Знаете, я обычно не люблю читать и слушать туристические россказни о Камчатке. Но Эта статья меня покорила ;-) Написано здорово, живым языком и, что реально чувствуется, с душой.

Решила утащить. Знаю, неправильно так - тырить весь текст. Но для ярых борцов за авторские права - внизу стоит "цопирайт" и ссылка на оригинал статьи ;-)

 

 

 

«На Камчатке есть вулканы…»

Ежели бы я был студент, то бы описал всех морских чаек,

Ежели бы я был студент, то бы поснимал все орлиные гнезда,

Ежели бы я был студент, то бы описал горячие ключи,

Ежели бы я студент был, то б описал все горы…

(С.П. Крашенинников. «Описание земли Камчатки»)

 

Калкелахтс, а сто пининг книтич!!!

(грубое ительменское ругательство)

Этой нехитрой фразой я в пятилетнем возрасте ставила взрослых в тупик. Когда ребенку дарят книгу, родители редко заглядывают внутрь, обнаруживая потом в лексиконе и привычках своего чада существенные пополнения. 

«Ей шесть лет, а она все по пустырям собак гоняет», – ворчала мама, отмывая мои грязнющие ноги. Она почему-то всегда прибавляла мне год, для солидности что ли. Я молча бултыхала в тазу ступнями, представляя, как вырасту большая и залезу на Ключевскую сопку, чтоб соседские Вовка и Олька лопнули от зависти вместе со своими очкастыми интеллигентными мамашами. И пусть сидят во дворе в обнимку с велосипедом и куклой, потому что им сказано, что за забором ездят машины и бродят злые собаки, а на соседней стройке можно упасть в котлован. А если ходить босиком и купаться под краном колонки, можно простудиться. И оба они никогда не решатся проверить, правда все это или нет.

Нет взрослых, есть большие дети, игрушкой для которых служит весь мир. Не знаю, где сейчас мои друзья детства, но надеюсь, они, наконец, решились сделать шаг за пределы привычного круга. И им тоже принадлежат самые красивые цветы на пустыре, яркие осколки стекла в лужах после теплого летнего ливня и замечательные технические штуковины, которые можно найти вдоль шоссе, если отправиться далеко в сторону автозаправки. Потому что детские мечты, черт возьми, должны сбываться. В этом и есть высшая жизненная справедливость.

 

Город советской полночи

 

В 18-м веке первая экспедиция Витуса Беринга добиралась до Камчатки два года. Вторая – и того дольше, шесть лет. Затяжная подготовка продовольствия и снаряжения, бездействие и сопротивление властей – и лишь к зиме 1740-го пакетботы «Святой Петр» и «Святой Павел» прибыли к Авачинской губе. 

Путь натуралиста Георга Стеллера из Петербурга до Камчатки занял более двух лет. Время отнимали научные исследования, болезнь, интриги спутников по экспедиции. Он сам готовил себе еду в глиняном горшке и обходился скудным имуществом. 

Современный путник преодолевает расстояние от Москвы до Петропавловска-Камчатского за 8 часов. Он проводит время в удобном кресле на высоте 12 километров, и стюардессы приносят ему обед и газированную воду.

Под крылом «боингов» и «ильюшиных» остаются тысячи километров тайги, ледяные северные реки, тяжелые валы горных отрогов, города и веси огромной страны с их традициями, проблемами и мелкими радостями жизни.

Вы думаете, этот путник чувствует величие момента? В полночь он сидит в гостинице и рассылает знакомым смс-ки «В Петропавловске-Камчатском – 24 часа». 

 

«Общее впечатление от Петропавловска – прежде всего его миниатюрность. И занятая им территория, сжатая между двумя горами, бухтой и озером, и гавань, или «ковш», где три современных судна помещаются уже с трудом, и постройки – все это крайне невелико. Если бы в стране возникли источники благосостояния для значительного населения, явилась бы отпускная торговля и город стал развиваться, то на теперешнем месте это было бы возможно лишь в крайне ограниченных пределах…».

(В.Л. Комаров. «Путешествие по Камчатке в 1908-1909 гг.)

 

Сто лет назад в Петропавловске-Камчатском проживали около полутора тысяч человек. Сейчас – двести тысяч. Втрое меньше, чем во Владивостоке или Хабаровске, основанных более чем на сто лет позднее. Он действительно будто замер в развитии и похож больше на форпост на северных рубежах, чем на город с большим экономическим потенциалом.

Здешним жителям тяжело жить «на острове», как они сами его называют. Есть огромные проблемы с перемещением грузов, да и себя самих в пределах Камчатки, не говоря уж о более дальних поездках. Жизнь зависит от того, удастся или нет завезти что-то нужное, будет ли летная погода или возможность переправиться через водные преграды. Какой уж тут экономический рост. 

Связь с материком непрочна. Самолетами – дорого, водой – не везде доберешься. Счастливцы, устроившиеся в госучреждениях, имеют льготу и могут раз в два года слетать в отпуск за счет муниципального бюджета, но заявки собираются еще зимой, так что экспромтом никуда не выедешь. У остальных и такой возможности нет. Средняя зарплата здесь чуть больше 30 тысяч, а жизнь самая дорогая в стране, судя по цене потребительской корзины. На треть дороже, чем в Москве. 

Коммуналка тоже как везде, и даже хуже. Неделю без никакой воды для Петропавловска почти норма. Закрываются рестораны и кафе, а жители заранее набирают полные ванны.

Это, кстати, безумно шокирует иностранцев в гостиницах, когда они обнаруживают, что слив в унитазе не действует и из крана не течет ни капли.

Государственные умы считают, что экономика чахнет без железной дороги. Кстати, первый проект возник еще при царе, но есть и свежий, который пока лежит мертвым грузом в анналах президентских стратегий. В проекте все красиво расписано – от увеличения числа рабочих мест до небывалых темпов развития региона. Но пусть меня ненавидят все камчадалы – я надеюсь, что ее никогда не построят.

Потому что знаем мы, как у нас строят. Никто не будет рассчитывать последствия для экологии. Соединят две точки на карте – и все.

Воображаю, что они сделают с природой, пока протащат ветку вдоль восточного побережья и далее в центр полуострова, прорубив тайгу между Ключами и Атласовом, воткнув мосты через реки хрустальной чистоты. Загадят все мазутом, разворотят техникой уникальные природные ландшафты. Достроят и будут эксплуатировать так, что камчатскому небу жарко станет, исчезнут остатки лососевых, и уйдут последние дикие животные. 

Черт с ней, с экономикой, природу бы сберечь. 

Хотя что-то подсказывает – не построят… Заволокитят в федеральных предвыборных фантазиях. Не потому что дорого, а потому что – зачем? Что по ней возить, чтоб не просто окупилась, а сверхприбыль дала, как любят эти прожектеры? Нефть пока здесь не добывают. Рыбу возить – дороже алмазов получится. Жителей – нерентабельно, да и страшно представить, сколько суток отсюда ехать, например, до Москвы. Уж лучше самолетом, еще и дешевле выйдет. 

Хотите развивать регион – делайте что-нибудь разумное, развивайте здесь сеть шоссе или малую авиацию. Не губите природу своими государственными мозгами. Мы этих «строек века» наелись уже. 

Мнится мне, пока нет железной дороги, сюда не придут те, кто стоит за большинством федеральных прожектов. Не будут качать нефть, которую пока втихую разведывают. Они уже изгадили Каспий и северные моря, им без разницы, что здесь пока еще что-то живет, растет и размножается. Пока нет железной дороги, грабить Камчатку не так рентабельно.

Подозреваю, что идея геотермальных электростанций, по примеру Мутновской, не пользуется их симпатией по той же самой причине. Слишком много хлопот даже с даровой энергией земли. Лучше поставить плавучую атомную и вообще ничем не заморачиваться, лишь грести деньги лопатой без оглядки на то, чем это Камчатке грозит. 

Поубивала бы всех. Калкелахтс, как говорят ительмены… Вся ваша алчная душонка не стоит одного загубленного брусничника.

И снова о городе. Здесь «мягкий океанический климат» – это значит, что погода круглый год здесь одинаково противная.

Петропавловск (по-местному «Питер») прекрасен. Лаконичен и целесообразен, как камчатская природа. Не смотрите на фото, выложенные в Интернете туристами. Они видят одинаковые трех-пятиэтажные здания, не думая о том, что это – типовой сейсмостойкий проект. Они иронизируют по поводу «ржавых» стен, виной которым соленые океанские ветра. Их веселит привычка петропавловцев сушить белье на веревках, натянутых между двумя домами. Попробовали бы сами его сушить на «капитанских мостиках» типовых балконов. Пожили бы такими эстетами в климате, где от ветров надо «зашивать» торцы домов железными листами... Эх, петропавловцы! Только петербуржцы понимают вас. 

На краю земли, где почти нет лета, где постоянная угроза землетрясений, где бешеная дороговизна почти на все и куда не часто дотягивается рука Москвы с бюджетными подачками, некогда думать о красоте городов. Да и не на что особо.

Но вот стихийные свалки я, товарищи, не одобряю. Это все ж не Ухрюпинск какой-нибудь. Будьте достойны природы, которая вас окружает. 

«Домашние вулканы» – Корякский, Авачинский и Козельский – обступили город с востока, юга и юго-запада. Глядя на них снизу вверх, турист мнит себя, по меньшей мере, Лаперузом – не любопытствующим обывателем, а стойким исследователем севера. А внизу с шумом катит тяжелые волны океан. Но самим петропавловцам на эту красоту и величие, в целом, наплевать. 

Даже регулярные извержения Авачинского воспринимаются вполне буднично. Где уж там итальянцам со своим чахлым Везувием.

Перед туристами петропавловцы скромно извиняются за свой город. К счастью, мещане, которым нужны архитектурные красоты и сервис на европейском уровне, добираются сюда редко. Вообще, приезжие в городе, как правило, не засиживаются – отправляются изучать сокровища полуострова, начиная путь по единственному здесь приличному шоссе.

В пригородах «Питера» раскинулись обширные картофельные поля. Они цветут весь август белыми махровыми цветами, в то время как в средней полосе в этот период уже вовсю торгуют молодой картошкой, а в огородах рядами лежит выгоревшая ботва. Придорожные торговки предлагают проезжим клубнику, о которой мы к августу тоже успеваем забыть. А еще дикую малину и сизые ягоды голубики – дары ближайших зарослей.

Дороги, там, где они есть, недурны. Там, где их нет, проехать можно по грунтовкам и гравийкам, смотря на чем. Там, где их в принципе быть не может, ходят пешком или добираются на лодке. Главная дорога тянется с юга на север посередине полуострова, по долине между Срединным и Восточным хребтами. 

Что касается сотовой связи, ее нет почти нигде. Хотите забыть о работе и семейных хлопотах? Отъезжайте несколько десятков километров от крупных населенных пунктов, и будет вам счастье.

К чему я обо всем этом? Я же должна, как нормальные туристы, писать «Переночевав в гостинице «Гейзер» (где, к слову, только что дали воду), мы направились в сторону селения Малки, где нам предстоял сплав по реке Быстрая…».

Не могу. Это все равно, что после посещения храма вспоминать: «А потом я поставил свечку к образу Святого Николая. Имел беседу с отцом Иоанном. Заказал обедню и подал записку за здравие имярек». По сути верно, но не о главном. 

Я лучше буду о том, что вынесла из храма природы. Привет таким язычникам, как я. 

 

Малки-палки

 

«У самой Малки эта река образует крутой изгиб на западо-юго-запад и прорывает в теснине скалистые высоты. С высот, замыкающих эту котловину с юга и отделяющих ее от долины р. Начики, текущей южнее, берет начало небольшой ручей Мумуч, впадающий в Быструю, так же, как и приходящий с востока ручей Дакхело-пич близ самой Малки. На этих высотах, верстах в 5-ти от селения, выходят известные горячие ключи…».

(Карл фон Дитмар. «Поездки и пребывание в Камчатке в 1851-1855 гг.»)

 

«Дакхело-Пич» – это и есть Ключевка, на левом берегу которой бьют «известные горячие ключи», где обожает отдыхать местное население. Традиция подобных купаний имеет вековые корни. Ее завели еще камчатские губернаторы, устраивая шумные увеселения на источниках Паратунки. 

Коренные же народы раньше считали грехом даже подходить близко, ибо горные духи – гамулы – варят в горячих ключах свою пищу. Но с тех пор, наверное, гамулы перешли на газ, так как потомки эвенов, коряков и ительменов купаются в ключах охотно, под водочку и «Ласковый май».

В выходные и праздничные дни на малкинских источниках шумно, как на базаре. Приезжают автолавки с закуской и спиртным. Пестрят палатки и дымят костры. Естественные «ванны» в галечном берегу (по-местному – «лужи»), где кипяток смешивается с проточной ледяной речной водицей, наполняются разомлевшими телами любителей сульфатов.

В водичке, кстати, содержится и малая доза брома. С легким паром, мужики!

В зависимости от пропорций смешивания, одни «лужи» теплые, другие – совсем горячие. Последние, на мой вкус, приятней, хотя дольше 15-20 минут не просидишь, организму тяжко. Правда, можно продлить удовольствие, приняв контрастную ванну в рядом текущей ледяной Ключевке. Только надо лежать головой по течению и упираться в камни, не то снесет.

По ночам, когда стихает попса, из кустов выбираются медведи и бродят меж палатками в надежде подобрать оставленную еду. Располосованные палатки и укушенные раны – здесь обычное дело. Но о медведях – отдельно и потом.

Лично я считаю термальные источники величайшей милостью природы, снабжающей горячей водой грязного замерзшего путника. В скверную погоду полежать в них – особый кайф. К тому же, проходит усталость, расслабляются мышцы, одолевает приятная сонливость. Во время ночевки под Малками сознание отмечало, что до трех ночи в соседних палатках праздновали День строителя, а потом у уставших гуляк приняли смену бурые хищники, от которых я была защищена только тонкой нейлоновой стенкой. Но спалось прекрасно, такие мелочи не беспокоили. 

Тут же рядом добывают минеральную водичку, тоже полезную, как говорят.

Часто из подобных источников устраивают общественные термальные бассейны под открытым небом, как, например, я видела в Эссо. Все как положено – взрослый бассейн и рядом «лягушатник». На деревянном настиле разбросаны сланцы и предметы туалета. Рядом в будке дежурит спасатель.

Термальными же водами, там, где их особенно много, обогревают даже жилые дома и теплицы. 

Иногда источники «приватизированы» гостиницами, постояльцы которых пьют пиво не абы как, а сидя в сорокаградусной водичке (и потребляя сорокоградусную же), разложив копченую нерку на краю дымящегося бассейна. Когда стемнеет, в кафельных углах обжимаются парочки, а сильно перепившие граждане с брызгами обрушиваются в воду прямо из-за столиков с недоеденным шашлыком.

К слову, надо упомянуть и о «Дачных источниках» в районе Мутновского вулкана, которые описывают взахлеб все туристы (название «Малая долина гейзеров», наверное, для них же придумали). Спору нет, впечатляет, хотя гейзеров там как раз нет. Горячие газы вырываются из-под земли и нагревают ледяной ручей. Вокруг – инопланетный пейзаж, сложенный разноцветными породами. Камчатские пейзажи вообще позволяют снимать фильмы хоть про Марс, хоть про Луну. 

Прыгая по ручью в резиновых сапогах, я пыталась сделать хоть один удачный кадр с этими чертовыми фумаролами, а то же ведь дома не поймут. Ерунда получилась, все в едком дыму, еще туман как назло весь день держался. Так и не выполнила программу-минимум порядочного туриста. 

Тем более, купаться не полезла. Мокнуть в бассейне два на три с далеко не проточной водой в компании десяти человек – удовольствие сомнительное. Тут тебе не Малки.

 

Обязательные кадры, которые должен сделать на Камчатке порядочный турист: 

– сфотографироваться на сплаве с пойманной кем-то рыбиной, чтобы дома сказать, что сам ее поймал; 

– сняться на Вилючинском перевале на фоне одноименного вулкана; 

– запечатлеть себя в термальном источнике; 

– сфоткать свою палатку или номер в гостинице; 

– да, самое главное: снять на память первый вулкан, увиденный с аэродрома в Елизово. 

 

Быстрая, Тихая, Мутная…

 

Вся Камчатка, как кровеносными сосудами, пронизана реками, речушками и ручьями. Ручейки текут с гор, где тают снега и льды, вниз, в долину, а затем, сливаясь с тысячью таких же ручьев, стремятся в Охотское или Берингово море. 

Даже возле устья вода чиста настолько, что можно пить прямо из реки. Но местные привередливы и лучшей считают воду, взятую из горного ручья. 

Коренные названия многих камчатских рек забыты давно и прочно. А у тех, кто давал современные, фантазия была небогатой. В итоге на полуострове есть несколько Быстрых рек, несколько Мутных, Тихих, Красных, Сухих, Белых. Чтобы было понятно, о какой именно речь, к названиям добавляют дополнительные пояснения, которые даже не всегда обозначены на карте, типа Левая-Правая, Первая-Вторая.

По какому принципу даются эти названия, тоже непонятно. На ручье Спокойный, например, водопад высотой в 16 метров.

Старинные названия сохранились, в основном, в малообитаемых местностях. Особенно на севере полуострова, язык сломаешь выговаривать.

Тем, кто уже оценил логичность местных топонимов, понятно: Малкинская Быстрая – это та Быстрая, которая протекает мимо Малки и является правым притоком реки с оригинальным названием Большая.

Это экспортный экземпляр камчатской реки для туристов. Полнокровная экзотика в сочетании с удобством для сплава (три несложных порога) и близостью к автомобильным дорогам.

В туристический сезон рафты здесь идут конвейером, и медведи и иностранцы с изумлением смотрят друг на друга.

Если б не интуристы из нашей группы, я, может, и не оценила бы масштабов медвежьей экзотики. Но они так вопили и махали руками при виде каждой мохнатой задницы в кустах, что было ясно – за таким стоит лететь с другого материка и платить валютой.

На берега камчатских рек можно смотреть, как в телевизор: всегда показывают что-то новое. Река то бежит по равнине, разливаясь на множество мелких широких рукавов, берега которых густо заросли малиной и шеломайником, то стискивается в стремнину, пробираясь между сопок. И тогда над ней нависают крутые склоны, покрытые стлаником, искривленными стволами каменных берез и увенчанные сумрачными облачными шапками. 

Вот журчит ручей, привнося в общий котел свою долю чистейшей водицы. Вот одна, другая, третья медвежьи тропы, ведущие в никуда. Вот живописные прибрежные камни, о которые волны бьются в мелкие брызги, а чуть выше – заросли крапивы в человеческий рост, в которых потирают лапы зловредные комары.

Хотя, правду сказать, кроме численного, здешние комары не имеют особых преимуществ. Волжский, например, комар никогда не опустится до того, чтобы кусать рюкзак или фотоаппарат, и считает ниже своего достоинства бояться репеллента. 

В солнечную погоду вода в Быстрой пасторально-синяя, но в дожди и туман выдает свою дикую сущность, зеленеет и приобретает угрожающе океанический цвет. 

Даже в этих, относительно цивилизованных, местах надо быть начеку, поскольку от начала участка сплава и до самого конца нет возможности быстро выбраться назад к человечеству и, кроме вьючных и медвежьих троп, никаких дорог не предвидится.

Но это никого не беспокоит, потому что ошалевших от местных красот туристов опекают терпеливые переводчики и мужественные гиды. Мужество последних, в основном, заключается в том, чтобы неотрывно следить за толпой идиотов, как попало экипированных, не умеющих грести и считающих себя крутыми путешественниками. 

При этом у самих гидов это уже десятый сплав за лето, все анекдоты, как их рассказчики, давно обросли бородой, а приезжие все не кончаются и нужно проявлять дьявольскую изобретательность, чтобы чем-то занять их в лодке на три дня. Выручают истории про предыдущие группы туристов, и тогда одни болваны громко хохочут над приключениями других.

На ночлег палатки ставятся в каком-нибудь живописном месте между кустами жимолости. Прежде чем лечь спать, крутые путешественники сначала бродят по берегу с фотоаппаратами, потом задают сопровождающим ряд интеллектуальных вопросов типа «А когда мы уснем, медведь придет или нет?». При этом ответ бродит на самом виду у лагеря. 

Ночью сквозь журчание реки пробиваются светские разговоры в соседних палатках. «Мой друг родился в год Кабана, по знаку он – Скорпион, а фамилия у него – Змеев». С другой стороны слышен храп. С третьей – вжиканье молний. Потом приглушенное бла-бла-бла не по-нашему. Под утро обязательно кому-нибудь приспичит в кусты, и тогда на своде палатки видны неясные отсветы – кто-то шлепает мимо с фонариком. 

Днем для развлечения можно еще рыбу половить, она в Быстрой пока есть. Если бы кому-нибудь понадобилось мое первородство, за тарелку ухи из свежепойманной красной рыбы я бы продала. 

Отдельное удовольствие – наблюдать за местными рыбаками. Вычислить такого просто и без снастей: при виде реки он встает в стойку, как медведь, ловящий рыбу, ноздри раздуваются, а глаза шарят по кромке берега в поисках подводных ям, коряг и прочих потенциальных рыбьих схронов. Он знает, что там, под берегом, притаился кижуч, который имеет наглость считать себя в полной безопасности. Эта мысль жжет их, как огнем. Сходное чувство, наверное, испытывали партизаны, наблюдая из укрытия за передвижением немецких патрулей.

За спиннинг такой товарищ берется, как за оружие. И блесны, точно пули, пронзают ледяной речной воздух. Когда они тащат рыбу, у них отключается мозг. Такие же ошалелые глаза тяжело зависимого человека я видела, пожалуй, только у местных фотографов.

Рыбаки, вынужденные уехать с «острова», болеют душой и всю оставшуюся жизнь рвутся обратно. После рыбного рая им больше нигде нет покоя. Заелись – здесь с пренебрежением отпускают такую рыбу, которая у нас на Волге считалась бы крупной.

 

1. Лосось имеет право жить!

2. Лосось имеет право на чистую воду!

3. Лосось имеет право на продолжение рода!

4. И мы помочь ему готовы!

(из Декларации прав лосося. Ей-богу, есть такая)

 

Картинка маслом – по волнам бурной пасмурной реки скачет резиновая лодчонка размером чуть больше автомобильной камеры. В ней разместилась парочка. Он гребет легко, будто едет по двору на велосипеде, она – непринужденно облокотилась на нос лодки, мечтательно глядя вдаль. Провожаю их глазами за поворот в уверенности, что стала свидетелем романтической прогулки. 

«Щас! – разочаровали знающие люди. – Он будет рыбу ловить, а она – шкерить, тут таких в это время полно».

«Шкерить» – значит, разделывать рыбу. Обычно забирают только икру, а тушки бросают гнить на берегу, где их методично подъедают медведи.

Затем икру пропускают через сито или просто сквозь теннисную ракетку, чтобы отделить от пленок, и засаливают. Потом потребляют по мере надобности или продают всем, кому удастся продать. Все это народной моралью за браконьерство не считается, ведь жить как-то надо, а с работой на «острове» туго.

Потому-то жизнь многих селян тут зависит от хода рыбы ничуть не меньше, чем жизнь какого-нибудь ительмена триста лет назад. 

 

«Пойманная рыба в невероятном количестве доставлялась на берег и передавалась там женщинам для дальнейшей обработки. Обработка эта была различна, судя по тому, на что годилась какая рыба. Хорошие экземпляры откладывались в сторону для употребления в свежем виде; другие шли на юколу; плохие бросались в яму и предоставлялись процессу гниения, т.е. из них готовилась так называемая кислая рыба, блюдо ужасное и, однако, весьма любимое камчадалами…».

(Карл фон Дитмар. «Поездки и пребывание в Камчатке в 1851-1855 гг.»). 

 

И милиция, и браконьеры проявляют чудеса изобретательности. Первые досматривают машины, устраивают рейды по берегам, штрафуют, изымают лодки и сети. Вторые провозят икру под видом голубики, сдают ее в багаж на рейсовый автобус или даже сажают к себе в лодку коряка, у которого, как у представителя малого народа севера, есть квота на вылов. 

В разгар путины привлекается подмога. Местный водитель в красках рассказывал мне, как удирал 30 километров по тундре от курсантов хабаровской школы милиции. Причем уверял – оружие у ребят было настоящее, а истинной целью рейда было потренировать молодых блюстителей порядка в полевых условиях, в силу чего с задержанными они не церемонились.

Но милиция, как повсюду в стране, ловит, в основном, мелкую сошку, то есть тех, кто рыбачит для себя. А тем, кто браконьерит с промышленным размахом, как-то удается выскользнуть из правоохранительных сетей. И нигде не работающие жители поселков с хорошим домом и явно недешевой машиной подозрения почему-то не вызывают.

Так или иначе, победителей в этой войне пока нет, а лосось всегда оказывается крайним. 

 

Превед!!!

 

Теперь о другом бренде камчатской экзотики. Наивные туристы иногда удивляются, что тропы здесь никуда не ведут. Идешь-идешь вдоль берега по удобной тропке, поднимаешься на перевал и бац! – упираешься в кусты или груду камней. Поблизости ни дороги, ни жилья. Все, приехали.

«И куда местные по ним ходят?» – ворчит турист, ища другую тропку. И, между прочим, глупо делает, потому что другая тоже никуда не приведет. Да еще и с «местным» можно столкнуться в любой момент. Поэтому желательно шуметь и громко разговаривать. Или громыхать чем-нибудь железным, чтоб он заранее тебя услышал и ушел.

Вообще, бояться медведей надо правильно, на это есть соответствующая инструкция. Первое – зверя не кормить, иначе в его косматом мозгу человек будет ассоциироваться с едой. В лучшем случае он превращается в разнузданную побирушку, в худшем – может напасть. Если в палатке еда, может достать ее оттуда вместе с хозяином. Сама видела в Малках в клочья разодранную палатку, очень, скажу вам, впечатляет. Англичанка из нашей группы после увиденного сдала на общую кухню даже яблоки. Кстати, наша столовая палатка после предыдущих походов была уже заклеена вдоль и поперек.

Судя по всему, человеческая еда медведям нравится больше привычной. Раз попробовав, они начинают искать ее снова. Грабят огороды, посещают свалки и даже побираются на обочине. Ноу-хау последних лет – мамаша высылает побираться на трассу медвежонка, а сама сидит в стороне у кустов. Проезжие кретины умиляются, щедро делясь лакомыми кусками. Потом медвежата вырастают и становятся героями хроники чрезвычайных происшествий. И их отстреливают как убийц. 

Короче, у медведя своя еда, у вас – своя, и нечего корчить из себя благодетеля. На Камчатке ему есть чего пожрать и без вашей тушенки.

Второе – осторожность и хладнокровие. Увидел издалека медведя – ноги в руки и тихо вали, не привлекая внимания. Если медведь тоже тебя увидел, не вздумай бежать. Эта зверюга имеет редкие ходовые качества, легко обгоняет лошадь, а проплыть может несколько километров без остановки. Стой смирно, в большинстве случаев ты ему не и нужен совсем. Делай вид, что не боишься, даже если зубы стучат. Если он спокоен – тихонько пяться. 

На случай, если медведь агрессивен, лучше иметь фальшфейер или петарды. Но у него могут оказаться крепкие нервы, и тогда помогай тебе Бог. Отдай ему все, что есть – пусть подавится – и лезь на ближайшее дерево. Или смойся, пока он терзает рюкзак. 

Иногда рекомендуют лечь и притвориться мертвым. Даже не знаю, какую выдержку надо иметь, чтоб такое сделать. Лежать и ждать своей участи, когда на тебя прет зверюга в несколько центнеров весом с когтями и клыками, как выкидные ножи… Брррр… Даже не советуйте этого. 

Отдельный ужас – наткнуться на матуху с медвежонком, да еще попасть между ними. Тут вообще без вариантов.

Тоже из личного. Выносит рафт за излучину реки, а там, на берегу, медвежья семейка рыбалит. Причем, мамаша, как назло, молодая-необученная и, вместо того, чтобы слиться в кусты, чешет себе вдоль берега вместе с двумя первогодками. В каких-нибудь 15-ти метрах от твоего рафта. А потом лезет в воду непонятно с какими намерениями…

Скажу, что из восьми снимков у меня более-менее четкими вышли только два, больно уж руки тряслись от обилия впечатлений. 

А в общем, медведь – зверь милейший, неглупый и даже любознательный. Они часто крадут даже несъедобные вещи – из любопытства или поиграть. У одного местного, по слухам, однажды уперли бочку с бензином. А уж бытовую химию просто обожают, например, разгрызть бутылку «Фейри» и поваляться в нем. 

Как только человек сворачивает лагерь, медведь приходит на это место проверить, что и как. Подбирает все объедки (поэтому оставлять их нельзя, мы даже рыбьи кости спускали в речку). Раскапывает походные туалетные ямы и съедает человеческие экскременты. К слову, сей любопытный обычай мне ранее был неизвестен. 

Медведь охраняется государством, но охраняется как-то странно. В Красную книгу не занесен, охота разрешена, шкуры и когти можно купить свободно. И даже черепа, которые местные умельцы украшают резьбой. 

При этом популяция не особо велика, чтобы выдержать такое истребление. Официальный отстрел – лишь вершина айсберга, а главная добыча идет вчерную ради лап и желчных пузырей. Боюсь, что при таком раскладе камчатский медведь скоро останется только на флаге партии.

«Оторвали мишке лапу» – не байка. Отрезанные лапы браконьеры отправляют на экспорт, поскольку это деликатес. Еще говорят, в ободранном виде лапы похожи на человеческие ноги. А когти выдирают плоскогубцами.

Помнится, в этнографическом музее в Эссо я минут пять разглядывала колбу, в которую была запаяна домашняя колбаса с медвежьим кишечным жиром. Прикидывала, смогла ли бы я такое есть. Но ведь ели же, допустим, ительмены, да и местные казаки не отказывались. А из лап варили похлебочку.

 

«Когда, наконец, пиршество закончено, хозяин ставит перед гостями голову медведя, украшает ее гирляндами из травы эхей и сладкой травы, одаривает всякими безделушками и извиняется за ее умерщвление, сваливая вину на русских, на которых убитый и должен направить свой гнев; в заключение он умоляет медведя не сердиться на него, а также сообщить своим сородичам, какое ему здесь было устроено угощение, чтобы и те в свою очередь безбоязненно пришли к ним».

(Г.В. Стеллер. «Описание земли Камчатки») 

 

Несмотря ни на что, медведи на Камчатке пока реальность. Особенно явно ее ощущаешь, когда слышишь, что в месте, где твоя группа побывала буквально накануне – на Серебряном ручье в районе Паратунки – уже задрали двух человек. И лихорадочно шлешь родне смс-ки, чтобы знали, что это не ты.

Утешает, что природа здесь щедра и, может быть, не каждому медведю ты интересен при таком обилии рыбы и ягод. В сезон они бывают даже разборчивы – у лосося выедают только икру и голову отгрызают. А ягод – брусники, голубики, шикши – здесь бывает столько, что ходишь по ним, как по ковру. Медвежий помет от них похож на разноцветное конфетти.

 

Ни Попокатепетль, ни Эйяфьятлайокудль 

 

Как ни странно, вулканы не стали моим главным камчатским впечатлением.

Они есть, но как бы не всегда. Можно неделю жить у их подножия и ни разу не увидеть. Можно проехать пол-Камчатки, пересекать реки, пастись на голубичниках, ловить рыбу, но напрочь забыть об их существовании.

Туман, чтоб его черти побрали.

Вулканы буквально взяли полуостров в кольцо Срединного и Восточного хребтов. На Восточном пульсирует сердце Камчатки – Ключевская сопка с одноименной группой вулканов. Неподалеку с боков – проказник Шивелуч и шкодник Кизимен. К югу – Кроноцкий, Карымский, еще южнее – «домашние» вулканы и Мутновская группа. Да все нет смысла перечислять. 

Но никогда не знаешь, увидишь ты что-нибудь сегодня или зря сюда тащился с другого конца страны. Утром, еще лежа в палатке, прислушиваешься, не шелестят ли капли всюду оседающей мерзкой мороси. И если день просто холодный и сырой, но без тумана, – значит, уже погожий. А вечером, глотая кашу у костра, краем глаза невольно следишь, не наползает ли с гор белесая муть.

Это вам не какая-нибудь легкая дымка. Десять шагов – и ты уже за непроницаемой стеной. Пойдя в туалет, реально можно заблудиться часа на два. Светить фонариком бесполезно – луч упирается в молоко.

Ощущение, что ты в романе Кинга, и чудища из параллельного измерения где-то рядом в тумане уже доедают твоих попутчиков. Надо смотреть под ноги, запоминать приметы, тогда есть шанс дойти куда надо. 

На «базе луноходчиков» (когда-то в этих шлаковых полях, оставшихся после извержения Плоского Толбачика, действительно испытывали луноходы) мы жили, ориентируясь по «тропинкам», выложенным из обломков вулканического стекла. И Ключевская сопка, мечта моего детства, дышала где-то в пределах видимости за этим сволочным туманом.

«Ёжик! Ёёёёжик!» – перекрикивались остряки.

Смешно было не всем. Одна москвичка из нашей группы, поднявшись ночью по надобности, была счастлива, когда проблуждав полчаса, смогла вновь найти палатки, расслышав чей-то храп.

Собираясь подняться на вулкан, будь готов к тому, что на вершине ты ни черта не увидишь. Или увидишь ту же пелену, только сверху. Но лучше все же пойти, потому что рассеяться туман может мгновенно, открыв такие виды, что дыхание остановится и ты до конца поездки будешь благодарно прижимать к груди фотоаппарат.

Зато в хорошую погоду вулканы встают перед тобой во всей своей наглой красоте, давая понять твое полное ничтожество в сравнении с великолепием природы.

Корякский вулкан похож на ярангу, вполне себе жилого вида. Вот-вот откинется полог, вылезет гамул и пойдет варить на обед кита в горячих источниках. Вилючинский – плывет над горами, как заснеженный айсберг, распарывая брюхо проплывающим облакам. Горелый – тощий ребристый дракон, свернувшийся клубком в долине. Он дрыхнет тут уже 9 тысяч лет и будет дрыхнуть долго после того, как закончатся твой жалкий отпуск и даже вся твоя жалкая жизнь.

Мутновский – бесформенная каменная масса меж реками Фальшивая и Мутная. Прорезанная пополам оврагом Опасный. Это еще раз к вопросу о местных оригинальных названиях... Хотя, собственно, к чему вымудряться? Пусть себе мексиканцы с исландцами ломают языки о свои Попокатепетли с Эйяфьятлайокудлями. 

На Камчатке есть вулканы и есть ВУЛКАНЫ… На первые лезут все, кому не лень, включая детей и пенсионеров. Там проложены тропы, на которых встречным принято здороваться. Это признак дурных манер – не здороваться на вулкане. 

На вторые поднимаются только опытные и закаленные, экипированные касками (от камнепада) и «кошками», чтоб не скользить на льду. Они готовятся к восхождению месяцами, тренируются и сушат сухари особым способом.

И те, и другие, поднявшись на вершину, считают своим долгом перекусить и сфотографироваться.

«Восхождение» – звучит поэтично. В реальности это значит лезть вверх много часов, то по снежнику, то по каменистому склону, то по вулканическому шлаку, осыпающемуся под ногами. Потеть, чертыхаться, запинаясь о камни. Сползать в узкую расщелину к ручью глотнуть снежной водички. Присесть на валун отдышаться и послушать, как где-то в ушах громко бухает сердце. Прикидывать, далеко ли вперед ушли остальные и самый ты последний дохляк в группе или покуда нет. 

И это досадное чувство – о боже! снизу же казалось, что тут уже вершина, а тут, черт побери, опять подъем!

Или мысль, когда, насквозь пропотевший, выбираешься на снежник, скидывая флиску, потому что жарко до невозможности, вздыхаешь от облегчения, когда сквозь майку продирает ледяным ветром – «Вот простужусь сейчас насмерть, ну и пофиг…». 

Ага, как же… Даже не чихнешь потом. Организм уже понял, что ему достался владелец-кретин, и настроился выживать самостоятельно. 

Направо посмотришь – картина Рериха. Налево – снимок телескопа Хаббл. Под ногами марсианская поверхность, потом обрыв и где-то внизу ползут человечки явно инопланетного происхождения. О том, что где-то есть другая, офисная жизнь, лучше не думать – мозг взорвется на контрасте.

На спуск фотоаппарата жмешь механически – сил нет думать о том, что снимаешь. Это потом, разглядывая сделанные кадры, будешь вопить от восторга, а друзья, цинично скривившись, заявят – фотошоп.

Потом – бац, тропы дальше нет, мозг мечется в недоумении по черепной коробке. Аааа, это вершина… Ну и фиг с ней. Надо присесть, вытянуть усталые ноги и минут десять рассматривать свои ботинки.

Примерно по такому сценарию происходит подъем на вулкан. 

Культурная программа у каждого вулкана своя. На Авачинском кратер закупорен лавовой пробкой. В кальдерах Горелого плещутся кислотные ядовито-бирюзовые озера. На Мутновском кипят грязевые котлы, в которых растворяются зазевавшиеся туристы (был реальный случай в каком-то там году). Почти на всех действующих вулканах пышут фумаролы, вздымая облака раскаленного газа, и надо беречь фотоаппарат, ибо частички серы могут напрочь сгубить объектив.

А на вершине Плоского Толбачика романтики собирают каменные розы – сросшиеся кристаллы минерала, выброшенного из жерла при извержении – и дарят друзьям и возлюбленным. По-научному, это плагиоклазовые лапилли. Вам никто еще не дарил плагиоклазовую лапилль? А то у меня целая горсть на шкафу пылится.

Добавлю, что понятие «спуск с вулкана» надо изображать иероглифически – в виде лежачей восьмерки. Убивает своей невыносимой бесконечностью.

Вечером покорение вулкана и спортсмены, и обыватели отмечают одинаково. Угадайте, как…

Природа здесь искоса наблюдает за смертными человеческими существами и подсовывает им сюрприз за сюрпризом. Думаешь, ты привык и приспособился, жалкий червяк? Так на же тебе!!!

Через каждые сто метров мир может меняться до неузнаваемости. Только что гулял по долине, заросшей сочной зеленой травой, ирисами и геранью, как вдруг – хоп! – стоишь по колено в снегу, а кругом туман, из которого торчат угрожающего вида скалы. Бредешь дальше, и вдруг под ногами кипит река, выбрасывая клубы пара, бурлит ядовито-желтая глина и воняет серой. Потом камни, камни, камни – черные, серые, серо-черные, черно-серые, скучные… Бац! Ярко-розовый ковер из рододендронов до самого горизонта, а на горизонте – снежные холмы. Пока ты пялишься на это великолепие, топча альпийский луг грязными ботинками, все вокруг опять заливает туманом. А метров через сто почти вертикального спуска по глинистой тропе опять под ногами – снежная каша, а вокруг – голые каменные хребты.

Вы думаете, это травка высотой сантиметров двадцать, с пушистыми сережками? Не угадали, это арктическая ива. А это, думаете, трехметровое разлапистое дерево? Это, граждане, дудник – трава тут растет такая.

Мнить себя царем природы на таком фоне как-то сложновато. Может, поэтому коренные народы с красотой не особо считались. Они бы не стали, как я, любоваться красновато-бурой лилией камчатского рябчика, а просто выкопали бы клубень и съели.

Следы извержений – давних и не очень – как шрамы, покрывают землю в разных местах. Уже поросшие камнеломкой застывшие потоки лавы, шлаковые конуса и вулканические бомбы демонстрируют разные стадии самоисцеления природы.

Даже знаменитый «мертвый лес» – тайга, засыпанная пеплом во время Толбачинского извержения лет сорок назад, – все меньше становится похож на мертвый. Среди сожженных вековых сосен вовсю растут мох, молодая ольха и кипрей. Идя сквозь них к синеющим вдали конусам, уже не испытываешь ощущения трагичности, а думаешь: еще сорок лет – и здесь все зарастет, погибшие стволы попадают, и местность будет не узнать. Возникнут ли к тому времени еще одни таежные Помпеи, куда будут возить туристов? Ворчащие недра покуда не дают ответа на вопрос.

Хотя, может, мне и удалось бы вогнать себя в приятные мысли о бренности всего сущего, если бы не спутники, весело ломавшие мертвый лес на дрова и закидывавшие на «Урал» поленья. Вечером при свете костра, в котором пылала вековая история Камчатки, мы с французами играли в «крокодила». 

Конуса Северного Прорыва – черные шлаковые холмы – пока еще держатся, не поддаваясь всюду проникающей жизни. Разве что в сезон скачут по склонам стада туристов и резвятся одиночные дикие геологи. Но у подножий уже пробивается робкая зелень, еще не набравшая сил для решающего рывка вверх. А ведь скоро наберется. И прощай, инопланетный мир, не испытывать больше тебе на прочность луноходы и человеческие души.

Жуткий мир, на самом деле. Безводный, в жару раскаленный, в холода – вымороженный. По пути на «базу луноходчиков» мне постоянно давали советы брать с собой побольше спиртного. Но, в общем, обошлась. Между прочим, если бы американские астронавты не улетели обратно, а поселились бы в палатках в лунном кратере, и при этом вокруг были бы еще постоянный туман, холод, сырость и нехватка воды, они бы запили по-черному.

В общем, с базы на Ключевской группе вулканов я вернулась с гордым сознанием, что Нил Армстронг мне в подметки не годится. 

 

Медведи на Венере

 

Начну с крамольного – в Долине гейзеров и в кальдере вулкана Узон фотографировать совершенно нечего. Увы, все эти красоты с разных ракурсов уже запечатлены тысячами фотографов, растиражированы в печати и выложены в Интернет.

Нацелилась было на симпатичные заросли плауна, но группа унеслась вперед, а отставать нельзя, ибо медведи вездесущи, а егерь с ружьем один. Так это древнее, старше динозавров, растение миновало моего объектива.

Долина гейзеров – самый продаваемый бренд Камчатки и самая рисковая туристская лотерея. Интрига «попаду-не попаду» мучит каждого с момента приезда. Потому что попадают сюда, в основном, вертолетом, и если погоды нет (опять туман, чтоб его) – экскурсия тебе не светит.

Долина приютилась в Кроноцком заповеднике у подножия вулкана Кихпиныч, на восточном побережье полуострова. До 1941 года о ней никто не знал, и это только сначала удивляет, если вспомнить, что даже карты Камчатки тогда не существовало. Велика ты, мать-Расея, середина двадцатого века, а ученые-энтузиасты на собаках и туземных лошадках, питаясь медвежатиной и юколой, открывали на твоих просторах все новые и новые заповедные места. Не закартографировать тебя, не объять спутниковой съемкой. И кто знает, что в тебе еще найдется на зависть европейским державам.

Вообще-то, в долину можно добраться и пешком. Но для этого потребуются неделя времени, хорошая спортивная подготовка и запас продуктов. 

При отлете туристы делятся на тех, кто попал, и тех, кому не свезло. Последние скрипят зубами и пишут потом в Интернете гневные отзывы. Местные не понимают ни тех, ни других. В их сознании не укладывается, как можно выложить месячный заработок за краткое лицезрение гейзеров и грязевых котлов. Эка невидаль. Да еще ходи там, где скажут, и руками ничего не трогай. 

Мало того, цена посещения растет каждый год и сейчас составляет почти тридцать тысяч. Что, в общем, неудивительно, если стоимость полетного часа МИ-8 – больше ста тысяч рублей.

Ну, предположим, местные погодные боги забыли испортить тебе день. И ты сидишь в салоне, прислонившись к железной стенке, и косишься в иллюминатор. Вертолет качает лопастями, потом подпрыгивает, трава на взлетном поле уходит куда-то вбок, а в поле зрения вплывают облака вперемежку с верхушками сопок. В мозгу для порядка проворачивается мысль – а если начнем падать? – но руки уже вцепились в фотоаппарат и целят в иллюминатор.

В салоне еще двадцать человек – кто замер, кого мутит в полете, кто прилип к иллюминатору и мурлычет себе под нос. Ах, какая внизу тайга! Надо было родиться на пятьдесят лет раньше и пойти в геологи, а я, дура, не догадалась.

Меж тем внизу ширится водная гладь – Кроноцкое озеро. Огромное, точно море. Вертолет тяжело переваливает через горную гряду, другую, третью, поросшую лесом, – и вот внизу лубочная картинка: бирюзовая река, кукольные домики и дорожки.

С крошечной вертолетной площадки выходишь на бесконечную дощатую тропу. Ими опоясана вся долина, в местах лучшего обзора оборудованы площадки. По обочинам – оранжевые лилии-сараны, голубика, каменные березы. Чаша долины заперта со всех сторон горами, чьи вершины угрожающе синеют над этой пасторалью.

Трава неправдоподобно зеленая, вода – акварельно-голубая, земля – красная, желтая, синеватая... Ну просто глянцевый буклет для иностранцев, «welcome to Kamchatka». Никакого ощущения дикой, нетронутой природы. В этом отношении окрестности, например, Козыревска дадут сто очков вперед. В бревенчатом домике «а ля рюс» торгуют сувенирами. К счастью, помимо веленевых фотоальбомов и фигурок Пеликена, есть еще неплохой выбор литературы о Камчатке. 

Собственно, гейзеры… К живому дыханию земли вы будете прислушиваться за десятки метров, кипящими выплесками и струями пара любоваться на почтительном расстоянии. Все правильно, там заповедник, да и опасно все-таки. Но подленькое чувство непричастности к окружающему, чуждости происходящего вокруг остается. Будто ходишь по дворцу, где все задумано с размахом – высокие своды, позолота, зеркала, но не возникает даже мысли, что среди этого можно жить.

Чтобы любить природу, нужно быть частью ее, иметь возможность хватать ее грязными руками.

С другой стороны, не напасешься красот для некультурных приезжих. И так уже успели многое тут загадить в пятидесятые, когда территорию на время вывели из состава заповедника. Так что смотрите то, что покажут, и ходите, где разрешат. 

Признаю справедливость такого подхода, но делать типовые снимки со специальных площадок претит душе. Эти белесые шлейфы пара на фоне изумрудного склона, эту кислотно-бирюзовую реку и растрескавшиеся лепешки грязевых котлов я видела уже на сотнях фотографий. 

Вот бы без надзора прогуляться по берегу Гейзерной в сторону Большого витража – парящего склона реки в разноцветных потеках термофильных водорослей. Или пройтись по застывшему селевому потоку, пять лет назад похоронившему под собой половину красот долины. И, опустившись на землю, прислушаться – там ли они еще, Сахарный, Тройной, Сосед и прочие погребенные гейзеры, дышат ли еще. А потом, не торопясь, исследовать все окрестные водопады, вброд переходя речушки и ручьи. 

Завидую смотрителям, которые здесь живут. Они ходят везде и в любое время года. Собственно, только они знают, насколько красивы здешние места. Как осенью багровеют склоны, куда медведи выходят пастись на созревающей шикше, как падают крупные хлопья снега прямо в грифоны гейзеров. И как прекрасна здешняя тишина, нарушаемая только криками птиц и шумными вздохами матери-земли. Туристам, прилетающим сюда на вертолете на пару часов, этого не понять. 

Зато вулкан Узон компенсирует свою обустроенность феерическим буйством красок. Здесь все бурлит и сочится серной кислотой, метаном и водородом, будто на Венере. Извергнув свое еще восемь тысяч лет назад, огромный конус провалился, оставив кальдеру около десяти километров в диаметре. Сотни горячих источников – то умирающих, то рождающихся вновь, – хлоридные озера и серные пляжи, грязевые котлы и вулканчики, все это смешалось в немыслимый на Земле пейзаж. В озерном тепле и на глиняной корке обосновались древнейшие растения – водоросли, папоротник, плаун. Молочно-белые ручьи и синие озера врезаются в ярко-красные берега, обрамленные сочной зеленью кедрового стланика.

Вот тут с дорожек сходить не хочется. Еще провалишься в кипящую глину или наступишь в серный ручей.

Окраины кальдеры поросли высокотравьем, и розовые свечи кипрея стоят, как вешки, вдоль медвежьих троп. Следы косолапых повсюду – на просевшем глинистом берегу озера Восьмерка, в зарослях каменной березы и ольхи, посреди голубичника и термальных полей. Они гуляют по горячей глине, не опасаясь ожогов, – спасаются от гнуса и ревматизма.

Осенью и без того буйная палитра дополняется багрянцем арктоуса – скромного низенького кустарничка, соломенной желтизной вейника и карликовой березы. Природа, когда была молода, любила яркие краски, и древняя красота Узона, как наскальная живопись, непосредственна и понятна каждому.

 

На краю стихии

 

«Слева показался острый конус Вилючинской сопки и остров Старичков, а справа – великолепный вулканический трезубец: Коряка, Авача и Козел. Вскоре появился и тесный, окруженный высокими отвесными скалами вход в Авачинскую губу… Затем мы вошли в своего рода Дарданеллы, образуемые входом в бухту, имея по бокам выступающие из воды, отделившиеся от берега каменные колоссы – слева Бабушкин камень, справа Три брата. Наконец, в 7 часов мы вошли в прекрасный, обширный Авачинский залив…».

(Карл фон Дитмар. «Поездки и пребывание в Камчатке в 1851-1855 гг.»)

 

В Черном море вода горьковато-соленая. В Азовском – пресно-солоноватая. В Тихом океане вода на вкус живая, это лишь подсоленный эликсир с крепким ароматом водорослей, йода и рыбьей чешуи. 

Он дышит тяжело, с трудом втискиваясь грудью в Авачинскую бухту, неуклюже поворачиваясь между скал. Зато за ее пределами ширится спокойно, обнимая многочисленные острова и укачивая рыболовные суда.

На плоские угрюмые пляжи с крупными валунами и вулканическим песком выбрасывает широкие бурые ленты морской капусты и резные дубовые листья фукуса. Дары океана щедры и обильны. Где-то в прибрежных водах ползают по дну экспортные камчатские крабы и извиваются трепанги, а над ними стадами бродят креветки и нежнейший морской окунь.

Для тех, у кого не хватает наблюдательности и воображения, наспех придуманы легенды. Три скалы-кекура у входа в бухту «по местной легенде – три окаменевших брата, защищающие бухту от цунами». По какой такой легенде? В поисках оригинального текста я перелопатила ительменский и корякский фольклор. Не нашла. Только на туристических сайтах что-то болтается, но это, сами понимаете, не источник. Или легенда очень малоизвестна (что странно, учитывая популярность этих скал), либо… и не было никакой легенды, кроме той, что придумана для туристов. 

Как бы там ни было, три скалы красуются везде – на местных сувенирах и даже пивных этикетках. Про них пишут стихи и сочиняют песни. Потому была легенда или нет, какая разница? Красиво, и есть о чем рассказать во время морской экскурсии.

Океанская жизнь бурлит даже в порту Петропавловска. Меж судами на волнах подпрыгивают круглые нерпичьи головы. Прямо на пирсах в черте города устраивают лежбище сивучи. Воздух оккупировали чайки, кайры, а также тупики и топорки – забавные красноклювые морские птахи, похожие на попугаев. 

За пределами бухты океан властвует уже безраздельно. Присутствие человека не мешает ему творить, воздвигать острова и скалы и населять их всяческой живностью. И сейчас там можно найти все, чего просит душа, кроме разве стеллеровой коровы.

Кстати, на Командорах не так давно создан заповедник, и есть надежда, что участь съеденной коровы уже не постигнет многочисленных морских львов, котиков и каланов. Моржи тоже охраняются. Хотя я, например, лично видела в сувенирном магазине интимную часть моржового скелета (в просторечии – «хрен моржовый»). 

Что касается птиц, им предоставлено беспрепятственно плодиться и гадить на каждом квадратном сантиметре множества островков.

Один из таких – остров Старичков, еще одна Мекка для экотуристов. Ударение, кстати, надо ставить на первый слог, потому что стАрик – это птица такая. Помимо нее здесь еще благоденствуют бакланы, гаги, покрытые знаменитым пухом, моевки и топорки. 

Единственными посетителями птичьих базаров остаются научные работники. Вообще остров выглядит не особо гостеприимно. В плохую погоду – а она тут обычно как раз такая – о крупные валуны с ревом расшибаются океанские волны, ненадолго заглушая пронзительный птичий ор. Скалистые уступы облеплены перьями и потеками гуано. Растительность чахлая. Кругом сотни птиц – одни сидят неподвижно, другие кружатся и вопят, третьи кормят потомство. Близко подходить – никакого желания.

Зато у подножия островов, на литорали, – многоцветный и разнообразный мир, рай для дайверов и охотников за деликатесами. Здесь полощут щупальцами пышные актинии и вальяжно лежат на дне морские звезды. Морские ежи здесь самые вкусные и икряные, отъевшиеся на морской капусте. Икра изнутри прилеплена к жесткому панцирю, как дольки мандарина. Содержит столько полезных веществ, что в сыром виде на вкус отдает корвалолом. Во рту еще долго остается едкий, ничем не уничтожаемый привкус.

Отсюда во все стороны разбегаются морские торговые пути. А в темно-бутылочной толще океана притаились атомные подлодки, невидимо курсируя в суперсекретный Вилючинск – сосед Петропавловска по Авачинской губе.

Когда стоишь на носу суденышка и смотришь в широко распахнутое небо, кажется, что дышишь океаном, и пульс его бьется где-то у тебя под штормовкой под вопли чаек и веселый моряцкий матерок. И хочется плыть все дальше и дальше, туда, в сторону Лопатки, где косой цепочкой уходят к югу Курильские острова. 

 

Травы, звери, человеки… 

 

Хватит природных красот, давайте о людях, скажете вы. Давайте. Но начать придется с собак.

На Камчатке местные лайки позируют за бутерброд. Ей-богу, это не мое воображение, у них такой бизнес. Приходят к местам скопления тургрупп, снабженных сухим пайком. Получив первый транш, идут следом, и, пока те обозревают окрестности или плещутся в термальных лужах, собаки ложатся поблизости, принимая самые живописные позы. Или играются. Или, состроив умильную морду, спят. Ну как мимо пройти да не сфоткать?

Периодически лайки встают и тычут мордой в руку или сумку, намекая, что оплаченное время закончилось. Получив второй транш, снова мирно ложатся под объективы. Проводив одну группу и помахав хвостами на прощание, тут же пристраиваются к другой. 

Вот, на мой взгляд, ярчайший пример неукротимого камчатского менталитета.

Не в плане турбизнеса, а в плане умения ловко подстраиваться под обстоятельства и использовать их с максимальной для себя выгодой. Так в суровой камчатской природе тысячелетиями кормились коренные народы. Так выживали новоселы-казаки. Ставили заторы на реках, вялили юколу, копали клубни растений, запасали на зиму шикшу и бруснику. И прекрасно жили, если сверху не спускали указов сеять злаки и разводить стада. 

Сельское хозяйство в своем материковом виде приживалось здесь долго и мучительно. Да, почитай, и не прижилось, кроме, разве, огородов, где по причине влажности климата корнеплоды достигают небывалых размеров.

Внешний облик сёл, похоже, не менялся здесь последние лет двести. Прямоугольные без излишеств строения с печной трубой, окруженные сараями и поленницами дров. Чересполосица огородов. Один-два магазина в стиле фактории или советского сельпо с деревянными полками. Зимой все это заваливает снегом чуть ли не по крышу, а зима здесь длиной в полгода. И ведь живут здесь люди, и прекрасно живут.

Стоит раз пройтись по таежным зарослям, где из брусничного ковра выпирают здоровенные подосиновики и боровики (а сыроежки никто и за грибы-то не считает), чтобы проникнуться завистью к этим людям.

Они улыбаются редко, но глаз постоянно искрит усмешкой над твоими слабостями и неумением пользоваться тем, что дает тебе жизнь. «Что ты смотришь? Это твое. Бери, пока другому не досталось». 

Человек, не вырванный из природы, не может себе позволить душевных метаний и сомнений. Без цели не завалишь зверя. Не сделаешь запасы на долгую зиму. Нет времени на красивые чувства и слова. Зато они не берут от жизни больше, чем им нужно. И не жрут друг друга просто так. 

Тому, кто способен обмануть зверя, нипочем людские хитрости. И ты уйдешь ни с чем, наткнувшись на стену показного простодушия и веселого непонимания. Но если честно готов дать взамен сочувствие и поддержку, разделить тяжелую работу – человек раскроется тебе весь без остатка. Да так, что будешь удивляться, что когда-то его не понимал.

Они водят машины и суда, строят дома и учат детей. Но жизненная круговерть до конца не замыливает взгляда. Глаз искрит и видит, кто чего стоит на самом деле. 

Забредших в глухомань туристов поражает, что ни один местный никогда не откажет подкинуть на попутной, покажет дорогу, угостит чем Бог послал. Так медведица не бросает на произвол судьбы осиротевшего медвежонка, а волчья стая иногда принимает чужака. Это вопрос выживания вида, то, о чем мы давно забыли в больших городах, привыкнув выживать в одиночку.

Частые волны переселений разбавили густую эвенскую, корякскую и ительменскую кровь. В Эссо и Анавгае, может быть, меньше чем в других местах. Но культура и быт, которыми определяется национальная сопричастность, конечно, ушли в небытие. И никакие необитаемые «стойбища» для туристов и ежегодные гонки на собачьих упряжках этого, увы, не отменят.

«Ах, в нашем районе вы уже не увидите этих дедушкиных обычаев…». А жаль. Вместе с тем еще живы прекрасные народные танцы и задушевные песни на национальных языках. На которых, правда, уже почти никто не говорит.

И забавно – когда, гуляя по Эссо, я уже убедила себя в безоговорочной победе культурной интеграции, местная девушка-эвенка порушила мне весь пафос. Она ничего не говорила, просто стояла рядом с деревянной скульптурой Пеликена и улыбалась.

Та же маленькая кряжистая фигурка, глаза-щелочки и улыбка до ушей. Они стояли рядом, такие одинаковые, что хотелось сделать снимок на память. Но я со своей ложной деликатностью упустила этот шанс.

Зато как-то сразу стало заметно, что почти за каждым забором торчит летний чум, крытый брезентом. Что дороги в поселке и вокруг него никогда не знали асфальта, а на обочинах пасутся местные низкорослые лошадки. И что – елки-палки! – народу-то в селении мало. Говорят, поразъехались оленей пасти. 

Признаюсь честно – я ничего о вас не знаю, люди, которые здесь живут. Как не знаю о том, чем живут и дышат на Чукотке, Урале, в Твери и Владивостоке. И в других противоположных уголках этой огромной страны. И пока я этого не узнаю, мне стыдно ехать в Египет или на Лазурный берег вслед за офисным планктоном. За теми, кто рассуждает о пирамидах майя, не имея понятия, что у него под боком, в Воронеже, обнаружен древнейший город на планете, с жилищами из мамонтовых костей. Или со смаком рассуждает об архитектуре Камбоджи. Боже, что он может понимать, человек, который путает Чечню с Дагестаном? 

 

 

Может, она на самом деле и не такая, какой я ее увидела. Это Камчатка глазами меня – человека скучного и, в общем, предсказуемого. Но, собственно, кто мешает? Вот сидит тетка на кассе авиалиний, и в ее гламурных очках отражается вся огромная страна. Не беда, что сама тетка вас не любит (у нее пьющий муж и сын-оболтус, а вы кидаете такие деньжищи на пустую блажь), купите, черт возьми, билет и выйдите уже из этого затхлого двора, где все провоняло куревом и стираным бельем. И будет вам, мать вашу, счастье, пусть ненадолго – на неделю, на две. Другим в их долгой жизни и этого не светит.

 

(с)Вера Владимирова

 

 

 

P.S. Статья была написана почти год назад, тобишь ДО очередного изверщения вулкана Плоский Толбачик и очередного изменения в наших живописных пейзажах ;-) Это видеть надо.