Но дальше мечтать не дала песня. Под два аккордеона, да еще подошли наши ребята, мы славно спели еще раз Галю. Степа руководил хором. Его попросили, чтобы он махал двумя руками – так было виднее и выходило знатно. Подошли и остальные технари со своим техником-лейтенантом. Певцов собралось человек тридцать. - Это не дело. Темно, - сказал техник-лейтенант. Технари подогнали свою летучку и от аккумулятора протянули провода и подключили шестивольтовую лампочку, укрепив ее на вбитый в полянку кол. - Как в театре, - сказал мой механик. Степан руководил хором, управляя двумя руками. Мы спели «Широка страна моя родная». И, освещая нас фарами, подкатил «виллис». Вышел из «виллиса» и подошел к нам сам Батя. Командир бригады нашей, он был строг, но справедлив. Понимал солдатскую душу. Мы стали застегивать воротники, расправлять складки под ремнем на гимнастерках. - Отставить, - сказал полковник. – Расстегнуть воротники, ослабить ремни. Будем петь песни. Мы освободились от напряжения. - Степан, - обратился Батя к моему другу, - запевай Галю. И мы в третий раз спели Галю. Потом спели про Щорса. Мы пели, захлебываясь от радости общения, от простоты обстановки. Пели как дома, в России. Уезжая, Батя приказал: - Продолжайте петь! Степан запел про Ермака Тимофеевича. Мы подхватили. Пели все песни, которые знали и которые знали плохо. Никто из ребят не уходил. Не расходился и румынский народ. Старики- румыны зашептались, и толмач подошел к Степану, что-то сказал. Степан, улыбаясь, подмигнул всем сразу. - Сейчас будет дело, - сказал Степа и ушел со стариками во двор дома. Мы закурили, ожидая чего-то интересного. Степа прикатил бочку вина. - Деньги на бочку, - сказал мой механик, - и будем петь до утра. Кто-то из технарей при помощи зубила и молотка выбил пробку из бочки. Налив вина в корчажку, Степа поднес ее к самому старому румыну. Сказал: - Прими, отец, по русскому обычаю, как самый старший. Румын покрутил головой и отказался. Толмач перевел. Дескать, большой сосуд. Тогда Степа налил вина в глиняную кружку и обносил всех стариков. Высмотрел Степа и грудастую девку. Поднес и ей. А она не выпила. И отошла, спряталась в толпе румынского народа. - Не вышел номер, - заметил мой механик и посмотрел на Степана. Степа кроме капельмейстера стал еще и виночерпием. Он подносил корчажку каждому по кругу. Выпивали с передышкой – в корчажке помещалось литра два вина. - Квас, - сказал мой механик, возвращая корчажку Степану. Гриша, мой механик-водитель, был мужик чисто вятский. А мужик вятский хваткий. Семеро одного не боятся. Старшина-технарь выпил корчажку. Заметил: - Навроде лимонада вино-то. - Прохладительный напиток, - сказал старший сержант, выпил и опрокинул вверх дном корчажку. Оставшиеся капли упали на траву. Степа поднес и технику-лейтенанту. Тот провел ладонью по усам. Выпил в два приема. Отдавая Степану корчажку, сказал: - Хороша Маша, да не наша. Он имел в виду грудастую девку. Вино Степа распределил так, что хватило всем. Все остались довольны. Не поднес только комиссару. Удивительной души был человек – наш комиссар. Был он из Питера, с Путиловского завода. Был близорук, оттого носил очки в железной оправе с круглыми стеклами. И имел вид ученого. Страдал язвой желудка. В нем была огромная внутренняя сила. Говорил спокойно и убедительно. Голоса никогда не повышал. Он стоял в стороне в тени под деревом. И не вмешивался в нашу ватагу. Мы продолжали петь. Пели с напором, дружно и сосредоточенно. Неистово пели, как умели. "Песня, она ведь как жизнь, а жизнь – как песня," - сказал я про себя и обрадовался такому сравнению. «Бродяга Байкал переехал», «Степь, да степь кругом». Пели и строевые песни. Пели, на какое-то время забыв про войну. Под утро разошлись.
