НЕВЕРНАЯ ЖЕНА 

И в полночь на край долины 
увел я жену чужую, 
а думал - она невинна... 
То было ночью Сант-Яго, 
и, словно сговору рады, 
в округе огни погасли 
и замерцали цикады. 
Я сонных грудей коснулся, 
последний проулок минув, 
и жарко они раскрылись 
кистями ночных жасминов. 
А юбки, шурша крахмалом, 
в ушах у меня дрожали, 
как шелковые завесы, 
раскромсанные ножами. 
Врастая в безлунный сумрак, 
ворчали деревья глухо, 
и дальним собачьим лаем 
за нами гналась округа... 
За голубой ежевикой 
у тростникового плеса 
я в белый песок впечатал 
ее смоляные косы. 
Я сдернул шелковый галстук. 
Она наряд разбросала. 
Я снял ремень с кобурою, 
она - четыре корсажа. 
Ее жасминная кожа 
светилась жемчугом теплым, 
нежнее лунного света, 
когда скользит он по стеклам. 
А бедра ее метались, 
как пойманные форели, 
то лунным холодом стыли, 
то белым огнем горели. 
И лучшей в мире дорогой 
до первой утренней птицы 
меня этой ночью мчала 
атласная кобылица... 
Тому, кто слывет мужчиной, 
не скромничать не пристало, 
я повторять не стану 
слова, что она шептала. 
В песчинках и поцелуях 
она ушла на рассвете. 
Кинжалы трефовых лилий 
вдогонку рубили ветер. 
Я вел себя так, как должно, 
цыган до смертного часа. 
Я дал ей ларец на память 
и больше не стал встречаться, 
запомнив обман той ночи 
у края речной долины, - 
она ведь была замужней, 
а мне клялась, что невинна. 

 БАЛЛАДА МОРСКОЙ ВОДЫ

Море смеется
у края лагуны.
Пенные зубы,
лазурные губы...

- Девушка с бронзовой грудью,
что ты глядишь с тоскою?
- Торгую водой, сеньор мой,
торгую водой морскою.

- Юноша с темной кровью,
что в ней шумит не смолкая?
- Это вода, сеньор мой,
это вода морская.

- Мать, отчего твои слезы
льются соленой рекою?
- Плачу водой, сеньор мой,
Плачу водой морскою.

- Сердце, скажи мне, сердце, -
откуда горечь такая?
- Слишком горька, сеньор мой,
эта вода морская...

А море смеется
у края лагуны.
Пенные зубы,
лазурные губы.

 Есть в дожде откровенье - потаенная нежность. 
И старинная сладость примиренной дремоты, 
пробуждается с ним безыскусная песня, 
и трепещет душа усыпленной природы. 

Это землю лобзают поцелуем лазурным, 
первобытное снова оживает поверье. 
Сочетаются Небо и Земля, как впервые, 
и великая кротость разлита в предвечерье. 

Дождь - заря для плодов. Он приносит цветы нам, 
овевает священным дуновением моря, 
вызывает внезапно бытие на погостах, 
а в душе сожаленье о немыслимых зорях, 

роковое томленье по загубленной жизни, 
неотступную думу: "Все напрасно, все поздно!" 
Или призрак тревожный невозможного утра 
и страдание плоти, где таится угроза. 

В этом сером звучанье пробуждается нежность, 
небо нашего сердца просияет глубоко, 
но надежды невольно обращаются в скорби, 
созерцая погибель этих капель на стеклах. 

Эти капли - глаза бесконечности - смотрят 
в бесконечность родную, в материнское око. 

И за каплею капля на стекле замутненном, 
трепеща, остается, как алмазная рана. 
Но, поэты воды, эти капли провидят 
то, что толпы потоков не узнают в туманах. 

О мой дождь молчаливый, без ветров, без ненастья, 
дождь спокойный и кроткий, колокольчик убогий, 
дождь хороший и мирный, только ты - настоящий, 
ты с любовью и скорбью окропляешь дороги! 

О мой дождь францисканский, ты хранишь в своих каплях 
души светлых ручьев, незаметные росы. 
Нисходя на равнины, ты медлительным звоном 
открываешь в груди сокровенные розы. 

Тишине ты лепечешь первобытную песню 
и листве повторяешь золотое преданье, 
а пустынное сердце постигает их горько 
в безысходной и черной пентаграмме страданья. 

В сердце те же печали, что в дожде просветленном, 
примиренная скорбь о несбыточном часе. 
Для меня в небесах возникает созвездье, 
но мешает мне сердце созерцать это счастье. 

О мой дождь молчаливый, ты любимец растений, 
ты на клавишах звучных - утешение в боли, 
и душе человека ты даришь тот же отзвук, 
ту же мглу, что душе усыпленного поля!