Приехали в деревню, и я разыскал Бориса. Поговорили, а дядя сержант, с которым вел разговор мой механик, был помощником у Бори. Сержант этот, их тех русских людей, которые всей жизнью приучены выполнять любую работу без суеты и с усердием, был необходим для Бориса и как наставник.
Мы двинулись на исходные позиции, и Боря сказал:
- Счастливого пути.
Борис был из семьи интеллигента. Отец его то ли архитектор, то ли художник. Боря был легко раним, принимая многое к сердцу, и был честен, откровенен и прям. Чувствуя вину свою, он тяжело переживал ее, и краска заливала его щеки. Не посолив как-то кашу, он просил извинения у ребят. Танкист один сказал Боре: "Сам бы жрал такую кашу". С танкистом этим беседовали, да так, что у него дрожали ноги в коленях. Ребята понимали Борькину душу и оберегали ее от травм. Мы вступили в бой и провели его как обычно. Горели наши танки, убивало, и горели ребята, а бригада шла вперед и только вперед. Был я в ту пору командиром взвода разведки. И до меня, и после меня были командиры разведки, и ничем особым мы не отличались. Только знали все, что в разведке шансов на жизнь поменьше, чем у остальных. Да, может быть, награды получали разведчики немного другие, и хлопали им в ладоши посильнее. И все.
Воевали мы на американских танках "Шерман" или М4С. Машина дрянная. Бывало, сидим клиренсом на пахотной земле, а тридцатьчетверки мимо летят, и зависть берет. Даже малый миномет был в башне, но мин не было. Была и сильно воющая сирена, но механики и мы, командиры, редко ее включали во время боя - забывали. Слова из песенки про этот танк:
«М4С толку мало и высотою до небес».
Была сложена целая песня про этот танк, да я уже не помню.
Хоронили как-то танкистов. Старшина привез лопаты. Отмерил шагами квадрат могилки и каблуком оставил по углам отметки. Документы и пистолеты с ребят снимают и укладывают в братскую могилку. Закапывают, три раза выстрелят в воздух, салют, значит, устроят. Кто ты и как фамилия - неизвестно. К столбику прибьют звездочку, взятую у технарей, оставят пустую гильзу, на столбик оденут шлем. Поплачут, положив голову на плечо рядом стоящего товарища. И все. Если еще есть танки- идут в бой, если нет танков - ждут, когда эшелон придет из России. И все повторяется. Я должен был быть убитым много раз. Подфартило. Степан, донской казак и мой товарищ по войне, говорил: "Другой раз ты, Гошка, заведешься с полуоборота, накажи Господь. Однако, совестливый ты. Уцелеешь - живи по совести, да меньше психуй".
Уцелел я, Степа, да только по совести в наше время не проживешь. В сделку приходится с совестью входить. И не моя в том вина, а наша беда. Причин тут немало.
Танк у лейтенанта подбили, и он горел, стоя над немецким окопом. В окопе он встретился с сержантом, помощником механика-водителя, из соседнего экипажа. Сержант хохотал, не закрывая рта. Стало ясно, что сержант сошел с ума. Лейтенант ударил сержанта наотмашь по левой щеке, а потом и по правой. Сержант перестал смеяться, зарычал. Спросил: "За что бьешь, сука?» До этого стеклянные глаза сержанта и идиотская улыбка пропали. Сержант схватил лейтенанта за грудки и стал трясти. Лейтенант понял, что сержанту стало удобнее жить и что надо побыстрее выбираться из окопа. Появись немцы, из автоматов они бы сокрушили обоих. Стоять в полный рост в окопе нельзя, и поэтому лейтенант присел на корточки и заставил сержанта сделать тоже.
Успокоившись, сержант стал понимать, что от него требуется. Нужно было перескочить через дорогу, а немцы из пулемета обстреливали дорогу вдоль. Лейтенант отошел с сержантом вглубь окопа и потребовал, чтобы сержант в несколько прыжков перебежал дорогу. Сержант отказался, испугавшись. И тогда лейтенант направил в него пистолет. Сорвавшись с места, сержант перескочил дорогу, а немец из пулемета поздно выстрелил. Перескочив дорогу, в окопе сержант стал рычать и прыгать как обезьяна. Лейтенант пригрозил ему пистолетом и тот успокоился. Выждав время, перескочил дорогу и лейтенант.