Вчера в одном дружественном блоге прочла, что 27 декабря 1938 года - день смерти Осипа Мандельштама. Минуло 70 лет... Не могла пройти мимо этой горькой годовщины. Один из моих любимых поэтов...

За гремучую доблесть грядущих веков,
За высокое племя людей
Я лишился и чаши на пире отцов,
И веселья, и чести своей.                                                                                                 

Мне на плечи кидается век-волкодав,
Но не волк я по крови своей,
Запихай меня лучше, как шапку, в рукав
Жаркой шубы сибирских степей.

Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы,
Ни кровавых кровей в колесе,
Чтоб сияли всю ночь голубые песцы
Мне в своей первобытной красе,

Уведи меня в ночь, где течет Енисей,
И сосна до звезды достает,
Потому что не волк я по крови своей,
И меня только равный убьет.

Родился будущий поэт в 1891 году в Варшаве, но с 1897 года жил в Питере. Там, в 1910 году, и состоялся его литературный дебют. Он увлекался символизмом, акмеизмом. Писал стихи, публиковал статьи на литературные темы. С 1918 года жил то в Москве, то в Петербурге, то в Тифлисе. Николай Чуковский писал: "...у него никогда не было не только никакого имущества, но и постоянной оседлости - он вел бродячий образ жизни, ...я понял самую разительную его черту - безбытность. Это был человек, не создававший вокруг себя никакого быта и живущий вне всякого уклада".  В 20-е годы Мандельштам опубликовал поэтические сборники, много занимался переводами. Он в совершенстве владел французским, немецким и английским языками. Когда в 1930-е годы началась открытая травля поэта и печататься становилось все труднее, перевод оставался той отдушиной, где он мог сохранить себя.

Осенью 1933 года Мандельштам пишет стихотворение "Мы живем, под собою не чуя страны...", за которое в мае 1934 был арестован.

 Мы живем, под собою не чуя страны,
 Наши речи за десять шагов не слышны,
 А где хватит на полразговорца,
 Там припомнят кремлевского горца.
 Его толстые пальцы, как черви, жирны,
 И слова, как пудовые гири, верны,
 Тараканьи смеются глазища
 И сияют его голенища.

 А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
 Он играет услугами полулюдей.
 Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
 Он один лишь бабачит и тычет.
 Как подкову, дарит за указом указ –
 Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
 Что ни казнь у него – то малина
 И широкая грудь осетина.
Ноябрь 1933  

Только защита Бухарина смягчила приговор - выслали в Чердынь-на-Каме, где поэт пробыл две недели, заболел, попал в больницу. Был отправлен в Воронеж, где работал в газетах и журналах, на радио. После окончания срока ссылки жил в Калинине. Потом опять арест. Приговор - 5 лет лагерей за контрреволюционную деятельность. Этапом был отправлен на Дальний Восток. В пересыльном лагере на Второй речке (теперь в черте Владивостока) 27 декабря 1938 Осип Мандельштам умер в больничном бараке.

В.Шкловский писал о Мандельштаме: "Это был человек... странный... трудный... трогательный... и гениальный!"

 

Прекрасно написал об аресте  поэте Александр Галич...

"...в квартире, где он жил, находились он, Надежда Яковлевна (жена) и Анна Андреевна Ахматова, которая приехала его навестить из Ленинграда. И вот они сидели все вместе, пока длился обыск, до утра, и пока шел этот обыск, за стеною, тоже до утра, у соседа их, Кирсанова, ничего не знавшего об обыске, запускали пластинки с модной в ту пору гавайской гитарой..."

"И только и света,
Что в звездной, колючей неправде,
А жизнь промелькнет
Театрального капора пеной,
И некому молвить
Из табора улицы темной..."

Мандельштам

Всю ночь за стеной ворковала гитара,
Сосед-прощелыга крутил юбилей,
А два понятых, словно два санитара,
А два понятых, словно два санитара,
Зевая, томились у черных дверей.
И жирные пальцы, с неспешной заботой,
Кромешной своей занимались работой,
И две королевы глядели в молчании,
Как пальцы копались в бумажном мочале,
Как жирно листали за книжкою книжку,
А сам-то король -- все бочком, да вприпрыжку,
Чтоб взглядом не выдать -- не та ли страница,
Чтоб рядом не видеть безглазые лица!
А пальцы искали крамолу, крамолу...
А там, за стеной все гоняли "Рамону":
"Рамона, какой простор вокруг, взгляни,
Рамона, и в целом мире мы одни".
"...А жизнь промелькнет
Театрального капора пеной..."
И глядя, как пальцы шуруют в обивке,
Вольно ж тебе было, он думал, вольно!
Глотай своего якобинства опивки!
Глотай своего якобинства опивки!
Не уксус еще, но уже не вино.
Щелкунчик-скворец, простофиля-Емеля,
Зачем ты ввязался в чужое похмелье?!
На что ты истратил свои золотые?!
И скушно следили за ним понятые...
А две королевы бездарно курили
И тоже казнили себя и корили --
За лень, за небрежный кивок на вокзале,
За все, что ему второпях не сказали...
А пальцы копались, и рвалась бумага...
И пел за стеной тенорок-бедолага:
"Рамона, моя любовь, мои мечты,
Рамона, везде и всюду только ты..."
"...И только и света,
Что в звездной, колючей неправде..."
По улице черной, за вороном черным,
За этой каретой, где окна крестом,
Я буду метаться в дозоре почетном,
Я буду метаться в дозоре почетном,
Пока, обессилев, не рухну пластом!
Но слово останется, слово осталось!
Не к слову, а к сердцу подходит усталость,
И хочешь, не хочешь --- слезай с карусели,
И хочешь, не хочешь -- конец одиссеи!
Но нас не помчат паруса на Итаку:
В наш век на Итаку везут по этапу,
Везут Одиссея в телячьем вагоне,
Где только и счастья, что нету погони!
Где, выпив "ханжи", на потеху вагону,
Блатарь-одессит распевает "Рамону":
"Рамона, ты слышишь ветра нежный зов,
Рамона, ведь это песнь любви без слов..."
"...И некому, некому,
Некому молвить
Из табора улицы темной..."

  

Мне нравится, как исполняет Тамара Гвердцители песню "Ленинград", написанную Аллой Пугачевой на стихи Осипа Мандельштама.