Название:Последний аспект
Пейринг:Том/Билл
Статус:закончен
Предупрежление:инцест



Наверное, я еще никому так не завидовал, как тебе, Билл. Собственному брату.

Почему? Потому что я выбрал стиль жизни поспешно, и теперь жалею, что не могу поменять это, вернуть время обратно.

Я хочу, как ты. Хочу тоже красить глаза (когда ты сам их мне подвел, мне на самом деле понравилось – неважно, что я долго плевался своим отражением в зеркале), хочу вешать на себя кучу фенечек, хочу сражать пошлыми предложениями всех особей обоих полов в радиусе пяти метров, хочу…

В общем, хочу выглядеть, как гламурная потаскушка, и вести себя точно так же.

Что, ты спрашиваешь, не намек ли это на твою персону? Что ж, можно и так сказать…

А что? Что ты злишься, Билл? Неужели не так все происходит? Или ты думаешь, что я не знаю о том, как ты любишь водить к себе девочек? И мальчиков? Мне все давно известно, братец, и не пытайся себя оправдать. Мне то что? Я ведь всего лишь хочу быть, как ты.

Научи меня. Это ведь не сложно, правда? Скажи, что ты можешь это сделать, Билл! Я так надеюсь на тебя. Это теперь уже не интерес, не простое желание, а потребность, в которой нельзя отказать больному организму.

- Странно, - сказал тогда ты, с интересом глядя на меня, когда я впервые попросил тебя об этом. – Ну, если ты так хочешь, то… пожалуй, мы можем попробовать.

В тот момент ты так обнадежил меня. Я был весь внимание, старался не пропустить ни одного твоего слова. Но все происходило не так, как, мне казалось, должно было происходить. Ты частенько подсмеивался надо мной, подкалывал к месту и не к месту, а то вдруг становился чересчур придирчивым, критиковал каждый мой шаг, каждый жест.
«Нет, Том, эта рубашка никак не идет к твоему выражению лица…»
«Господи, ну зачем тебе понадобился этот сэндвич? Смотри, какое пятно осталось на моем любимом кашемировом свитере!»
«Томми, я, конечно, понимаю твою тягу к прекрасному, но тебе нельзя носить такие брюки со стрелками. Для них нужна, какая-никакая, а задница, а у тебя, пардон, ее нет…»

Кто бы говорил, «одуванчик - толстые щечки». Хотя, про тебя и так не скажешь…

В общем, мне надоели твои придирки, и я решил бросить эту затею. Попытаться вернуться в тот имидж, который был для меня уютным домом многие годы.

Но я не смог. После всех попыток быть похожим на тебя, Билл, я позабыл, что значит быть «юным гангста», и завис в пространстве между двумя мировоззрениями.

И тогда я решил, что попробую сам изменить себя. Если у тебя это выходит только путем издевательств, то, может, я сам что-нибудь, да и смогу.

Было сложно. Поначалу я не мог вспомнить ни одного из советов, что ты давал мне. При этом у меня постоянно всплывали твои насмешки по поводу моего внешнего вида, и я не мог сосредоточиться. От макияжа я отказался сразу же – мне никогда не научиться подводить глаза так, чтобы не быть похожим на вампира. Потом я начал таскать у тебя Космо. В те времена ты постоянно злился, что журналы пропадают у тебя из тумбочки, и вечно обзванивал всех знакомых в поисках очередного номера. Который, к слову сказать, в этот момент лежал у меня в комнате, тщательно зарытый под свеженькими выпусками Плэйбоя и автожурналами. Ты бы никогда не догадался, что я могу читать подобные вещи, правда, Билл?

Постепенно у меня начали вырабатываться привычки в одежде, формировался собственный стиль. Я избавился от широченных футболок и джинсов в гардеробе, заполнив освободившееся место одеждой классических марок, известных дизайнеров. И ни одной вещи из коллекции собственного брата. Ходи себе, Билли, обвешанный своими же логотипами с ног до головы – мне дела нет. Этим ты неприятно напоминаешь Гвен Стефани. Тоже человек, помешанный на своей продукции. Ходячая реклама. Как вульгарно.

Теперь я уже не тот Том Каулитц. Я изменил себя, и это сыграло в мою пользу. Рэпперские штаны уступили место джинсам и брюкам-клеш, футболки сменились на рубашки, кепки пропали напрочь – теперь свои дреды я просто перевязываю резинкой для волос. И мне это нравится, я понимаю, что это то, что мне нужно. Мне комфортно в моем новом имидже.

Вот только ты, Билл, все чаще злишься на меня из-за этого. И я знаю, почему.

Просто ты думал, что я всегда буду зависеть от тебя на подсознательном уровне, что из-за своей зависти к твоему внешнему виду я буду чувствовать себя ущемленным и тянуться за тобой, как за спасительной соломинкой, лучом света в темноте, который снова и снова будет выводить меня в светский мир, где все тепло и солнечно, все друг другу рады… Вот только это напоказ у вас всех. На самом деле я знаю, что каждый из вас постоянно норовит перегрызть другому глотку. Только вы этого не показываете. Куклы.

Я и теперь участвую в твоих выходах в свет. Только я уже знаю, что нужно говорить, как себя вести и все такое прочее. Я мило улыбаюсь присутствующим и, заметив тебя в толпе, торжественно поднимаю бокал «в твою честь». Но ты лишь недовольно кривишься и исчезаешь в море лиц, музыки и шампанского. Я пожимаю плечами. Так и быть… Жалко, конечно, но мы теперь уже точно – совершенно разные…

После одного из таких раутов мы приехали домой. Ты вышел из такси, не сказав и слова водителю, и мне пришлось платить самому. Я едва успел войти за тобой в лифт, потому что, видимо, ты явно не собирался ждать меня, и уже нажал на кнопку нужного этажа. «Все-таки, наша квартира в Берлине – потрясающее место», - думал я, пока мы поднимались вверх. И это правда: пускай в ней было всего три небольших комнаты, но вид из окон двадцать третьего этажа впечатлял неслабо. Ах, вот и она, наша красавица-обитель. Я так люблю ее… наверное, ни к кому не испытывал такого теплого чувства, как к собственной недвижимости. Может, во мне просыпаются жлобские качества? Нет, с чего бы это? Мне удалось выработать иммунитет от этих толстокожих физиономий вокруг. А от своей квартиры я получаю чисто эстетическое удовольствие…

Переступив порог, я будто оказался в родной стихии. У нас с тобой, Билл, были долгие споры насчет интерьера комнат, особенно гостиной. В результате зал вышел болотно-зеленого цвета с бордовыми акцентами, для своей комнаты я выбрал сочетание коричневого и беж, кухня - по твоему настоянию – в стиле хай-тек. Стекло и металл, металл и стекло… мне там неуютно, поэтому я стараюсь проводить там как можно меньше времени.
Твоя комната – это отдельный разговор. Здесь я уже не мог тебе перечить в выборе стиля, цвета и аксессуаров. И в этот раз ты дал волю своей фантазии.
Скорее, там и особых задумок не надо было. Просто не каждый человек решится на такое. Вся комната была сделана в агрессивном черно-бело-красном цвете; минимум мебели, но в той же гамме: красная круглая кровать с черными простынями и белыми подушками, чернильно-черное фортепиано (даже не знаю, зачем оно тебе – ты ведь за всю жизнь садился за него пару раз, и играть умеешь только полторы пьесы). Картину завершает огромная – во всю стену – черно-белая фотография. Твоя фотография…

Но я отвлекся…

Едва зайдя в квартиру, ты тут же свалился на диван, не включая даже ламп. Последнее опять пришлось сделать мне. Свет залил комнату, отражаясь в стеклах окон. Ты лежал навзничь, но, как только стало светло, перевернулся на спину и недовольно прищурился.
- Том, зараза, ты что делаешь? Глазам больно.
- Прости, я не хотел, - я попытался, чтобы в моем голосе прозвучали сочувственные нотки. Едва вышло.
- Ты же знаешь, мне нельзя так делать, - продолжил ты свою тираду. – У меня легко портится зрение, поэтому мои глаза надо тщательно оберегать от перенапряжения, понимаешь? Я лично не хочу снова носить очки, как это было в детстве, - ты передернул плечами и уткнулся носом в подушку. Да, знаю я твое хрупкое здоровье. Тебе, наверное, и сексом заниматься нельзя, чтобы не напрягаться сильно.
- Окей, - я выключил верхний свет, оставив только точечные светильники по углам комнаты. Ты отнял от лица подушку и хищно улыбнулся.
- Так-то лучше. Том, дай мне сигарету.

«О, Господи…» - вздохнул я про себя, но вслух не проронил ни слова. Ты до сих пор остался мелким сопливым мальчишкой, Билл, потому что ты до сих пор боишься, что наша мать застукает тебя за курением, и хранишь сигареты у меня. Ты думаешь, она для этого появляется в нашем с тобой обществе? У дамы в ее возрасте могут быть более благородные цели. Например, она уже полгода выбирает спонсоров для своей очередной благодетельной акции, а еще такие рауты для нее – просто повод увидится со знакомыми, которые заняты больше нее и не всегда могут выкроить минутку для дружеского визита. Так что не беспокойся, Билли, нашей матери не до того, что ее сын уже черт знает, сколько лет губит свой организм никотином.

Я спокойно вытащил из кармана пачку и протянул тебе. Ты выхватил сигарету и тут же затянулся, выпуская изо рта струйку дыма. Я молча смотрел, как тлеет ее кончик, и в мыслях еще и еще раз констатировал факт: мой брат – совершеннейшая баба. Ну, покажите мне нормального парня, который по своей же воле курил бы тонкие дамские папиросы?..
- Чего уставился? – резкий голос вытянул меня из ступора. Ты полулежал напротив меня на диване и с кислым видом изучал меня. Я пожал плечами:
- Ничего, просто… задумался.
- Ха! – воскликнул ты, и мне захотелось закрыть уши – так сильно резал слух твой неожиданно высокий голос. – И ты еще умеешь думать? Томми, лапочка, ну не смеши родственника. Ты же всю жизнь думал головкой, а не головой. Так какие могут быть мысли? Ой, не могу, солнышко, рассмешил! – ты покатился со смеху, успевая только смахивать появляющиеся в уголках глаз слезинки. Я неожиданно почувствовал, что мои пальцы сильно сжали поручни кресла в порыве злости, и сам я еле сдерживаюсь, чтобы не дать родному брату по роже. Но я пересилил себя и решил быть спокойным, во что бы то ни стало.
Тем временем ты и не думал затыкаться.
- Ох, Томас, что же мне с тобой делать? Ты же так скоро позорить меня будешь перед всеми! Скажи, когда у тебя была последняя девушка? Ой, вот только не надо врать, Том, я уже и так знаю… хорошо, если не так, то хоть скажи, когда ты в последний раз с кем-то спал. Чего молчишь? Что, с тех самых пор?.. Не могу поверить! Том Каулитц уже четыре месяца никого не трахал! – последнее заявление было произнесено настолько громко, что мне показалось, что это услышал весь дом, от фундамента до крыши. Я даже успел представить, как от громкости твоего голоса слетают с проводов испуганные вороны. Всю эту тираду я старался не смотреть на тебя. Просто чтобы лишний раз не разочаровываться. Как я тебя боготворил раньше, и как терпеть не могу сейчас. Ты совсем растерял остатки мужского начала в характере, и полностью превратился в какое-то непонятное смазливое существо по имени Билл Каулитц, которое и шагу не может ступить, чтобы не плюнуть кому-то в душу. Нет, конечно, может быть, есть такие люди, с которыми ты добр и ласков. Просто каждый раз, когда ты пытаешься опустить меня ниже плинтуса, я хочу думать, что я не один такой в этом мире. Что ты не настолько жалок, чтобы отыгрываться за каждую мелкую неудачу на своем брате-близнеце, потому что остальные при таком обращении просто сотрут тебя в порошок.
Я перегнулся через стол и подвинул к себе стеклянный кувшин с водой. Секунда – и в моем стакане уже плескался прозрачный спаситель от ненужной агрессии. Не заметив того, я осушил его в три глотка. В это время ты все еще смотрел на меня с дикой усмешкой на лице, ожидая моей реакции на твой выпад. Но, не дождавшись таковой, хмыкнул и едко протянул:
- Тря-а-а-пка…
Стакан со звоном приземлился на поверхность стола. Черт, как же я раньше терпел все твои выходки, а? Я резко поднялся с места и ретировался в ванную. Фу, опять этот ненавистный черный цвет, пускай и разбавленный неким подобием бледного синего. Голубой и черный – вульгарное сочетание. Я присел на край ванной и попытался успокоить внезапно будто сорвавшееся с цепи дыхание и сердцебиение. Где ты, Билл? Где тот милый веселый мальчишка, поющий о любви и ненужных запретах? Куда ты подевался? Тебя съело чудовище по имени Слава, и теперь ты только в себе души не чаешь – звезда, талант, гений… Боже мой.
- Эй, То-ом! – послышалось из-за двери. – Дай угадаю, что это ты там делаешь? Знаю: пытаешься доставить себе удовольствие в компании собственного отражения? Окей, окей, только плитку мою не испачкай, Рози скоро надоест натирать ее до блеска каждый день. Хотя… - голос за стеной притих. – Можешь пачкать. У нее такой аппетитный зад, когда она наклоняется в униформе…
Я не выдержал и, резко распахнув дверь ванной, вышел прочь. Чувство собственного достоинства, выработанное за несколько лет, не давало мне просто пойти наорать на тебя или подраться с тобой. Я влетел на кухню и, выхватив из холодильника бутылку мартини, наполнил бокал и высушил его одним махом. Потом налил второй. Алкогольным опьянением в организме и не пахло, хотя обычно меня быстро развозит буквально от пары глотков вина. Не то, что ты, Билл. Ты-то, сволочь, как раз не пьянеешь никогда. Жаль, а то все твои сегодняшние закидоны можно было бы списать на алкоголь. Как ни странно, но в этот вечер обычно нетерпимая мною металлическая мебель успокаивала, вода, капающая из незакрытого крана, действовала, словно валерьянка. Стало немного жарко, я распахнул открытое окно пошире и, сняв пиджак, расстегнул несколько верхних пуговиц рубашки. Я почти расслабился, но в ту же секунду ты появился рядом, и одной твоей злобной ухмылки хватило, чтобы бокал с треском разлетелся у меня в руках – настолько сильно я сдавил его, пытаясь перебороть злость.
- Билл, - начал я, отчаянно надеясь, что не сорвусь. – Какого черта тебе от меня нужно? Тебе не хватило тех шести лет подряд, что ты издевался надо мной? Почему, даже будучи совершеннолетним и абсолютно свободным человеком, я не могу иметь права на что-то личное? А ты выносишь напоказ каждую мою ошибку, и…
Я не смог закончить, потому что ты начал смеяться. Смех отскакивал эхом от металлических поверхностей кухни, и прочно заседал в каждом углу комнаты. Ты стоял прямо передо мной, опершись руками на стол, и не смог остановиться. Слезы текли из глаз, а ты все смеялся и смеялся. Это было почти похоже на истерику, потому что я никогда не видел, чтобы люди хохотали минут десять подряд, без остановки. Этот неприятный, тонкий смех резал слух, хотелось врезать тебе по морде, чтобы ты заткнулся, дорогой братец. Реально дорогой. Я столько на тебя истратил нервов. Пощечину не влепишь – слишком по-девичьи выйдет, да и поможет вряд ли. Поэтому я нашел единственно подходящий выход из ситуации и, схватив тебя за волосы на затылке, притянул к себе и поцеловал. Язык увязал в твоем липком блеске для губ, я старался слизать его и не мучаться, но он прилип к коже намертво, будто клей. Во рту у тебя еще оставался вкус вишневого ликера (ты пил его перед уходом), смешанный с привкусом только что выкуренной сигареты. «Bittersweet», вспомнилась мне старая красивая песня. Уж и не помню, кто ее поет. Таков ты, Билли: вроде бы сладкий милый мальчик, а раскусишь – «ан нет, леди и джентльмены, не такая уж я и конфетка!». Вот только ты не даешь себя выплюнуть. Приходиться глотать, морщась, и только тогда уходить. Некоторые, что повелись на яркую обертку, ею же и наслаждаются, даже в тот момент, когда ты проявляешь всю свою горечь, весь свой яд. Мне плевать и на то, и на другое. Просто очень хотелось тебя заткнуть, братец…
Свободная рука неосознанно потянулась к твоей шее, и пальцы сомкнулись вокруг горла. Пока несильно, так, на всякий случай. Как только я прикоснулся к сонной артерии подушечками пальцев, ты открыл рот, шумно вдыхая воздух, и выгнулся дугой ко мне навстречу. Все же целоваться с тобой лучше, чем слушать твою чушь. Я провел языком по ровному ряду твоих белоснежных зубов и скользнул дальше. Теперь ты точно ничего не скажешь, потому что и твой ядовитый язычок тоже занят нехитрым делом. Ты словно прочитал мои мысли, что стоять в таком положении неудобно, и сел на меня верхом, не отрываясь от нашего занятия. Твои руки скрестились где-то в районе моей поясницы, и пальцы начали мерно сжиматься в такт прикосновениям губ. Потом они проследовали ниже и постепенно вытащили края рубашки из брюк, забираясь под ткань и лаская кожу круговыми движениями. Я выпутал свою руку из черной шевелюры (ты не стриг волосы уже года четыре, в результате чего самые длинные пряди из твоей новой прически доходили почти до талии, а самые короткие – до ушей), и запустил ее тебе под рубашку, скользя по выступающим ребрам и затвердевшим соскам. Ты так красиво вздыхаешь при каждом моем прикосновении, Билли… Это гораздо приятнее слышать, чем твой извечный сарказм. Мой Бог, как же хороша тишина, пусть нечасто разрываемая нашим дыханием! Внезапно ты стянул тонкую полупрозрачную ткань со стола, служившую символической скатертью, и потянул меня за ворот рубашки. Я поднялся, держа тебя полностью на себе (ты так удобно обвил ноги вокруг меня, что не хотелось тебя отпускать), и, осторожно ступая между разбросанных приборов, разбитых чашек и расколотых свечей, уложил тебя на толстую дымчатую столешницу - стекло и металл пополам, как сэндвич. В тишине смешно послышался звук разорвавшегося поцелуя. Я секунду-две смотрел на твое тело, практически пошло распластавшееся на столе, и поймал себя на мысли, что мне хочется владеть этим телом. Твоим телом, Билл. Хочется, чтобы ты теперь зависел от меня, скулил, прося ласки, стонал и извивался в моих руках, слепо ожидая желаемого наслаждения. И я смотрел, будто со стороны, как мои руки опустились на твою грудь, пальцы медленно расстегнули молнию рубашки, обнажив бледную кожу. Мы забыли, с чего это все началось, но прекращать, по-видимому, не хотелось совершенно. Наоборот, хотелось чего-то большего. Потому мои пальцы, пробежавшись от твоей шеи к животу, принялись расстегивать замысловатую комбинацию застежек на ремне и джинсах. Все это время – секунд пятнадцать от силы – ты лежал неподвижно, прерывисто дыша сквозь неплотно стиснутые зубы, и воздух со зловещим свистом вырывался из горла. Наконец, последняя пуговица-преграда была преодолена, и я неспешно стянул с тебя джинсы. Не знаю, почему, но о том, чтобы спешить, мыслей не приходило, да и некуда было. А твоя дурацкая привычка не носить нижнего белья пришлась как раз в тему. Я стоял над тобой и буквально за тебя чувствовал, как стекло холодит твою кожу, как ты дрожишь от редких порывов ветра из открытого окна, но дрожь от холода не сравнима с дрожью, в которой ты, видно, сам боишься себе признаться… Дрожь от похоти. Ты хочешь меня, братец, и тебе никуда от этого не деться. Поздно.
Будто нарочно запутавшись пальцами одной руки в волнистых волосах внизу живота, второй рукой я обхватил твой член и, наклонившись, прикоснулся губами к головке. Слегка подразнив тебя ласками, я вобрал напряженную плоть до конца и начал плавно двигаться, приближая тебя к желанному раю. Движения губ меняли темп, становились то мерными и ласковыми, то быстрыми и жесткими, из-за чего твое тело дугой выгибалось навстречу, стоны все чаще срывались в тишину темной квартиры; казалось, ты потерял сознание, и теперь только твое тело реагировало, буквально билось в своей истерике от каждого прикосновения. Секунда, еще одна, и ты, вскрикнув, достиг точки наслаждения. Я поднял голову, все еще держав твой член в ладони, и, слизнув белесую струйку, сбежавшую из уголка губ, улыбнулся тебе. Той улыбкой, которую уже давно спрятал в себе. Это была усмешка лисицы. Хитрая, злобная, но обещающая золотые горы.
Ты потянулся ко мне и снял всю одежду, пока я просто держал тебя в своих руках, а потом, приобняв за талию, затащил на стол. Холодная поверхность обожгла кожу, но жар от твоего тела был таким, что, казалось, все вокруг в любую секунду могло воспламениться.
- Будешь делать мне больно? – внезапно поинтересовался ты охрипшим голосом мне на ухо. Я хмыкнул и обвел взглядом кухню.
- На столе стоит банка сливок. Потянись и возьми.
Ты вручил мне ее и облизнулся.
- А ты изобретательный любовник, Томми. У меня еще никогда не было секса, когда вместо смазки использовали клубничные сливки…
Я с невозмутимым видом открыл крышку, и пенистая масса с непривычно громким шипением опустилась мне на ладонь. Я поднес ее к твоим губам, и ты послушно слизнул пену с руки. Тем временем я выложил сливки ровной линией по твоему телу, от груди до пупка, и собрал губами все до последней капли. Потом обвел в кружок один сосок и принялся старательно слизывать весь крем, не забывая – случайно – прикусывать кожу, заставляя тебя стонать в голос. С твоих губ начал срываться едва слышный шепот:
- Том, бессовестная ты сука, возьми же меня, наконец! Я не могу терпеть больше… Я хочу тебя, - шепот сорвался на всхлип, ты начал задыхаться собственными словами. – Хочу тебя, Томми, Господи, ты меня слышишь? Я уже год хочу этого добиться, так возьми же меня, черт побери! Хочешь, я буду твоей персональной шлюхой? Хочешь, Том? Пожалуйста… - последнее слово ты протяжно простонал, потому что в этот момент я, изрядно измазавшись в липких клубничных сливках, вошел в тебя до основания, пытаясь привыкнуть и насладиться жаром твоего тела внутри. Твои пальцы заскрипели по запотевшему стеклу столешницы, пытаясь удержать тебя на месте от моих сильных толчков. Ты стонал от удовольствия, приоткрыв рот, на котором до сих пор остались следы розового блеска, и с каждым моим движением стоны ставали громче и громче, почти переходили в крики. Мне тоже хотелось кричать, но я не мог выдавить из себя и звука, поэтому я жадно припал к ложбинке у тебя под горлом, прикусывая тонкую сладкую кожу. В голове отрывками крутились твои просьбы. «Том, хочешь я стану твоей личной шлюхой? Пожалуйста, Том…» Да, Билли, я хочу этого. И ты теперь не отвертишься. Мы будем так же улыбаться всем вокруг, может, даже заново создадим группу, но спать ты теперь будешь только со мной, милый братец. Моя персональная блядь - Билл Каулитц. Чудесно. Именно этого мне и не хватало.
Мы кончили одновременно, и приторный вкус сливок смешался с твоим – соленым и гораздо более приятным, чем пошлая клубника. Мне не хотелось покидать тебя, такого теплого и мягкого, но я потянулся и накрыл губами твой рот, не давая толком отдышаться.
- То-о-ом… - протянул ты, сладко улыбнувшись. Я лизнул тебя в кончик носа и отстранился, чтобы полюбоваться. Волосы растрепаны и разметались по столу, губы и щеки горели огнем, а глаза блестели, и в них плескалось что непонятное. Я так и не успел рассмотреть, что это было, потому что ты снова прильнул ко мне и уткнулся лицом мне в плечо. Я поднял тебя на руки и отнес в душ, а потом в кровать. Все это время ты выглядел очень сонным, но довольным, как маленький угольно-черный котенок, которого пригрели и напоили теплым молоком. Как только мы оказались под одеялом, – я решил, что будет лучше тебе ночевать у меня в комнате, подальше от твоих агрессивных апартаментов, - ты сразу же обвил руки вокруг меня и тесно-тесно прижался. Я не возражал. Твое теплое дыхание всю ночь щекотало мне щеку, но я не решился тебя тронуть. В конце концов, у нас впереди будет еще много таких ночей. А пока спи, Билли, потому что утром я все же захочу узнать, что это за чувство светилось в твоих глазах сегодня вечером…