Тема Великой Отечественной войны в поэзии хорошо изучена. Но я хотел бы сказать несколько слов о трех поэтах, которых особенно люблю, и чье дарование было особенно велико. Первый из них − Кшиштоф Камиль Бачинский − был, безусловно, гением.

Он родился в Варшаве 22 января 1921 года в интеллигентной семье. Его отец говорил на трех языках (русском, украинском и еврейском − помимо родного польского) и был популярным критиком; мать составляла школьные учебники и сочиняла стихи для детей. А сам Кшиштоф, едва успев повзрослеть, сразу же оказался в тревожном военном времени. Он член нелегальной молодежной группы "Спартак", изучает боевой дело. Строки его стихов напряжены, как пружина, и удивительно образны − он изначально был тем поэтом от Бога, которому ученичество не требуется:

...Возвращаюсь к тебе от зеркальных витрин
И от глиняных лиц, иссушаемых солнечным светом.
Утомленный, бреду меж вечерних руин,
Прямо под ноги мне соловьи осыпаются с веток...

...Грустные морды белесых борзых на пороше
Звезд не сыскали. И кружат, не видя ни зги,
Тени, сбежав от людей. И скользит бездорожье −
Как опрокинутый жертвенник, ставлю шаги...

Я сам как чистый "сюжетный" поэт, последователь Дмитрия Кедрина и Давида Самойлова, всегда мучительно завидовал вот такой легкой, изящной образности, которая берется как бы ниоткуда − словно из воздуха или по мановению некой волшебной поэтической палочки. В конце концов, многие образованные люди смогли бы писать в духе, скажем, Некрасова − длинно и обстоятельно, с правильными, предсказуемыми рифмами и сравнениями. Но лишь подлинный талант, пользуясь, вроде бы, теми же самыми словами, способен сформировать из них свой необычный и удивляющий читателей строй:

...Выйти на улицу, где синева так чиста;
Запах зеленых бразилий в табачном нагаре.
Кверху, как мертвая рыба, всплывает звезда,
Черная бабочка шляпы − крылом на гитаре...

...Господь улыбнулся − и встала земля звездою,
Как зеркало − многоликой, как яблоня − золотою.
Зверёныш с неё свисает, что капелька налитая,
И катится с водной кромки, серебряной дрожью тая...

Война... и в оккупированной Польше и люди, и мысли уходят в подполье. Учебу несостояшиеся студенты продолжали на частных квартирах − там же проходили запрещенные концерты и выступления, там же формировалось и тайное Сопротивление. Знакомились и влюблялись тоже не на виду − со своей невестой Бачинский впервые повстречался на конспиративной явке. Обвенчались Кшиштоф и Бася в 1942 году в Повислянском костеле и, по воспоминаниям Ярослава Ивашкевича, "...они, очень юные, из-за своего небольшого роста выглядели еще моложе. И казалось, что на коленях перед алтарем стоят двое детей..." Любовь, как и жизнь, была короткой и тревожной:

...Девчушка с глазами подрубленного платана
В доме ютится, кирпичном и беспросветном.
Подходит к окну и глядит в полумрак стеклянный,
Где ржавым огнем осот занялся под ветром...

...Светало. Мутное утро подводные мхи клубило
Сонными завитками на выступившей стене.
Лилией уплывая, молвила она: "Милый!" −
А он уходил на ловлю, согревшись в недобром сне...

Ровно через год Бачинский становится (несмотря на хроническую астму) командиром одной из диверсионных групп движения "Серые Шеренги". Летят под откос военные эшелоны, горят взорванные фашистские казармы. Но была Армия Людова и была Армия Крайова... И впереди маячило страшное Варшавское восстание − преждевременное, по мнению некоторых исследователей, и поднятое лишь затем, чтобы не пустить русские войска. Как водится, у многих молодых поляков, вовлеченных в кровавый кошмар, изначально не было оружия − его приходилось добывать в жестоких рукопашных схватках. Одна из них − 4 августа 1944 года на Театральной площади − стала для Кшиштофа Камиля Бачинского последней. А через месяц погибла и его любимая Бася, Барбара, сраженная минометным осколком...


...Мой нежный друг, ты видишь? Не небо − сущий ад.
Беззвездна эта бездна, глухая ночь вокруг.
Корнями вверх деревья, как призраки торчат,
И небеса над нами − кресты иссохших рук...

...Вырван корень ребяческих смут,
Святовидов дубняк уничтожен,
И уже серафимы под крыло не возьмут.
Режут хлеб гильотинами. Дальше-то что же?..

Мне нечего ответить на этот последний горестный вопрос. Разве что привести полностью несколько самых любимых своих стихотворений Кшиштофа Бачинского:


* * *

До свиданья... В небе звездные посевы,
В сердце взорван вечер хмурый и безлюдный.
Слишком трудно смыть слезу мужскую гневом,
На губах не чуять правды слишком трудно.
Небо землю пьет, забрызганное грязью,
Взвихрясь, синие деревья задевает.
Это трудно − жить без собственного счастья,
Только счастье героизма воспевая.
Далека ты, бесконечная дорога!
Здесь слезами в глине борозды прорыты,
Так идешь ты, заполняя бездны громом,
Меж камнями, что седою мглой обвиты.
Так далеко эти темные окопы!
Мысль на проволоке виснет в черном дыме,
Рот кровавит, призывая ночь и копоть...
Слишком трудно возвратиться к вам живыми!
Слишком трудно... Легче сделаться героем.
Это счастье, что стрелок дожить не может
До того, как будет памятник построен,
И убийца на него цветы положит.

* * *

Осень − ведь это паденье звезд.
Шум листьев змеиный в кронах.
Кто-то по арке небес провез
Головы лун казненных.

Скорбное шествие похорон,
В дыме времен сгоревших.
Как крышка, падает небосклон
На белые очи умерших.

Крепко к столу он прикован сном,
Каменным сном, постылым.
Смотрит на льдины, покрытые мхом,
Видит − одни могилы.

* * *

Дереву грустно в ладони моей,
Капель немного.
Слов не хватает дороге моей −
Глохнет дорога.
Никнут соцветья в удушливом сне,
Слово о слове.
Тяжко ночами, тесно во сне,
Сумерки крови.
В мощном потоке смешались цвета,
Серость увяла.
Ночь отцвела − и пробились цвета,
Только их мало.
А птицы в небе − негаданный дар −
Вянут безгласно.
Меж мною и смертью единственный дар −
Только пространство.

* * *

Висла, Висла, река в былое.
Рыжий варвар, порою давней
Над зеленой твоею мглою
Вырастал я из рун и плавней.
Те же призраки над тобою −
Золотой медведь и косуля,
И сквозят облака резьбою,
Зыбь мелодий твоих рисуя.
Рама прежних рамен из меди −
В ней, как зеркало, я кривое.
Ветхий домик, я весь изъеден
Тишиной твоей вековою.
Только тронь − труха да опилки,
Только глянь − предместье нависло.
Только желтый отсвет коптилки
Меж тобой и звездами, Висла.
Новый день на плотах маячит,
Старый лед уплывает к устью.
И течешь... словно скрипка плачет
Долгой грустью.

* * *

Лицом к тишине зеркальной
Бася, закинув руки,
В стеклянную грудь по капле
Льет серебринки-звуки.

И светится всё стеклянней
Она от капели белой,
И месяц дробит о грани
В трепетной призме тела.

Лунных искринок пляска,
Холод посеребренный,
С ветки скользнула ласка −
Листик пушистой дрёмы.

В инее звезд полярных
Мех на медвежьих спинах,
На снеговых полянах
Шорох ручьев мышиных.

И, наполняясь млечно,
В сон западает тело,
Где водопадом свечным
Время на дне осело.

И в серебряной тайне
Среди белых искринок
Чует соболь молчанья
Ласку пальцев незримых.

* * *

Нас не хватит на это молчанье с тобой
И не хватит на плач по умершему часу.
На стене вырастают и сходят в огонь
Тени, только чужие − пока что не наши.

Словно звери ручные, мурлыча своё,
Нас укутают в мех, пока их не изгладит
Ночь, губами спаленная, и забытьё...
Нас с тобою на это молчанье не хватит.

Есть раздумье тяжелое − слез уже нет,
И не будет, пока не созреет для нови
На руинах цветок, человек среди крови, −
И хрустит под ногой нерастаявший снег.

via   karasu_akira