Превосходство русского языка

А.С. Шишков. Превосходство нашего языка над другими

Поистине язык наш есть некая чудная загадка, поныне еще темная и неразрешенная. В каком состоянии был он до введения в Россию православной веры, мы не имеем ни малейшего о том понятия, точно, как бы его не было.
Ни одна книга не показывает нам этого. Но вдруг видим его возникшего с верою. Видим на нем Псалтирь, Евангелие, Иова, Премудрость Соломонову, Деяния апостолов, послания, ирмосы, каноны, молитвы и многие другие творения духовные.
Видим язык наш не младенцем, едва двигающим мышцы свои; но мужем, поражающем силою слова, подобно как Геркулес силою руки.
Дивимся острым и глубоким мыслям, заключающимся в словах его. Дивимся чистоте, согласию, важности, великолепию. Кажется, как будто ум и ухо истощили все свое тщание на составление его.

Надлежало дать имена чувствам нашим — слух, зрение, обоняние? Ум искал знаменование в них самих. В слове слух поместил название соответствующей части тела: ухо. Слово зрение сблизил с подобными же свет означающими понятиями трение, заря. Слово обоняние (сокращенное из обвоняние) составил из предлога объ и имени воня, следовательно, сделал его выражающим чувствование окрестного запаха.
Надлежало ли назвать какую-либо видимую вещь: ум разбирал качества ее; ежели примечал в ней круглость, то для имени ее выбирал и буквы, такой же образ имеющие: око.
Потом от каждого названия производил ветви так, чтоб они, означая различные вещи, сохраняли в себе главное, от корня заимствованное понятие.
От грома произвел громко, громогласно, громоздко, огромно, гремушка и проч. От ока— около, околица, околичность, окно.
Потом от этих ветвей пустил еще новые отрасли: коло или колесо, коловратно, колесница, кольцо, колыхать, колыбель.
Все эти ветви, подобно ветвям дерева, питаются от своего корня, т.е. сохраняют в себе первоначальное понятие о круглости.
Надлежало ли назвать какую-либо невидимую вещь, ум примечал действие звука ее; тогда ухо тотчас давало имена: гром, треск, вихрь.

Таковые семейства слов, из которых иные весьма плодородны, часто примечаются в языке нашем. Они подобны древам, составляющим великий лес.

Мысль человеческая, переходя от одного понятия к другому, смежному с ним, рождает слова и составляет целые семейства их. Почти каждое слово в языке нашем принадлежит к какому-нибудь из таковых семейств, и само собою показывает источник, откуда оно течет, то есть первоначальную, породившую его мысль. В языках, которые не коренные, но составлены из разных языков, мы того не примечаем, или примечаем гораздо меньше.

Где таковые семейства многочисленнее и где их больше, то безошибочно заключить можно, что язык сей есть — древнейший и богатейший: видно, что он о составлении слов своих сам умствовал, из самого себя извлекал их, рождал, а не случайно как-нибудь заимствовал и собирал от других народов.

Многие слова в языке нашем заключают сами в себе знаменование, то есть описуют образ вещи, или действие, или качество, и, следовательно, заступают место целых речений. Например, в названии вельможа слово вель (от велий) напоминает мне о изяществе, величии; слово можа (от мощь или могущество) изображает власть, силу.
Француз назовет сие grand Seigneur, немец grosser Herr, и оба двумя своими словами не выразят мысли, заключающейся в одном нашем слове; ибо слова их, ни первые gsand, grosser (велик), ни вторые Seigneur, Herr (господин), не дают мне точного понятия ни о слове велий, ни о слове могущество; они говорят только великий господин, а не вельможа.

Мы говорим целомудрие. Французы говорят chastete. Немцы — Keuschheit.
Какую мысль заключают в себе слова их? Никакой, кроме условной, то есть основанной на вере к тому, от кого я их услышал.
Наше слово, напротив, само себя толкует и объясняет.
Я в знаменовании его не другому кому верю, но ему самому; ибо во-первых, нахожу в нем целость, означающую такую вещь, которая все свои части при себе сохраняет.
В таком разуме сказано: будьте мудри яко змии, и цели яко голуби, то есть ни в чем не повреждены, невинны, чисты, непорочны.
Во-вторых, к сему понятию присовокуплено еще понятие о мудрости. Следовательно, слово целомудрие само собою значит: мудрое сохранение себя во всей чистоте и непорочности.
Представляется ли вся сия мысль французу или немцу в словах их chastete и Keuschheit, в составе которых нет ничего напоминающего о мудрости и неповрежденности или непорочности?

Сколько мы таковых слов в языке нашем показать можем: присносущный, благообразный, лютонравный, песнопение, благоухание, чадолюбие, искони, вретище, сладкоречив и тысячи тому подобных.
Французское tresor (сокровище), будучи составлено из слов tres — весьма, or— золото, не заключает в коренном знаменовании своем ни малейшего понятия о сокровенности.

Далее…
http://rys-arhipelag.ucoz.ru/publ/6-1-0-1154