Однажды её проклял собственный отец. Сначала было больно, но потом она вспомнила, что он не всегда был прав, и на этот раз решила просто забыть, как это происходило всегда вечерами, когда он, брызгая остатками слов, пытался что-то сделать...
Напрасно. Она была из тех, которых страдание только закаляет, делает сильнее и неподатливее. Она улыбалась, глядя в задыхающиеся от злобы и обиды глаза, думала о том, как тяжело найти общий язык, и вообще, что пора уходить. Она отодвинула его в сторону и тихо притворила за собой дверь. Она долго бежала по пустынным пролетам унылой девятиэтажки, стараясь прийти в себя. Она не любила лифт. В голове стучал истерический вопль отца, перед глазами вставали удивленно-сочувствующие глаза матери, было совсем не смешно. Она часто говорила друзьям про то, что происходило дома: «Смешно... даже неинтересно. Не стоит.»
Она подумала: а что если это действует... а что если это правда – сила проклятия? Прислонившись к пыльной заблеванной стенке, она закрыла глаза и долго пыталась вспомнить, что же она такого опять сделала, что вынудила отца к этому. Да, наверно, опять незаметно для себя кривила лицо этой своей маняще-насмешливой улыбкой, которая была у них с отцом на двоих. Когда он замечал это выражение лица у дочери, то приходил в неистовство и кричал: «Ты смеешься надо мной!», добавляя много так милых русскому сердцу слов, которые отнимали у неё последнюю надежду стать ближе отцу.
Она часто лежала и смотрела в потолок. Он ей казался воплощением совершенства и самым ценным изобретением человечества. Она глядела в него и долго думала. Она думала о том, что ей не хочется жить и кто-то второй поселился в её сознании, и теперь правит ей. Она не боялась его, но просто часто оно слишком много себе позволяло, подавляя слабое сознание и без того стоящего одним мизинцем в этом мире психоделического существа.
Теперь она шла туда, где были они. Разноликое стадо тех, кто пытался стать собой, влекло её странной силой, которая граничила с любопытством и равнодушием. Нет, она не хотела найти себя – ведь это давно случилось, когда её проклял отец... Давно. Целых полчаса назад.
Они роняли слова как цветы. Мало кто говорил... Они пили грязную муть как нектар и загоняли иглы в вены с поистине графским аристократизмом. Они пели глупые песни, вкладывая глубинный смысл, и каждый из них был Платоном, нет, скорее Сократом, безобразным стариком, красота которого была скрыта от алчного взгляда, жаждущего лишь совершенства формы и отрицающего всякий дух.
А потом она долго лежала рядом с каким-то безобразно худым парнем, который беспрестанно ерошил свои рыжие патлы и бормотал: Ницше... Ницше на коне... ты и я...
В какой-то момент он вскочил, и дико оглядевшись по сторонам, элегантно потрепал её по щеке и спросил: «А который час, сударыня?» Не получив ответа, он брякнул: «Благодарю», потом облегченно вздохнул и сказал:
- Ночь... сударыня, вы любите ночь?
Она не ответила. Он говорил, а она слушала и грустно смотрела на него своими карими глазами. Он был смешной, да, как тот странный старик-грек, он слишком сильно жестикулировал, и доводы его были настолько логичны, что у неё не возникало желания оспорить эти страстные речи. Она любовалась им, смотрела на странные изгибы его губ, по юношески тонкие руки, впалый живот, который выглядывал из-за полурастегнутой рубашки, засаленной и давно потерявший свой истинный цвет, на острые ключицы, двумя копьями торчавшие в разные стороны, придавая ему еще больше сходства с рыцарем печального образа. Но больше всего захватили её глаза, которые пульсировали сотней мыслей, обволакивая её разум, подчиняя странное существо, которое почему-то перестало скрести и выть, плакать тысячью слез, внутри неё. Оно полюбило его и теперь стремилось к нему со странной болезненностью. Она чувствовала это. Но ей было безразлично-больно ощущать в себе рождения нового идеала, причем явно не своего. Внутри возникло некоторое противоречие: он нравился все больше не ей, а внутреннему существу. Оно подавляло и стремилось доказать ей достоинство своего избранника. Но она уже давно перестала обращать внимание на протесты и крики внутри себя, вывесила белый флаг перемирия и полностью переключилась на своего собеседника.
Глаза его беспрестанно порывались вперед, охватывали пространство грязной комнаты, стремились выйти за грани. Вдруг он замолчал и тихо обнял её. На неё пахнуло смесью ароматов Востока, ладана, хозяйственного мыла и мужского пота. Она устроилась поудобнее и сказала свои первые слова:
- А давай думать...
Он вздохнул и молча посмотрел на потолок, сиявший странной белизной на фоне окружающего хаоса. На нем отражалось кружение всех мировых светил, все великие мысли проносились мимо, и только одна жила и пульсировала невыстрелившим патроном: я не могу без тебя жить...
Потом он приподнялся на одном локте и прошептал:
- В тебе есть то, что я давно искал. Оно часть тебя, я чувствую его. Оно не вполне добро, но и не вполне зло. Отдай мне его.
- Оно не уйдет просто так, - прозвучал её голос тысячью тонов и полутонов.
- Оно говорит в тебе, я слышу его... Оно даст мне свободу и себя. Просто будь со мной.
Она согласилось. Проклятие исполнилось. Она не могла жить без него. Странное существо, часть её «я», беспрестанно требовала его присутствия, и она становилась зависимой от него, как цветок от земли, как наркоман без дозы, как мать без ребенка. Внутренне свободная, она с трудом несла это новое рабство. Те чувства, которые гнездились теперь в её беспокойном сознании, были невыносимы: желание вытеснить инородный элемент вместе с его привязанностями разбивалось о любовь к этому человеку.
А он, казалось, был равнодушен. Нет, он с восторгом проводил около неё большую часть своего времени, но её сердце рвалось от бесконечной думы - кого же он любит больше: её или бестелесный фантом, покоряющий все себе и подчиняющий. Часто она ловила себя на мысли, что оно превосходит её во многом и больше достойно любви.
Смотреть в потолок каждый день хотелось всё меньше, и беседы с внутренним существом становились редкими с обоюдного согласия. Оно иногда насмешливо говорило несколько фраз о том, что наверно надо прекращать эту странную связь, совсем убить это мятущееся противостоящее сознание и попробовать овладеть телом.
Оно преуспевало в своих замыслах. Однажды он увидел, как она пыталась резать свои руки.
- Что ты делаешь? – закричал он, смущенный увиденным, ведь несколько минут назад они сидели вместе и мирно разговаривали, она смеялась, и лицо её было полно счастья.
- Что? – удивленно переспросила она, пораженная видом своих рук…
Он молча смотрел на неё, потом обхватил своим худыми руками голову, сполз вниз по стене и остался в таком положении до утра.
Однажды она спросила:
- Ты можешь сказать мне?
Он странно поглядел на неё и тихо ответил:
- Я не знаю. Иногда мне кажется, что именно это сверхсущество, что живет с тобой одной жизнью – главная причина моего пребывания с тобой. Но иногда мне мучительно больно видеть, как оно, нарушая суверенные границы, хочет лишить тебя твоей индивидуальности, поглотить тебя. Я – человек, и я стремлюсь к подобному... Будь со мной.
А потом случилось так, что однажды странное существо не устояло в очередной нервной схватке против её палящей улыбки, крича, как когда-то давно, в прошлой жизни, кричал отец, покинуло её тело, растворившись светлым духом в стакане воды.
Она упала обессиленная на пол. Её ломало – образовавшаяся пустота требовала заполнения, все её бессознательное взывало к странному существу, а умная часть души наслаждалась сладкими мгновениями счастья свободы.
Он неслышно подошел к ней и, склонившись, долго смотрел на её милые черты. Вдруг ему неудержимо захотелось сделать глоток воды. Стакан как будто сам занял пустоту в его руке, он поднес его к губам и выпил.
Сначала он ничего не почувствовал, а потом, вдруг посмотрев на неё, ощутил внезапный приступ ревности к самому себе. Он разводил мягкие руки в стороны, ласкал темные волосы, гладил закрытые веки и ревновал себя к ней. А потом он захотел уйти.
И он ушел, неслышно затворив дверь, так и не поняв, что же с ним произошло. Он ощутил кажущуюся гармонию, как будто две половинки соединились в его душе, и ревность к самому себе.
Было странно, моросил дождь, его одинокая фигура неслась вперед – он познал себя, в нем жило мерзкое существо, которое оставило бездыханной его любимую, которое отнимало его лучшие чувства – и он теперь понимал это все с такой четкостью и осознанностью, которые бывают только тогда, когда узнаешь о собственном смертном приговоре.
А она лежала на полу и смотрела в потолок.
Она искала его. Но он не возвращался. Ее душа рвалась от утраты – нет, не странного существа, она нашла ему замену, потому что оно было бестелесным, фантомом. Душа ждала его. А он был далеко. Душа, освободившись от страшного проклятия, искала любви, но находила лишь новое страдание, усугублявшееся знанием того, что он выбрал все-таки не её.
А странный фантом, подчиняющий себе все. Почти всё. Кроме любящего сердца.