Страдания неистребимы: они проходят через всю человеческую жизнь. Смысл душевных страданий, пожалуй, в том, чтобы перерасти их и больше по этому поводу не страдать.
Опытный человек подозрителен в прогнозах. Наверное, лучше быть наивным и верующим: как бы ни был взросл и опытен человек, всё равно найдётся что-то выходящее за рамки его опыта, - такое, что он не в состоянии предусмотреть. Наверное, этим жизнь и прекрасна!
Честный человек неожиданно может оказаться самым искусным обманщиком: никто ведь не ждёт от него обмана!
Как часто нас подводит неадекватность самооценки! Допустим, мне хорошо с каким-нибудь человеком – и из этого я делаю ошибочный вывод о том, что и ему непременно так же хорошо – со мною…
Как грустно бороться с собственной наивностью!
Рассеянность человека не даёт нам ответа на вопрос, рассеян он от беззаботности – или же, наоборот, оттого, что чем-то сильно озабочен. Одинаково вероятно как то, так и другое.
Если выйти сознанием в более высокие сферы разума, то, что представлялось нам гибелью и уничтожением, окажется на самом деле частным проявлением вечной жизни.
Хорошо, когда умный человек не отягчён обилием частных знаний: во-первых, это даёт ему энергию постижения; во-вторых, его не отвлекают детали. Не случайно золотой век древнегреческой мысли наступил задолго о Платона и Аристотеля, уже изрядно «испорченных» логикой и софистикой.
Идеалисты и почвенники – главные враги изменчивости мира. Порой они и сами страдают от своих взглядов: их вера в святость и нерушимость устоев и идеалов не выдерживает прессинга реальной действительности. Впрочем, и я был когда-то идеалистом и почвенником; это – детство духа, упрощённая до неприличия модель Вселенной. Трудно принять шаткость всего: для этого необходимы мужество и опыт; жизнь – лучшее и самое действенное лекарство от идеализма. И тогда ты будешь нем и спокоен даже в час грандиозного землетрясения: тебе нечего бояться, твоя Атлантида – высоко в небе.
Вспоминая свои «изобретения велосипеда», я неизменно удивляюсь той неуёмной энергии постижения, с которой эти изобретения начинались. Эта энергия, в свою очередь, хранила очарование непосредственности собственного опыта. И, честно говоря, мне было бы обидно прочесть об этом заранее у классиков и оказаться вместо большого первооткрывателя мира – его маленьким плагиатором.
В любви очень важна соразмерность – чтобы её не было слишком много или слишком мало по отношению к нашим собственным чувствам, но в этом-то и заключается вся сложность. «Человек есть мера вещей», – сказал Протагор. Мера внимания, которое оказывают нам наши близкие, почти всегда оказывается либо чрезмерной, либо – недостаточной. Кроме того, эта мера непостоянна и в нашем сознании: в зависимости от степени самодостаточности на данный момент, нам хочется то большего, то меньшего внимания. Но потребность эта «плавающая»: сегодня мы – сильны и ни в ком не нуждаемся, а завтра – всё может быть наоборот. И то внимание, которое ещё вчера нас удовлетворяло, сегодня может показаться нам издевательски недостаточным. Зато сколько возможностей для упрёков и брюзжания! Но это не значит, что золотой середины нет вообще. Она всегда есть, но она – в постоянном движении, и вычленить её – совсем не просто. Да и не нужно это делать: можно одним махом уничтожить всё очарование этого глубокого, но такого хрупкого, как хрусталь, чувства.
Можно ввязаться во все авантюры, оплести себя сетью обязательств, расписать свой рабочий график на три года вперёд – и не чувствовать себя счастливым в этой востребованности. Можно, наоборот, удалиться от мира и жить так, как будто ты уже умер. И – устать от своего отсутствия в мире, от того, что всё проходит мимо тебя. Можно попробовать комбинировать попеременно и то, и другое. И созерцательность, и вовлечённость. И бездеятельность, и работоспособность. Боже мой, как странен человек! Как трудно нам удовлетворить самих себя! Видимо, вся тайна – в характере движения. Мы устаём от одного – и тогда нас возбуждает противоположный полюс. А «золотая середина» не возбуждает вовсе. И не говорите мне больше, что истина – где-то посередине!
Мистерии бесконечности. – Шаткость мира музыки заключается в нежелании мелодии возвращаться обратно в тонику: тоника – это смерть. Она – одновременно и рождение мира, и его гибель. Но мелодия бессмертна, и чаще всего тоника-смерть – это просто передышка, накопление содержания перед дальней дорогой. Мелодия не может повиснуть в воздухе. Она должна завершиться, возвратиться на круги своя. И, возможно, её успеет подхватить другая мелодия. Фуга – это вертикальный выход из тоники.
Кто ты, человек, – Сосуд Божий, Или Приёмник Его мыслей?
Настоящий художник – всегда заложник своей внутренней жизни.
Объяснять себя кажется нам ниже своего достоинства: нам хочется, чтобы нас разгадали.
Где чуткость – когда ты «лезешь» в личную жизнь близкого человека, чтобы поддержать его в трудную минуту? Или – когда не лезешь, а он, может быть, именно в эту минуту мучительно размышляет, не свести ли ему счёты с жизнью?
Сознание: со-знание, совместное с Богом знание…
Дело не в том, чтобы избегать любых страданий, но – в том, чтобы избегать страданий бессмысленных, – тех, которые никуда не ведут и ничему не учат.
Все пути ведут к себе, и окольные пути – часто быстрее прямых, но не каждый из путей к себе ведёт к Богу.
Изначально любовь – беспредельна и бесстрашна. Потом, обжигаясь, она вынуждена ставить себя в рамки возможностей, чтобы выжить.
Самая пылкая любовь любит «несуществующего» человека, т.е. «не видит» того, что могло бы низвергнуть это чувство с престола.
Не ведая о предшественниках, мы так часто мним себя великими!
Не всякая искренность располагает к себе. Иногда думаешь: уж лучше бы он (она) молчали! Часто искренность свидетельствует сама против себя, и в таких случаях мудрее было бы немножко побезмолствовать.
Под знамёнами Справедливости у людей периодически вспыхивает потребность сравнять с землёй все иерархии – и установить прочную демократию. Но демократия, едва возникнув, начинает напоминать собой… свалку ценностей, где безобразное поучает равные права с прекрасным, где лучшее уже не испытывает потребности совершенствоваться – и, застывая в развитии, вырождается и деградирует.
Моё недеяние нисколько не свидетельствует об отрешённости от мира. Действовать… недеянием!
Поэту часто уготован путь преодоления – благодаря его ранимости и агрессивности внешнего мира.
Верить в недостижимое – одна из высоких форм самообмана, и как часто такой самообман «тьмы низких истин нам дороже»!
«Быть или не быть?» - это ещё и вопрос веры, веры в то, способен ли ты своими усилиями что-то изменить в существующем мире – или же твои усилия тщетны.
Литературный критик – фигура во многом многомерная: он объединяет в себе читателя и писателя. Чем даровитее критик, тем своеобычнее он вычитывает других писателей.
Господь не любит справедливость. Он ратует за примирение одолевающих человека распрей.
Явление призрака отца Гамлета, с одной стороны, с оной стороны, сообщило жизни принца некий смысл, некую зримую цель – месть и восстановление справедливости. Но, с другой стороны, цель была тёмная, может быть… не стоящая того, чтобы посвящать ей свою душу…
«Во мне, а не в писаниях Монтеня находится всё то, что я в них вычитываю», – этот афоризм Паскаля как нельзя лучше отражает сущность театра одного читателя.
Наши намерения часто расходятся с результатами не потому, что мы лживы, а потому, что, обещая что-нибудь сделать для других, мы не в силах предвосхитить метаморфозы, которые произойдут внутри нас.
Иногда люди так настойчиво навязывают нам то, чего мы у них не просим, что единственной возможностью отвязаться от них и тем самым отстоять свою свободу кажутся хитрость, обман или вероломство.
Любовь к другому человеку часто разрушается кризисом самотерпения: пока любишь, терпишь нестыковки, несоответствия и непонимание, но потихоньку накапливается критическая масса терпения – и происходит взрыв.
С людьми трудно быть искренним именно потому, что они не всегда правильно реагируют на твоё самообнажение: начинают то сочувствовать, то винить в твоих проблемах других людей, совершенно невиновных; т.е. вторгаться в твой внутренний мир каким-то эмоциональным насилием, совершенно тебе ненужным. Зная об этом, чуткие натуры избегают раскрываться перед людьми, даже перед родными и близкими, поскольку они могут обернуть твои признания против тебя самого.
Люди подзаряжаются, как батарейки, от своих друзей и любимых.
Равный – родствен, неравный (по духу, по судьбе) – всегда чужой.
Если ты очутился на необитаемом острове, и мораль тебе ни к чему…
Свободное сердце рано или поздно заполняется другим человеком. И от материала, из которого вылеплен этот человек, зависит, принесёт он с собой преходящее увлечение – или глубокое чувство. Большая любовь не высчитывает времени, сколько она продлится и какой ценой – достанется.
Когда тебя разлюбили – тебя как будто… понизили в звании – из ангелов перевели в простолюдины.
Иногда достойно восхищения… умение не видеть чужие недостатки.
Я не люблю в искусстве груду как попало сваленных бриллиантов. Лучше я заменю некоторые из бриллиантов полудрагоценными камнями, Или даже речной галькой, – но я расположу их в том порядке, в котором они будут вызывать эстетическое удовольствие.
Сомнение – достаточно глубокое состояние: человек, который сомневается, держит в уме как минимум ещё одну возможность. Поэтому сомнение объёмнее безапелляционности.
Грустно нам бывает оттого, что судьба нас всячески ограничивает, а мы – в душе своей – безграничны и бессмертны.
