Надоели всякие там лайтманы со своей пургой. Такое впечатление, что их цель не объяснить и просветить, а запутать и затуманить мозг.

Пустилась в самостоятельный поиск и классификацию.По сефирот достаточно информации, шаг в сторону, снова туман. Доёшь объяснение парцуфим и клипот в четыре года! 

Статья, на примере судьбы моего с детства любимого, Бодлера точно и лаконично объясняет понятие "клипот нОга" и предостерегает о возможных опасностях...

Йеѓуда Векслер. Загадка Бодлера.

http://7iskusstv.com/2009/Nomer1/Veksler1.php

Вот как описывает Бодлера Теофиль Готье (его верный друг, которого сам Бодлер считал своим мэтром в поэзии) в 1849 г.[1](когда Бодлеру было 28 лет): «Наружность его поразила меня. Он очень коротко стриг свои прекрасные черные волосы, которые, образуя правильные выступы на ослепительно белом лбу, облегали его, как чалма; взгляд его глаз цвета испанского табака был полон ума, глубины и проницательности – может быть, даже слишком настойчивой; рот, с очень большими зубами, скрывал под легкими шелковистыми усами свои живые, чувственные и иронические изгибы, напоминающие губы на портретах Леонардо да Винчи; нос, тонкий и изящный, немного округленный, с трепещущими ноздрями, казалось, вдыхал слабые, отдаленные ароматы; на подбородке была заметна глубокая впадина как бы от последнего прикосновения перста ваятеля; синеватый цвет старательно выбритых, слегка припудренных щек представлял контраст с ярким румянцем скул; изящная и белая, как у женщины, шея свободно выступала из отложного воротничка… Все, казалось, свидетельствовало об избытке здоровья, достойном кисти Рубенса, и обещало продолжительность жизни, выходящую за обычные пределы. Но увы! Кто может предвидеть судьбу человека?..»

А вот что он пишет о Бодлере в последние годы жизни поэта (который умер в 1867 г., 46 лет от роду), «перед тем, как болезнь занесла над ним свою руку и запечатала своей печатью его уста так, что они не могли более говорить в этом мире». «Его лицо исхудало и как бы одухотворилось; глаза стали бóльшими, нос заострился и получил более резкие очертания; губы таинственно сомкнулись и, казалось, хранили саркастические тайны в своих уголках; к прежнему румянцу щек примешались желтые оттенки загара и утомления. Что касается лба, слегка лишенного волос, он выиграл в величине и, так сказать, в твердости: он казался высеченным из какого-то особенно твердого мрамора. Тонкие, шелковистые, длинные волосы, уже поредевшие и почти совершенно седые, придавали этому лицу, в одно и то же время уже состарившемуся и еще молодому, почти вид священника».

Что же произошло за эти 10-15 лет, столь изменившее внешность поэта? В 1849 г., по словам того же Готье, он был «еще непризнанным талантом, в тени зреющим для славы с той настойчивостью воли, которая у него удваивала вдохновение, однако имя его уже приобретало известность среди поэтов и художников, вызывая у них смутный трепет ожидания…» В то время он был достаточно богат, чтобы жить скромной, но обеспеченной жизнью, и «начал вести ту жизнь, полную непрерывно прерываемой и возобновляемой работы, бесплодного изучения и плодотворной лени, – ту жизнь, которую ведет каждый писатель, ищущий собственного пути... Тогда уже были написаны многие из его произведений, которые вошли в "Цветы Зла". Бодлер, как все прирожденные поэты, с самого начала овладел формой и создал свой собственный стиль, которому он позднее придал еще большую выразительность и отделку, но все в том же направлении». В 1857 г. вышло первое издание «Цветов Зла» – первое и единственное «чистое» (если можно так выразиться), то есть полностью соответствующее замыслу автора и не подвергшееся никаким воздействиям извне. 25 июня «Цветы Зла» появились в книжных магазинах, а уже 20 августа, меньше, чем два месяца спустя, книга была осуждена в судебном порядке «за оскорбление общественной морали и добрых нравов». Последующие издания «Цветов Зла» в 1861, 1866 и (посмертное) в 1868 годах отражают борьбу поэта с этим приговором, изолировавшим его от читателей: из них изъяты стихи, явившиеся причиной осуждения, добавлены новые, последовательность стихотворений варьируется в попытках сгладить и скрыть ущерб, нанесенный целостности цикла. Однако тщетно: «совершенный ансамбль» (как он писал своему адвокату накануне суда), к которому «нельзя прикоснуться без того, чтобы его разрушить», восстановить невозможно…

Но эта катастрофа, обрушившаяся на поэта в «пору полного расцвета и высшей красоты» (Готье), в тот момент, когда он, казалось, достиг вершины, к которой упорно поднимался в предшествующие годы, в сущности, непостижима. Причины, побудившие так внезапно и безжалостно обрушиться на Бодлера, в сущности, совершенно непонятны. Нет, совершенно очевидно, что Бодлер чем-то так разгневал своих врагов, что те решились на беспрецедентное нападение. Но чем же?Своим дендизмом, столь разительно отличавшимся от облика парижской художественной богемы? Но не богема его возненавидела, а именно «добропорядочное» общество. Своей парадоксальностью и гиперболичностью в суждениях? Но именно это восхищало в нем его друзей в «дивные часы досуга, когда поэты, художники и прекрасные женщины собирались, чтобы поговорить об искусстве, литературе и любви, как во времена Боккаччо». Готье упоминает о «завистливой посредственности», но в это самое время Франция как никогда была богата разнообразными и блестящими дарованиями – почему же они не вызвали к себе столь свирепой зависти их врагов? Да и кто же, в сущности, были враги Бодлера[2]?

Эту последовательность вопросов и ответов можно продолжать бесконечно, но на этом пути окончательного ответа мы не найдем. Для еврея, верящего, что ничто в этом мире не происходит случайно, ни одно из упомянутых объяснений не является достаточным. Наше истолкование смысла трагедии Бодлера – в том, что уникальность судьбы его произведения и также его собственной судьбы является следствием уникальности совершенного им деяния в духовном плане. Однако для доказательства этого утверждения нам необходимо выйти из сферы материального и так называемой «общечеловеческой культуры» и обратиться к совершенно иным понятиям – понятиям еврейской религиозной философии и Кабалы.[3]

«Цветы Зла» – какого зла? Как разъясняет Рамбам в «Морэ невухим», есть два вида Зла: абсолютное и конвенциональное, и грех первых людей состоял именно в подмене значений понятийной пары «Добро – Зло». Сразу после своего сотворения, когда еще светил свет, созданный Всевышним в первый день Творения, Адам видел в этом свете «всю вселенную из конца в конец». Не от учителей, не из книг, а самым аутентичным образом восприятия – визуальным – он постиг, что есть Добро, а что – Зло в их абсолютном значении. Добро – исполнение воли Всевышнего и приближение к Нему посредством этого, стремление к святости; Зло – нарушение воли Всевышнего и стремление освободиться от Его власти путем установления связи с силами скверны. Однако «древо познания Добра и Зла» предложило иное представление о Добре и Зле – конвенциональное. Согласно ему, Добро – это то, что данная группа людей договорилась между собой считать добром, а Зло – то, что является злом только в их представлении (и ясно, что у другого объединения людей понятия Добра и Зла могут быть диаметрально противоположными). Грех же первых людей состоял именно в том, что этот вид зла они предпочли первому – то есть свое желание поставили выше запрета Всевышнего. С тех пор и в мире, и в сознании людей возникла путаница: нет добра, в котором не было бы примеси зла, и нет зла, в котором не было бы примеси добра (лишь религия наводит в этом порядок, восстанавливая абсолютный смысл этих значений). так почему же так ополчились силы Зла на Бодлера – ведь, казалось бы, он их воспевал! Однако для того, чтобы дать на все это ответ, необходимо сделать еще одно, уже последнее, отступление в область еврейского мировоззрения, основанного на Кабале.

*****

Смешение в мире Добра и Зла, происшедшее после греха первых людей, выразилось в чрезвычайном усилении духовных сил, обозначаемым термином клипа. В дословном переводе со священного языка это слово означает «кожура», «скорлупа»: как кожура или скорлупа облекает плод, так и эти силы скрывают, заслоняют от человека Божественное. В этом смысле они являются абсолютным Злом (поскольку противопоставляют себя Божественному), однако также сотворенным Всевышним с определенной целью: для того, чтобы обеспечить человеку полную свободу выбора. Если бы человек был способен воспринимать Божественный свет своими пятью чувствами – так, как он видит, слышит, осязает материальное, – он никогда бы не совершил ничего, противоречащего воле Всевышнего, так как видел бы Истину и боялся бы отклониться от нее даже на волосок. Однако Творец создал такой мир, в котором человек видит, слышит, осязает, воспринимает на вкус и на запах все, кроме Божественного. Это обеспечивается именно клипой – непроницаемой перегородкой между человеком и Божественным. Но не следует представлять себе, что, являясь абсолютным Злом, клипа именно в таком облике является человеку. Даже если бы он не воспринимал абсолютное Добро, то при соприкосновении с абсолютным Злом с его явном виде человек в ужасе отшатнулся бы от него. Поэтому клипа рядится в обличья, наиболее приятные человеку, обещая ему все возможные в этом мире наслаждения. В учении хасидизма клипа сравнивается с кожурой фрукта, благодаря которой он приобретает и красивый цвет, и красивую форму, а во многих случаях – и свой аромат: так, яблоко, очищенное от кожуры, имеет куда менее привлекательный вид, нежели в кожуре. С этой точки зрения все прекрасное в материальном мире является проявлением клипы.

Однако в клипе есть два уровня: так называемая клипат Нóга, образовавшаяся после греха, связанного с «древом познания Добра и Зла», в которой содержатся также искры Добра, и три вида абсолютно нечистой клипы, представляющие собой совершенную скверну. Все, что Торой дозволено человеку, – это все те явления этого мира, существование и жизнь которых обеспечивается клипой Нóга;используя все это для служения Всевышнему, человек «выбирает» из нее попавшие в нее искры Добра и возвращает их в Святость, тогда как скверна, также содержащаяся в этой клипе, лишившись возможности получать свое питание через те искры Добра, исчезает без следа. В отличие от этого все, что Тора запрещает, – это все те явления этого мира, существование и жизнь которых полностью зависит от абсолютно нечистой клипы, в которой полностью отсутствуют элементы Добра. Всевышний запретил их для человека потому, что, вступая с ними в общение, человек не только не в состоянии «выбрать» из них что-либо, пригодное для возвращения в Святость, но более того: эти виды клипы сами захватывают человека, оскверняя его и стремясь полностью подчинить себе.

Для чего? Но дело в том, что клипа постоянно (если можно так выразиться) «голодна». Поскольку она – противоположность Святости и сотворена лишь для определенной цели (чтобы обеспечить свободу выбора человеку), для Всевышнего она нежелательна во всем, что выходит за рамки этой цели. Поэтому Он дает ей лишь тот минимум «питания» (то есть Божественной энергии, поддерживающей существование и функционирование клипы), без которого она бы аннигилировалась. По этой причине она постоянно ищет, где бы найти дополнительные источники «питания», и (опять-таки по воле Творца) она обретает их в человеке, нарушающем волю Всевышнего. Заботясь о том, чтобы обеспечить себе их на возможно более продолжительное время и сделать максимально обильными, клипа «заботится» о человеке, доставляя ему все, что наиболее желательно ему в этом мире: наслаждения, славу, богатство и проч.. В этом – ответ на извечный вопрос, относящийся к кругу тех, кого Г. Гейне назвал «проклятыми»: почему нечестивец преуспевает? Беда только в том, что преуспевание люди видят, а то, что происходит с нечестивцем потом, от взгляда их ускользает: Творец заложил в сотворенный мир закон, согласно которому в некий момент нечестивец перестает удовлетворять аппетиты клипы, она начинает побуждать его совершать еще более страшные нарушения воли Всевышнего, еще более гнусные и отвратительные дела, которыми он губит себя. А именно: чем более оскверняется его душа, тем меньше она сама получает Божественный свет, и тем меньше «высасывает» его из нее клипа; кончается это тем, что, разъяренная на человека, который более не в состоянии обеспечивать ей то «питание», которое давал раньше, клипа мстит ему: она сама становится и его обвинителем, и палачом[43].

Что же сделал Бодлер? Он поставил себе сверхчеловеческую задачу: «Мне показалось забавным – и тем более приятным, чем труднее была задача, – извлечь красоту из Зла»[44](курсив Бодлера), иначе говоря – выбрать искры Добра из абсолютной скверны:

Tête-à-tête sombre et limpide Qu’un cœur devenu son miroir! Puits de Vérité, clair et noir, Où tremble une étoile livide,

Свидание с глазу на глаз: мрачное и сияющее, Как сердце, ставшее его отражением! Колодец Истины – прозрачный и черный, Где дрожит мертвенно-бледная звезда, («Непоправимое», конец второго стихотворения; выделение наше)

Но даже из клипат Нóгаизвлечь искры Добра возможно лишь при одном условии – а именно, делать это с единственным побуждением: исполнить волю Всевышнего. В противном случае та польза, которую человек получает, не возносится в Святость, а тонет в трясине абсолютной скверны[45]. Так что уж говорить о совершенно нечистой клипе! «Как он поднимет это вверх, а сам – привязан книзу?»[46]. То есть: выбор искр Святости из клипы возможен только тогда, когда человек связан с Богом и от Него получает силу для этого.

Обрекши себя на ясность «сознания во Зле», Бодлер взял на себя сверхчеловеческую задачу: спуститься в самые глубины скверны, исследовать Зло беспристрастно, не пленяясь им, и разоблачить приемы, которыми клипа соблазняет человека – «сверхчеловеческую» потому, что ее выполнение невозможно без преодоления законов, установленных Творцом для натуры человека и природы нашего мира. Может ли человек смотреть на зло, не нанеся вреда своей психике и даже телесному здоровью[47]? Уместно привести изречение[48]: «Не каждый ум может вынести это». Если и есть вероятность «вынести это» – то непременное условие этого, без сомнения, наличие, опять же, необычайно крепкой связи с Творцом.

У Бодлера же Бог – не Творец мира, не создатель всего, что есть в нем, – и хорошего, и плохого, – а скорее его личный Бог, связанный с ним особыми отношениями. Сартр прав, говоря, что представление Бодлера о Боге не имеет ничего общего с христианским, но когда он пишет про Бодлера, что «его закон – это Ветхий Завет», он имеет в виду все же не что иное, как христианское представление о еврейском Боге как о беспощадном мстителе, от которого сам Сартр не в состоянии отрешиться. Христианин видит истинное (с его точки зрения) милосердие в абсолютном прощении, «отпущении» совершенных грехов без всяких условий (чтобы получивший его начал грешить снова со спокойной совестью: твердо полагаясь на следующее «отпущение» грехов). Бог, наказывающий человека за совершенные им грехи ради пользы самого человека – чтобы заставить его исправиться, – «бесчеловечно» жесток. Без сомнения, Бодлер поднялся выше того, что пишет о нем Сартр, – достигнув истинного представления о смысле посылаемых человеку свыше страданий:

Благодарю, Господь! Ты нас обрек страданьям,

Но в них лекарство дал для очищенья нам.

(«Благословение», пер. Левика)

Однако эта резиньяция – максимум того, на что способен Бодлер. Единственный вид любви, который отсутствует в «Цветах Зла» – это любовь к Богу, а без нее невозможно приближение к Нему и, следовательно, получение от Него новых сил сверх того минимума, который необходим человеку для существования и жизни в этом мире.

Правда, возможно возражение: в рамках «цветов Зла» нет места для любви к Богу. Ведь мир, показанный здесь – это мир клипы, и Бог показан как бы с точки зрения клипы: не как единый Творец вселенной, но как «Бог богов» (по выражению «Зоѓара»[49]), «первый среди равных».

Однако, как уже ясно из вышесказанного, для того, чтобы клипа не «засосала» человека, он обязан оставаться выше нее, «привязанным кверху». С Бодлером же произошло обратное: вместо того, чтобы выбрать из клипы крупицы Добра, он сам утонул в ней.

Действительно, «главное у Бодлера – ощущение того, что любое сколь угодно твердое и плотное тело пропитано некоей воздушной материей, чья бестелесность и есть не что иное, как духовность». Так пишет о нем Сартр, и на первый взгляд это полностью соответствует учению Кабалы: «…Также в природе "неживой", казалось бы, в буквальном смысле – такой, как камни, и земля, и вода – есть некая душа и духовная энергия»[50]. Бодлер ощущает, что весь мир пронизан нескончаемой эманацией, выражением которой является для него аромат. Однако это – подмена истинной духовности! Истинную духовность, духовность Святости, у Бодлера заслоняет наслаждение от вдыхания ароматов и созерцания Красоты, источником которых все тот же Этот мир – мир, о котором сказано в кабалистической книге «Эц-хаим»: «Все дела этого мира злы и жестоки, и нечестивцы одерживают верх в нем»[51]. Но раз нет связи с Богом, необходимо черпать силы из другого источника.

Какого же?

Вот тут-то клипа и «поймала» его. Художнику, создающему свою собственную модель мира, угрожает опасность ощутить себя богом-демиургом[52]; пойдя дальше по этому пути, он способен дойти до того, чтобы противопоставить себя Богу, Творцу окружающего мира – тем более что этот мир полон «недостатков», «изъянов», а художник – творит идеально-прекрасный мир. Если человека постигают несчастья, преодолеть их он может лишь с помощью своей любви к Богу. Она дает ему понимание истинного смысла его бед: что их посылает ему Бог с целью испытать его и привести к Себе, а понимание смысла несчастия дает силы перенести его[53]. Но человек может также использовать свою свободу выбора для того, чтобы начать «героически» защищать свое «достоинство» – то есть, не раскаяться в своей гордыне и не отвергнуть ее, а, наоборот, укрепиться в ней (романтически воображая, что в этом-то и состоит его величие как «Человека»).

Именно это произошло с Бодлером. Разоблачив красоту клипы – то есть раскрыв истинный смысл ее приемов соблазнения человека, – он (если так можно выразиться) «задел ее за живое» и привел ее в ярость. Клипа не простила ему того, что он так глубоко проник в сущность Зла и создал великое художественное произведение, суть которого в доказательстве того, что еслиЗло взращивает цветы, – это тоже Зло. И она отомстила ему, ударив его в самое чувствительное место – его гордость художника-создателя. Поскольку все, что происходит в нашем мире, имеет свои «корни», свои причины в мире духовном, выступление клипы против Бодлера на небесах выразилось на земле в выступлении против него судебного обвинителя[54]. Вместо признания, о котором мечтал, он испытал страшное унижение, низвергнутый буквально «с высокой крыши – в глубокую яму»: с высот поэтического Парнаса – именно в ту грязь, которую избрал материалом своих творений, чтобы возвысить ее.

Какой выбор сделал Бодлер, подвергшись такому испытанию? Он вступил в безнадежную борьбу с клипой и, конечно, был побежден ею. Если уже в первом варианте «Цветов Зла», в начале раздела «Сплин и идеал», намечается тема гордости «свободного» человека (причем из сопоставления соседних стихотворений – «Цыгане в пути», «Человек и море», «Дон Жуан в аду», «Наказание гордыни» – выявляется подтекст: своя гордыня – добро, чужая – зло), то судебный процесс лишь укрепил Бодлера в этом. Так, в заметках для адвоката, защищавшем его на процессе, он противопоставляет «мораль позитивную и практическую, которой обязан подчиняться мир», «морали художественной», свободной от этих рамок, «свободу для Гения» – «свободе для негодяев». Как следует также из того, что говорилось ранее об эволюции «Цветов Зла» в последующих изданиях, Бодлер встал на путь «героической» борьбы с «Роком» – то есть, на самом деле, со Святостью.

Высшее проявление гордыни Бодлера – это стихотворение, введенное (уже не самим Бодлером) в посмертное издание «Стихов Зла»: «Le Rebelle»[55](в котором теперешний Бодлер, в частности, опровергает Бодлера «Парижских картин»).

Крылатый серафим, упав с лазури ясной

Орлом на грешника, схватил его, кляня,

Трясет за волосы и говорит:

«Несчастный! Я – добрый ангел твой! Узнал ли ты меня?

Ты должен всех любить любовью неизменной:

Злодеев, немощных, глупцов и горбунов,

Чтоб милосердием ты мог соткать смиренно

Торжественный ковер для Господа шагов!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И ангел, грешника терзая беспощадно[56],

Разит несчастного[57]

своей рукой громадной,

но отвечает тот упорно:

«Не хочу!» (пер. В. Брюсова)

С Бодлером случилось то, что неизменно происходит с человеком, пытающимся извлечь выгоду из Зла. Клипа соблазнила его и помогла ему осуществить желаемое, но она же и погубила его. И вот конечный результат: «Мой издатель утверждает, что я (как и он) получил бы какую-то пользу, объяснив, почему и как я создал эту книгу, каковы были моя цель и мои средства, мое намерение и моя метода… Но, при лучшем рассмотрении, не кажется ли очевидным, что это была бы работа совершенно излишней?.. Впрочем, сейчас я в совершенно ином расположении духа. У меня нет желания ни доказывать, ни удивлять, ни забавлять, ни убеждать… Я жажду абсолютного покоя и непрекращающейся ночи… Ничего не знать, ничему не поучать, ничего не желать, ничего не чувствовать, спать и еще раз спать – таково сегодня мое единственный зарок. Зарок постыдный и отвратительный, но искренний». Это – из проекта предисловия к новому изданию «Цветам зла»; сознавал ли сам Бодлер, насколько противоречил сам себе: он пишет предисловие, в котором говорит, что не хочет писать предисловие?

***

В учении хасидизма подробно объясняется, какой вред причиняет человеку ацвут – скука[58]. У хасидов есть поговорка, что ацвут – более страшный грех, нежели нарушение всех запретов Торы. Почему? Потому что из-за ацвут становятся равнодушным не только к исполнению предписаний Торы, но и к нарушению ее запретов; короче говоря, ацвут препятствует любому исполнению воли Всевышнего. Поэтому она является диаметральной противоположностью Святости, «о которой сказано[59]: "Мощь и веселье – там, где Он!", и Шхина опускается и открывается только [притянутая] весельем»[60], и поэтому ацвут – самая характерная черта клипы. Все есть у клипы: и красота, и наслаждения, и ум, и хитрость, и все возможные таланты; лишь к одному она не способна: к радости. И потому отсутствие у Бодлера любви к Богу равняется отсутствию радости. «Цветы Зла» наполняет ацвут, которую он называет «сплин», и сплин наполнил всю его жизнь и привел к безрадостному концу. В набросках неосуществленного «Эпилога» Бодлер обращается к Богу, признаваясь в любви к сотворенному Им миру, состоящему из одних контрастов, раздирающих душу, однако в то же самое время стараясь защитить свое достоинство как демиурга – творца своего собственного мира. «Я люблю, – перечисляет он, – Твои меланхолические пригороды… Твои сады, полные вздохов и интриг, Твои храмы… Твои [приступы] отчаяния, Твои игры безумной старухи, Твои упадки духа… Твои сохраненные принципы и Твои освистанные законы… Твои набаты, Твои пушки – оглушающий оркестр… Твои клоаки, полные крови… Твоих ангелов, Твоих новых шутов в старых расстригах». Но вот чем эти наброски заканчиваются:

Ангелы, разодетые в золото, пурпур и гиацинт, – О вы, будьте свидетелями, что я исполнил свой долг, Как совершенный химик и как святая душа. Ибо из каждой вещи я извлек квинтэссенцию. Ты дал мне грязь, и я из нее сделал золото.

Каким же контрастом к этому звучит вывод, к которому в результате своего исследования того же самого мира приходит Коѓелет – еврей, познавший все соблазны этого мира, но которого добытое таким образом знание лишь укрепило в верности своему Творцу!

Конечный итог – понятно все:

Бога – бойся и заповеди Его – соблюдай,

Ибо в этом – весь человек!

(12:13)

Не приняв на веру, решила проверить пелевинский эпиграф для S.N.U.F.F.`а :

"jour apres jour les amours mortes n'en finissent pas de mourir" ( Serge Gainsbourg)

*День за днем мертвые возлюбленные не перестают умирать.

Итак, песенка Serge Gainsbourg "la chanson de Prévert "

- Как вы, конечно, обратили внимание, переводится эта строка немного по-другому:"День за днем умершая любовь Не перестает умирать".

Пелевин, объяснись пожалуйста.

Ну а я день за днём не перестаю ставить "la chanson de Prévert" .

А вот и песня, о которой песня:

Дао Песдын, Девяносто два. О женском сердце.