Учился  я   посредственно,  отец  наказывал   меня  за  каждую  двойку.
Наказывал, не только  лишая возможности  погулять  на  улице с  ребятишками,
покупкой очередной  игрушки,  но и покруче. И был страх. Страх  больший, чем
удар ремня. Чего-то большего боялся  я все  время. И шел к  доске, словно на
эшафот. И вырывал из дневника страницы.
     Школьные годы чудесные,
     С книжкой, тетрадкою, песнею,
     Как они быстро летят,
     Их не воротишь назад.
     Разве они пролетят без следа?
     Нет. Не забудет никто никогда
     Школьные годы.
     Помните  слова  песни, внушающие  нам,  как  прекрасны  школьные  годы?
Внушают, внушают. Но давайте вспомним,  особенно  мы, троечники, а  ведь нас
большинство, с  какой радостью зашвыривали подальше мы ненавистный портфель,
когда начинались каникулы.
     Как  могут   быть   чудесными  школьные  годы   для  ребенка,  которому
физиологически необходимы движения, а от него требуют целых сорок пять минут
сидеть почти без движения, в строго определенной позе, положив, как все, обе
ручки на  парту. Кто-то флегматичный,  медлительный это  выдерживает, а тот,
который  от природы подвижный,  темпераментный, импульсивный, ему каково? Но
ведь  всех  под одну  гребенку, словно  роботов,  без  разбора  -- сиди,
иначе...
     И сидит,  старается выдержать сорок  пять минут  маленький  человек,  а
через десятиминутный перерыв -- новые сорок пять, так месяц, год, десять
лет, выход один -- смириться. А главное, смириться вообще с тем, что всю
жизнь с чем-то должен смиряться. Жить, как заведено, жениться, как заведено,
на войну идти, раз такая  дана установка. Верить непременно  в  то,  во  что
скажут.
     Согласившимися смириться  легко  управлять. Вот только  хорошо, если бы
они  были  здоровыми  физически,  для работ  разных.  А  они пить  начинают,
наркотики употреблять. Но не потому ли человек пьет и наркоманом становится,
что  вырваться,  хоть  на  мгновение,  но  вырваться   стремится  из  клетки
всеподчиненности  чему-то непонятному его Душе и  сердцу.  Да  не летят  они
быстро, школьные годы, тянутся они каждые сорок пять минут пытками.
     Наши прапрадеды, деды и отцы считали и теперь мы считаем, что так надо,
что ребенок не  понимает.  И насилие  над  ним нужно  для его  же блага. Вот
теперь,  сегодня  наши  дети,  Ванечки, Коли, Саши и Машеньки,  тоже идут  в
школы,  и  мы  сегодня,  как  века  назад  наши  предки, тоже  считаем,  что
направляем их во имя их же блага, за знанием и Истиной идут  они. Вот тут-то
-- стоп! Давайте поразмыслим.
     Период наш дореволюционный. За партами наши прадедушки сидят, тогда еще
не выросшие  дети. Закон Божий  им  преподают, историю и как кто должен жить
учат.  Тех,  кто  не  вызубрил  и кто  как  следует  воспринимать  не  хочет
представленное мировоззрение, линейкой по башке  и по  рукам учитель строгий
бьет для их же блага.
     Но вот  свершилась революция, и враз  признали взрослые,  что  в школах
детям внушали ахинею. Из  классов старое все --  вон,  и новое внушается
детишкам:  законы Божьи  --  ерунда  сплошная.  От  обезьяны  развивался
человек. Наденьте  красный  галстук, в линеечку постройтесь,  стихи читайте,
славьте,  славьте  коммунизм.  И  славили,  читали,  надрываясь, и  отдавали
взрослым пионеры честь. "За детство счастливое наше спасибо, родная страна".
И снова тех, кто не слишком постарался, лишали, били, публично осуждали.
     Но вдруг,  и в нашем  же  веке, на наших глазах, новые вдруг установки.
Забросить галстуки. Чума  красная  постигла нас.  А  коммунизм -- террор
сплошной  и  лицемерие.  Человек от  обезьяны?  Да это бред сплошной. Мы  от
другого чего-то родились. Рынок! Демократия! Вот Истина!
     Где Истина, где догма лживая -- еще неясно до конца. Но дети  вновь
за партами сидят не шевелясь. А у доски -- учитель строгий...
     Веками  длится  над  детьми  садизм  духовный. Как  будто  лютый зверь,
невидимый и  страшный, стремится каждого рожденного вновь поскорее вогнать в
какую-то невиданную клетку. У зверя -- верные сподвижники, солдаты,  кто
они?  Кто издевается духовно над  детьми? Над каждым в  этот  мир  пришедшим
человеком? Как  имя  их? Профессия какая? И что  ж, поверить просто так, что
имя их --  учитель  школьный или  родитель?  Образованный родитель?  Так
сразу не могу поверить, а как вы?

Владимир Мегре. "Пространство любви"