— Как такое могло случиться?! — воскликнул потрясенный Тициан. — Пару лет назад, в 1508 году, около сотни друзей праздновали тридцатилетие учителя. И вдруг сейчас никого не оказалось рядом? Никто не спас его полотна?!

Франческо стиснул пальцы:

— Таддео Контарини, друг Джорджоне, кинулся к костру и вытащил «Спящую Венеру», «Сельский концерт» и еще несколько холстов поменьше. Но они в ужасном состоянии! Края обгорели, краска полопалась и оплыла — смотреть страшно...

— Пока время не упущено, холсты можно восстановить, — перебил брата Тициан. — Я возвращаюсь домой, в Венецию!

Франческо схватил его за руки:

— Это невозможно! Неужели ты не понял, отчего имущество Джорджоне полетело в огонь, отчего его сбросили в общую могилу? В Венеции чума!

  Брат еще продолжал что-то кричать, но Тициан уже взбирался по винтовой лестнице наверх — в свою комнатку на чердаке, которую отец-настоятель выделил приезжему художнику. Монастырь Скуола дель Санто заплатил ему кругленькую сумму за четыре фрески о чудесах святого Антония, но монахи подождут. Сейчас важнее взглянуть на изуродованные костром картины. Если уж нельзя помочь скончавшемуся учителю, надо попытаться спасти хотя бы его полотна!

  Утром следующего дня двое путников пытались нанять у городских ворот Падуи телегу. Но ни один возница не соглашался отвезти их в Венецию. Боязливый Франческо счел это за знак Небес и вновь принялся отговаривать брата, но Тициан заупрямился. Ехали на перекладных, но ближе к Венеции дороги опустели, и путники побрели пешком. До городских ворот добрались уже после захода солнца. Испугавшись, что стража не впустит их в сумерках внутрь, Франческо начал звонить в колокол. Ворота со скрипом приоткрылись. «Не слыхали, что у нас чума?! — ворчал заспанный страж. — Умные люди из города уходят, а вы — претесь...» Сунув в руку брюзжавшему привратнику Монету, путники побрели к своему жилью недалеко от площади Сан-Паоло.

  Всю ночь Тициан ворочался — гудели сбитые ноги, а на рассвете отправился в свою мастерскую. Вчера Франческо ему рассказал, что именно туда отнесли обгоревшие картины Джорджоне. Трясущимися руками Тициан развернул первый попавшийся холст и ахнул... Обнаженная Венера лежала на обуглившейся траве. На ногах богини темнели ожоги. Художник похолодел. Перед ним — почти уничтоженный холст гения. А он, Тициан Вечеллио, — простой художник, которому всего-то 22 года от роду. Конечно, он с детства мечтал о живописи, но в родном местечке Пьеве-ди-Кадоре учиться было негде. Пришлось отцу отправить девятилетнего сына в Венецию. Мальчик учился сначала у Себастьяно Дзуккато, у братьев Беллини, а в 1507 году перешел в мастерскую «первого живописца Венеции» — Джорджоне да Кастельфранко. Тициан старался перенимать манеру любимого учителя, но ведь он не проучился у него и трех лет! Как же он посмеет приложить свою кисть к его холсту?! А если не получится? Тогда весь мир скажет, что он обесчестил холст гения...

  Хлопнула дверь. На пороге появился еще один ученик Джорджоне — Парис Бордоне. Тициан скривился, он недолюбливал этого напыщенного щеголя. Даже сейчас, когда в Венеции свирепствует чума, франт Бордоне одет по последней моде! Невольно Тициан перевел взгляд на собственную не первой свежести рубаху и запыленный плащ. А, плевать! В конце концов, Тициан — из захолустного Кадора и не воспитывался во дворце, как этот Парис.
  Но щеголь, сняв роскошный плащ, уже встал к запасному мольберту. «Я не многое умею, — бормотал он. — Но иногда учитель доверял мне пейзажный фон. Что вы можете мне поручить, маэстро?» Тициан, отбросив предубеждение, развернул перед Бордоне «Сельский концерт». И только потом осознал: Парис назвал его «маэстро»! Так называют только уважаемых и состоявшихся художников. Тициан еще не знал, что именно после того, как он возьмется за реставрацию полотен Джорджоне, Венеция признает его своим «первым живописцем».

  ...Теперь Тициан нарасхват. Его зазывают и богатые монастыри, и папский двор в Риме. Но он предпочитает трудиться на благо Венеции, тем более что в 1517 году его назначили официальным живописцем правительства, а Совет Десяти поручил ему роспись Дворца дожей. Это не только почет, но и гарантированная оплата. Тициан снял крошечное поместье Ка Трон и мастерскую в приходе Сан-Самуэль. Только брат недоволен: «Вчера в кухне побились тарелки, сегодня в прихожей дымит печь. За всем нужен глаз да глаз. Я разрываюсь между мастерской и домом!» «Забудь о доме! — отмахнулся Тициан. — Ты отличный колорист. Я без боязни могу поручить тебе закончить любой холст». Франческо хмурился: «Тебе, конечно, дела нет до житейских мелочей. Ну а я решил привезти из Кадора какую-нибудь добрую женщину. Пусть служит у нас домоправительницей!»

  Лето 1522 года выдалось хлопотным. Тициан писал алтарный Образ Мадонны для почтённого семейства Пезаро, завершал «Воскресение Христа», заказ папского легата. Торопясь в мастерскую, еле проглотил кусок пересоленной брынзы (ну как заставить служанку ее вымачивать?), закашлялся, и тут появился Франческо с обещанной домоправительницей. Но какой! Совсем юной девушкой. «Это и есть твоя добрая женщина?» — съязвил Тициан. «Ее зовут синьорина Чечилия, — важно ответил брат. — Уже пять лет она прекрасно управляется в доме цирюльника. Особо славится своими сырами. Так что тебе больше не придется давиться пересоленной брынзой!»

  На другой день братья повели Чечилию к мессе. У девушки голова шла кругом. Утром она ходила за провизией и поразилась богатству венецианских лавок, но еще больше ее смутили разговоры местных женщин. «Тебе повезло! — ахали торговки. — Тициан такой красавец! И ты станешь жить с ним!» Чечилия совсем растерялась: она собиралась жить в доме у Тициана, но никак не с ним самим. Она — честная девушка! Но вот теперь, входя в храм, Чечилия невольно любовалась своим спутником — статным, представительным, богато одетым. У него мягкие, чуть вьющиеся темно-русые волосы и задорные темные глаза. Такой достигнет в жизни всего, чего захочет. Тут Чечилия подняла голову и увидела величественную картину. «Это «Вознесение Марии» кисти нашего Тициана!» — горделиво прошептал Франческо. Чечилия прижала руки к груди: неужели люди молятся на картины ее хозяина? Как же ей, простой деревенской девчонке, отказать ему, если вдруг синьор художник захочет стать не только ее хозяином, но и возлюбленным?..

  Тициан ругал себя: что он нашел в этой деревенщине? Дамы самых благородных кровей готовы скрасить его одиночество, лучшие куртизанки Венеции всегда к его услугам. Сама знаменитая Виоланта позировала ему обнаженной для картины «Любовь земная и небесная». Художник обожал ее чувственное грациозное тело, и вот нате вам — неуклюжая Чечилия! Тициан ощущает ее присутствие в доме каждую секунду. Вот и сейчас услышал, как девушка вошла в свою комнатку. Зашуршала одежда, скрипнула кровать... Кровь забурлила в жилах. Тициан рывком открыл дверь. Чечилия приподнялась на локтях в своей постели. «О!» — только и выдохнула она. Но в этом возгласе было столько счастья!..

  Наутро он честно признался ей: «Мне безразлично все, кроме живописи. Из меня не выйдет хорошего мужа, Чечилия!» В ответ она тихо прошептала: «Разве я просила вас жениться на мне?» Поразительная женщина! О своей первой беременности она вообще не сказала ни слова. Просто купила у аптекаря кусок мыла и какой-то белый порошок и, смущаясь, попросила Франческо (не Тициана, нет!) дать немного денег. Майским утром 1524 года, когда братья ушли в мастерскую, Чечилия кликнула повитуху, и уже к вечеру Тициана ждал крошечный Помпонио.

  Второй сын дался не так просто. Врачи советовали поехать на поправку в родную деревню. «Нет! — глухо ответила Чечилия, и по ее щекам потекли слезы. — Разве я могу показаться отцу?..» И Тициан вдруг понял: его верная подруга считает себя падшей женщиной. Да она достойна звания богини, а он все не найдет времени дать ей свое имя!..

  Третий ребенок художника появился на свет уже в законном браке. Тициан взглянул на девочку в розовых пеленках и задохнулся от счастья. Пусть сыновья считаются наследниками, но его сердце навсегда отдано крохе Лавинии.

  Да, то были счастливые времена! Сам герцог Мантуанский Федерико Гонзага поручил художнику написать кающуюся Марию Магдалину. В качестве модели предложил свою любовницу Джулию Фестину —  красотку с притягательными глазами и огненно-рыжей гривой волос. Еще недавно Джулия в обносках торговала хлебом, а теперь живет в герцогском замке, ходит в шелках и жемчугах. Тициан писал ее взволнованно алевшее личико, дав себе клятву: «Вернусь домой — одену Чечилию не хуже этой размалеванной куклы!» Но 3 августа 1530 года пришло короткое послание от Франческо: «Приезжай срочно!» Тициан нанял повозку, но по жуткой жаре лошади еле плелись. До Венеции он добирался без малого два дня, к дому подъехал уже в сумерках. На пороге сидел осунувшийся Франческо: «Несколько дней назад Чечилия родила дочку. И все пошло ужасно! Девочка умерла в тот же день, а сама Чечилия...» Брат махнул рукой и горестно заплакал. Тициан кинулся в комнату жены. Та слабо улыбнулась: «Я не могу встать, чтобы приветствовать вас, муж мой... Но я так рада, что вы вернулись... Не могли бы вы позвать отца Паоло, который венчал нас пять лет назад?»

  Скоро пришел священник и исповедовал больную. «Не бойтесь, все страшное позади. Ей лучше. Она заснула», — сказал Тициан отцу Паоло. Всю ночь он просидел в коридоре у комнаты жены, а когда утром зашел, Чечилия еще «спала», но уже накрытая простыней. Бедняжка, она так привыкла никого не беспокоить в доме, что перед смертью последним судорожным движением сама натянула на лицо простыню.

  После похорон Тициан три дня не выходил из своей комнаты. По дому бродили приехавшие родственники, бегали и гомонили дети. От этих звуков полнокровной жизни осиротевший художник еще сильнее чувствовал свое одиночество. И он помчался назад, в Мантую, — к живописи. Но теперь под скорбной и яростной кистью Тициана красотка Джулия превратилась в глубоко страдающую женщину. Прикрывшись длинными волосами, со слезами на глазах она взывала к Небесам. За кого просила — ведомо только ей. Но кисть художника просила за его кроткую жену...




  ...Тициан стоял перед золоченой дверью особых покоев мантуанского дворца. Сам император Священной Римской империи Карл V, гостивший у герцога Гонзаги, назначил художнику аудиенцию. Ждать, однако, пришлось долго. Важные придворные бросали на Тициана высокомерные взгляды. Наконец золоченые двери распахнулись, и на пороге появился худощавый невысокий человек в простом темном камзоле с умным и грустным лицом. Все склонились в низком поклоне. Один Тициан замешкался, изумляясь: если это — император, то где его важность и надменность? «Где тот, кого я жду?» — спросил монарх по-итальянски. Придворные ринулись навстречу, уверенные — император ожидает их. Но Карл, брезгливо отмахнувшись, направился к Тициану: «Мой живописец!» Придворные как по команде склонились перед художником. Продолжения сцены Тициан не увидел — Карл пригласил его в свои покои. «Я хочу остаться в веках!» — без предисловия заявил он. «Вы — великий император!» — робко вымолвил Тициан. Карл  вздохнул: «Любых правителей забывают. Но картины гения будут жить вечно! Я хочу, чтобы ты, Тициан, написал меня в полный рост с любимой ирландской собакой. И поторопись, пока я здесь!»

  Через неделю Тициан заканчивал портрет. Герцог Гонзага выделил ему залу с высоким сводчатым потолком, где установили двухметровый холст. Художник забрался на скамейку, чтобы подправить фон в верхнем углу картины, и в этот момент с шумом отворились резные двери — на пороге в сопровождении герцога появился Карл V. От неожиданности Тициан выронил кисть. Император сам поднял ее. Художник спустился со скамьи, запоздало склонившись в поклоне: «Ваше величество, ваш слуга не заслуживает такой чести!» «Тициан достоин того, чтобы ему служил Цезарь: монархов много, Тициан один!» — ответил Карл.

  На другой день художник был снова приглашен в личные покои императора. «Я не желаю более быть изображенным никаким другим художником, кроме Тициана Вечеллио! — взволнованно провозгласил Карл. — Отныне ты — мой первый придворный живописец. Я жалую тебя титулом рыцаря и кавалера империи и произвожу тебя и твоих потомков в дворянское звание испанского королевства и «Священной Римской империи». За каждую работу помимо оплаты ты будешь получать дополнительно тысячу золотых!»

  В родную Венецию Тициан вернулся окрыленный: теперь можно купить большой дом с мастерской. Все равно он не может жить там, где все напоминает о Чечилии. Правда, через год оказалось, что не только «подарочные» золотые задерживаются в императорской канцелярии, но даже оплата за работу поступает крайне нерегулярно. Приходится снова искать богатых заказчиков: надо содержать большой дом на Бири Грацце, где постоянно гостят родственники, да и мастерская полна учеников — и все, между прочим, хотят есть!..

  ...Венецианцы ропщут — художник набрал заказов, но не успевает выполнить их к сроку. Даже: картины для зала Большого Совета приносит с опозданием. Поэтому Совет передает работу другому художнику. И кому? Проклятому мазиле Антонио Порденоне, который и рисовать-то толком не умеет! К тому же всюду честит Тициана, заявляя: «Я напишу лучше и, главное, дешевле!» Что ж, посмотрим, что он напишет для зала Совета. Впрочем, кажется, это будет не скоро. Несколько дней назад Порденоне уехал в Феррару — отдохнуть.

  Тициану же отдыхать некогда: если нет достойного заказа, надо его найти. Недавно приятель, скульптор Бенвенуто Челлини, показал Тициану свою медаль с изображением Франциска I. Говорят, французский король платит живописцам не скупясь. Так не написать ли по памяти портрет Челлини? Одеть этого весельчака в пышную алую рубаху с лентами, сделать улыбку пошире, руку упереть в бок, словно он рассказывает что-то смешное. Отличная мысль! Тициан схватился за кисть, и тут в мастерскую влетел один из учеников: «Маэстро, идет стража!»

  Застучали подковы сапог, и к художнику заявились двое венецианских стражников. Они чуть не силком выволокли его на улицу, еле плащ успел схватить, и на глазах у всей Венеции доставили во Дворец дожей. Младший офицер с криком напустился на художника: «Третьего дня в Ферраре скончался живописец Антонио Порденоне! Что вы, гражданин, можете об этом сказать?» Тициан пожал плечами: «Ничего. На все воля Божья!» Офицер не унимался: «А может, ваша? Вы ему завидовали. Не вы ли приказали подмешать в его вино отраву?» Тициан понял: медлить нельзя, и подбоченясь рявкнул «королевским» голосом: «Как вы смеете обвинять меня?! Я — рыцарь Золотой шпоры и граф Палатинский!» В этот момент в зале появился один из членов Совета Десяти. Увидев художника в окружении стражников, он буквально побелел от страха. Ясное дело, император не простит ареста своего первого живописца! Тициана тут же освободили. Но слухи сдержать не удалось: всю жизнь молва приписывала ему отравление Порденоне. Проклятый Антонио продолжал пакостить даже из могилы...

  Каких только ужасов не рассказывали о Тициане! Когда венецианская куртизанка Аттика умерла страшной смертью (с нее заживо содрали кожу!), горожане снова начали шептаться: не иначе как убийца — Тициан. Додуматься до такой страшной пытки мог только художник, ведь живописцы любят изображать античную легенду, в которой бог Аполлон, выиграв спор у силена Марсия, сдирает с бедняги шкуру. К тому же Тициан часто рисовал несчастную куртизанку обнаженной. Весь город знает: именно Аттика и есть его Венера Урбинская. После таких обвинений властям пришлось провести расследование, правда, закрытое. Нельзя же вызывать для дачи показаний чуть ли не всех знатных венецианцев — многие из них захаживали к Аттике. Но расследование ничего не дало.

  Потом случилось несчастье в доме самого Тициана. После смерти Чечилии хозяйством заправляла сестра художника Орса. Мартовским вечером 1550 года с ней прямо на кухне случился сердечный приступ. Тициан, вернувшсь домой следующим утром, застал сестру уже на смертном одре, под черным покрывалом. И горожане вместо соболезнований вновь косо поглядывали на «проклятого живописца».

  После кончины Орсы взять на себя все хозяйственные заботы пришлось дочери живописца. Надо сказать, Лавиния быстро научилась управлять большим домом, всегда наполненным друзьями и учениками. Скоро в Венецию приехал племянник Тициана Корнелио Сарачинелли (молодой человек занимался торговлей в местечке Серравале, сколотив на этом кругленькое состояние) и с первого же вечера принялся пылко ухаживать за красавицей Лавинией. Тициан пришел в восторг. Он отложил на приданое любимой дочери почти полторы тысячи дукатов, а теперь получалось, что деньги останутся в семье! На свадьбу пригласили триста человек. Столы вынесли в сад. Деревья украсили цветами и лампионами, дорожки устлали коврами. За день до свадьбы Тициан решил самолично осмотреть платье невесты, ведь оно шилось по его эскизу. Войдя в комнату дочери, он увидел, что девушка сидит на балкончике, расчесывая под Солнечными лучами волосы, чтобы осветлить их. Так поступали все венецианские модницы. В комнате стоял довольно неприятный запах — служанка мазала Лавинии голову каким-то пахучим отваром. «Что это?» — скривился художник. «Смесь прогорклого оливкового масла и забродившего осадка от белого вина!» — ответила дочь. Тициан проворчал поморщившись: «Лучше бы мазалась мочой!» Лавиния живо поинтересовалась: «А поможет?»

  С тех пор до самого появления париков модницы Венеции уединялись на балконах, чтобы «поблагоухать под солнцем» — именно так они окрестили новую процедуру.

  ...Но как быстро все меняется! Верхний этаж на Бири Гранде опустел. Комнаты детей и каморка Орсы стоят закрытыми. Помпонио теперь священник, Орацио снял себе домик. Хорошо, хоть работает вместе с отцом в мастерской — там дел невпроворот. Сам маэстро не успевает написать все, что заказывают. Поэтому рядом трудятся и подмастерья, и художники постарше — кто делает подмалевки, кто пейзажный фон. А заказчики как стали привередливы! Их вкусы быстро меняются. Например, Филипп II, сын и наследник Карла V, едва став королем Испании, повелел Тициану украсить стены строящегося дворца Эскориал мифологическими сюжетами, причем молодой король затребовал самые фривольные, с обнаженными женскими фигурами. «Пусть их позы, кои ты, Тициан, покажешь, как с натуры, дают Нам королевское отдохновение!» — написал ему Филипп. Лет десять испанец мучил художника своими мифологическими сюжетами, а потом вдруг объявил, что теперь желает иметь полотна о страстях Христовых, поскольку решил превратить Эскориал в монастырь. Впрочем, какие бы фантазии ни посещали королей, одно оставалось неизменным — плата за картины постоянно задерживалась, а цена картин занижалась. Дошло до того, что Тициан не получал денег больше двух лет.

  И вдруг ему решили выплатить все! В июне 1559 года художник послал Орацио в Милан — город в то время находился под испанской короной. Через неделю сын вернулся с полной сумкой денег, но в каком виде — весь в бинтах и кровоподтеках! Оказалось, скульптор Леоне Леони, известный забияка, затащил Орацио в себе на пирушку, но, прознав об огромной сумме, имевшейся при нем, тут же за столом подговорил приятелей на убийство. Когда простак Орацио собрался уходить, один из негодяев накинул ему на голову плащ, остальные бросились на него с кинжалами. Спасибо верному слуге юноши, который кинулся в гущу схватки и заорал благим матом: «Предатели!» На крик сбежались соседи. Всех нападавших сдали стражникам, только подстрекатель Леони скрылся.

  Тициан, взывая к справедливости, написал Филиппу II. «Мы ценим искусство Тициана столь же высоко, сколь искусство Леони, — сухо ответил король. — Мы наказали скульптора — он заплатил Нам штраф».

  ...Подслеповато щурясь, Тициан бродил по своей большой мастерской. С конца 1560-х годов он начал терять зрение. Теперь он — немощный старик. Вчера в послании к Филиппу Тициан сообщил: «Я не знаю, где найти средства к существованию в глубокой старости!» И подписался: «Ваш 95-летний слуга». Конечно, он гораздо моложе, но 99 лет — пограничная дата, когда уже нельзя просто сказать «старик», а придется говорить «патриарх»... Когда- то молодые художники произносили его имя почтительно и с восхищением. Каждый надеялся, что после его смерти сам станет первым живописцем Венеции. Но время шло, художники уходили в мир иной, а Тициан все жил. И имя его уже сопровождается проклятиями: когда же он наконец освободит место?!
  Тяжело шаркая, художник добрался до дальней комнаты мастерской. Здесь — его молодость. Последние годы он частенько выпрашивал у заказчиков свои старые картины — чтобы «подновить». На самом же деле просто хотел еще раз встретиться с ними, заглянуть в молодость. А уж нынешние и вовсе отдавать не спешил. Заказчикам втолковывал: дескать, надо кое-что дописать, подправить... Уже заполнил картинами всю мастерскую, откуда было знать, что все так обернется?! По всей Венеции опять возводят чумные бараки. Но эпидемия столь чудовищна, что лодки не успевают перевозить трупы через лагуну на остров Лидо. Помпонио теперь безвыездно живет в монастыре, Орацио помогает лекарям и тоже не приходит к отцу, боясь принести в дом заразу. А красавица Лавиния уже не придет никогда... Тициан смахнул слезу: его солнечная девочка умерла пятнадцать лет назад. Только ее многочисленные портреты остались с отцом...

  Вчера стражи объявили новый указ карантинной службы: все имущество в доме, где обнаружен хоть один больной, должно быть сожжено. Тициан вспомнил, как когда-то в костер полетели картины Джорджоне. Теперь костров не жгли — сил нет выносить имущество на площадь. Поджигали весь дом. Выходит, если Тициан заболеет, его полотна сгинут в огне...

  Мадонна, неужели ты допустишь такую несправедливость?!

  Художник еле добрался до постели. Лег, накрылся белой простыней. Уже ночью на Бири Гранде появился отец Томазини, немолодой приходской священник. Заметил свет в окне. Зашел. Осенил умершего крестом, начал читать молитву и вдруг увидел позади кровати незаконченное «Оплакивание Христа». На холсте старый Иероним с изможденным лицом Тициана горестно смотрел на мертвого Иисуса, у которого под мышкой набух огромный чумной бубон.

  Наутро отец Томазини сделал запись в приходской книге: «Я, приходской священник церкви Сан-Канциан, удостоверяю, что в год 1576-й, 27 августа, мой прихожанин, мессир Тициан Вечеллио...» Священник перекрестился и завершил запись подлогом: «скончался от старости». Бог простит ложь. Зато картины Тициана будут живы.

Юрий Бочаров