулаком по голове. – Дал себя обмануть детской сказкой! Поверил в чудеса!... Был у тебя хороший дом с крепкой крышей и славная жена, которая так хорошо готовила мясо и пекла лепешки! Были жирные овцы, и козы, и виноградники, а теперь ты жалкий, бездомный нищий! Подслушал глупую песенку подвыпивших деревенских девчонок, которые собрались поплясать у ручья, и все бросил! Богиня тебе понадобилась! Развесил ослиные уши: "Глаза, как фиалки, окропленные росой!" Ха! Улыбка тоску, видите ли, прогоняет!
Сказка! Брехня! Выдумка! Утопить бы в глубоком колодце всех этих обманщиков-поэтов, сказителей и дармоедов-певцов, что на пирах морочат головы людям, распевая всякую небывальщину...
Он затопал в отчаянии ногами и, как безумный, размахивая руками, бросился бежать, но запутался в зарослях одичавших лоз собственного виноградника, споткнулся, упал лицом в землю да так и остался лежать.
А по склонам гор, среди сочных весенних трав неистово звенели цикады. У ручья на полянах, поросших гиацинтами, как и прежде, начали всплывать завитки легких перьев ночного тумана, белея при свете восходящей луны. Мерно зарокотали невидимые тимпаны, громче забурлил ручей, выбегая из пещеры нимф, и переливчато начали посвистывать тростниковые свирели. Сердце Терея горело от обиды, горя и досады. Он бил кулаком землю, затыкал уши, тряс головой, чтобы не слышать. Но ничего не помогало! Всё приближались, всё звонче становились голоса девушек, какие-то весело-укоризненные, нежно-насмешливые голоса, и вдруг он услышал имя своей жены.
– Лаодика!... Лаодика!...– ласково уговаривая, звали звонкие голоса девушек.
Терей привстал и выглянул сквозь заросли. Снизу, от ручья, прямо к его дому, едва касаясь травы, бежали легконогие нимфы в весенних венках на головах, с развевающимися локонами, подобрав выше колен туники и шутливо пересмеиваясь на бегу, кричали: "Лаодика!... Лаодика!..."

 

Наконец, рассмеявшись, они остановились перед деревом, невдалеке от дома среди покачивающихся лунных теней.
Терей повернул голову в сторону дома и увидел: мертвый дом оживал! Там, где только что зияли провалы в ступенях и дыры в стенах, легли ровные глыбы лунного камня.

Ясный язычок голубого огонька возник на каменном столе террасы, и он сразу узнал в нем свой светильник-лодочку, так много ночей светивший в доме его прежней жизни. Теперь он, как и раньше, освещал запотевший бок глиняного кувшина, стоявшего с вином на столе, и тугой букетик фиалок.
И тут на террасе появилась Лаодика. Терей узнавал каждую ниточку ее белой туники, ровными складками ниспадающей к земле, узнал он и серебряную пряжку, застегнутую на обнаженном плече.

Задумчиво остановилась она у стола и мягкими движениями обнаженных прекрасных рук стала раскладывать на свежих листьях хлебные лепешки. Приостановилась на минуту, наклонив набок голову, и Терей увидел ее глаза. Рядом с букетиком фиалок они показались ему совершенно одного цвета, только фиалки не могли блестеть так, как влажные, точно росой окропленные глаза Лаодики.

А она в это время, набрав полные пригоршни розовых лепестков, осыпала ими каменную скамью и края стола, приготовленного к ужину, как делала прежде, и так же, как прежде, подойдя к краю террасы, подняв руку, взялась за столбик, увитый виноградом, и со вздохом терпеливого ожидания стала смотреть в темноту, на горную дорогу, по которой он когда-то ушел, покинув свой дом...
И тут он вспомнил, как однажды черная грозовая туча, надвинувшаяся с гор, нависла над виноградниками. Все ближе хлестал град, выбивая все живое с зеленых склонов. Тогда Лаодика выбежала навстречу туче и, запрокинув голову, смеясь, захлопала в ладоши, и тотчас ледяные потоки града обошли их виноградники стороной... Как смеялся он потом над ней!... И она, обнимая его, тоже смеялась... Чему?
Да, да, он, конечно, не обращал внимания, но ведь сердитый ручей у пещеры, пожалуй, и вправду как-то приветливей бурчал, когда она черпала из него воду. Пробегая по цветущему лугу, она, кажется, действительно не оставляла следов – он это замечал, но у него тогда были более серьезные дела, о которых стоило подумать!
А вот когда волк, подобравшийся однажды к их овцам, убежал, виновато помахивая хвостом, едва его погладила Лаодика, – было странно, но скоро позабылось.
А разве он не знал, что ее улыбка прогоняет из сердца досаду, печаль и злость? Это-то он знал отлично. Но почему-то думал, что так и должно быть, раз она его жена.
Это и многое другое вспомнил Терей и только тут наконец понял, что подслушанный им у нимф рассказ был рассказом о его собственной счастливой жизни. Это о своей жене, о своей Лаодике услышал он песню. А потом по всему свету искал, как слепой, самого себя, свой родной город и свою Лаодику...
Нимфы, стоявшие под деревом, видно, соскучились ждать Лаодику, начали потихоньку переговариваться:
– Ну вот, она опять ждет его и плачет...
– И так каждый год. Возвращается в дом, вспоминает, и ждет, и плачет! Эта ночь ей послана как наказание за то, что она полюбила человека. Но едва луна достигнет верхушки скалы, наказание кончится, она все забудет, правда, только до будущего года, и вернется к нам.
– Он был глупый, этот человек? Или злой?
– Нет, просто подслеповатый. Впрочем, мужчины всегда плохо видят то, что у них постоянно перед глазами. Даже когда рядом настоящее Чудо!
– Да, да, уж такие они! Увидят какую-нибудь никому не нужную колесницу, с громом промчавшуюся по небу, или какое-нибудь другое, такое же грубое и скучное чудо и ахнут! И тысячу лет потом будут пересказывать друг другу свои впечатления. А на настоящее чудо, которое несет людям счастье и радость, даже взглянуть поленятся!
Какой-то добрый и веселый бог в счастливую минуту одарил Терея чудом: любовью самой прекрасной из нас - Лаодики. А он? Ни о чем не догадался!
Тут нимфы радостно вскрикнули: с террасы по ступенькам, которые разрушались за ее спиной, бежала, протягивая руки подругам, Лаодика. С непросохшими еще глазами, но уже освобожденная, все забывшая Лаодика – ведь луна в этот момент коснулась своим краем острой верхушки скалы...
И вскоре затих вдалеке беззаботно убегающий смех.
Шатаясь, поднялся на ноги Терей. Все сильней звенели цикады. Длинные тени кипарисов косо лежали поперек белой пыльной дороги... Ни души кругом. Только очень черная тень несчастного глупца раскачивалась из стороны в сторону на поголубевшей от лунного света стене обвалившегося дома.

 

 

(При написании поста использованы картины Г.Семирадского, Ф.Зубер-Бюлера и Г.Бужеро, музыка К.В.Глюка, рассказ Ф.Кнорре "Легенда")

---

---