В колонках играет - послать всё на_ - панфилов
Пробил час, я оторвал от календаря «февраль» и увидел в окно спину убегающей зимы. И знаешь, стало немного жаль её грязной, ботинками/колёсами истоптанной, снежной шкурки. А ещё нас. Вчера по небу плыли мультяшные драконы, такими облака не будут больше никогда. И мы не повторимся, помнишь, как кружились, ловили первый большой снег? А сумасшедший Новый год? Ты написала столько желаний, что в бокале плавала целая горсть пепла) На месте нашего кабачка скоро вырастет модный магазин, подъездная деревянная дверь, так часто страдавшая от вспышек моего гнева, станет железной. Кто-то умрёт, другой родится, а я уже купил билеты, 3 вагон плацкарт.
Вчера городок проснулся и гулял. Съели блины, сожгли чучело, поздоровались с весной за руку. Кажется, я бы вечность мог провести, медленно «убалтываясь» слабоалкогольным на заднем сиденье бесплатного в честь праздника автобуса. Чумазые пацаны, неравнодушные старушки, «братва» с пивом в руках. И каждый о своём, шум и гам, авто-радио и собачка под курткой у девчонки, а ты щуришься на солнце, этакий плебей, любитель халявы*, но несомненно гурман весны.
О заработанных на сегодня проблемах думать возможным не представляется. И тогда приходит ощущение, что проблем нет* Быть может, они действительно исчезнут, и когда-нибудь мы проснёмся молодыми здоровыми животными*
На этой мажорной ноте иду паковать чемодан. Пожелайте мне полюбить Хабаровск)

В колонках играет - самоубийсто-это не выход.значит,выхода не сущестует.выведи меня на чистую воду.......
Чёрт возьми, вылила бы на кого-нибудь сейчас ушат вопросов. Но этот кто-нибудь непременно объявит вопросы риторическими, снисходительно хмыкнув в воротник.
Я оправилась от психоза на почве злоупотребления, я хочу дальше. Жить. Наверное.
Весьма немалый процент психологов считает, что поиск смысла жизни – само по себе отклонение от нормы. Чёрт с ним, не надо поисков! Мне бы неба, да чтобы внутри ровно, за душой не чёрная сосущая дыра. Не прячусь в дзен-буддизм, декаданс, даже солипсизм или какую-либо другую философию. [Почему к слову «философия» меня тянет приставить «псевдо»?] Наверное потому, что языком треплют массы, а могут единицы. Чего могут? – да счастливыми быть.
А вообще, кто-нибудь счастлив? Отзовитесь!
Так вот, я не вписываюсь, мне больно, давит с боков, прессует черепную коробку, раздирает изнутри душевным бронхитом. «Молодым все дороги открыты», блядь! Успокаиваю себя: закрыто – откроем. Только вот сил маловато будто. Ножки дрожат, закинуться тянет, а ещё проще выпить. Свернуться красным комочком вины и жалости, закрыть глаза и уши, исчезнуть. Мы по полной влипли, но предупреждён – вооружен, верно? Кажется, рано на 21ом спиться или сторчаться. Что-то есть ещё… Нехоженые улицы, несчитанные фонари, удивительные фонтаны, новые люди, живой компас, ледяные напитки, ненаписанные песни, свободные мегабайты, лайнеры и белый песок. Много, широко, разноцветно, вкусно… - раскрой глаза, руки раскинь, хватай!
….Что же заставляет человека сложить крылышки и мертвяком на дно? Поэты со свежей нотой в голосе, великолепные художники, воистину умные и просто настоящие люди, почему их жизнь превращается в полное дерьмо? Или не так: где дерьмо, где повидло? Что мне надо, что им от меня надо? Как это разделить и понять, куда повернуть?
Я ощутила впервые столь явно, что из следующего марафона наврятли выйду. И дело даже не в том, «как бы кайф растянуть», не убить себя, когда накроет новая волна безудержного страха. Я просто жить хочу, но не знаю как.
Всё, можно хмыкать в воротник и крутить пальцем у виска.

Алкоголикам, наркоманам, сказочникам и прочим фрикам нельзя верить.
Я сейчас просто раскачиваюсь на стуле. Вперёд-назад. Может быть, давно. Дорожный снег уже растаял, мокрые джинсы, ботинкам уютно в грязной луже. Я отлично знаю год, месяц и даже время суток. Этот адрес, множество других адресов, где варят кофе и ханку, набитые сейфы и разбитые ванные, в шикарном парадном ключами позвякивая, сжимаясь в комок на подвальных трубах. Высота зданий, марки авто, ценники за воротом, пласты общества, уровни интеллекта. И хочется верить, что кому-то что-то ещё кажется важным.
Я могу сейчас ответить на этот чёртов звонок. Могу выкинуть телефон через закрытое окно. Потом поднять с пола осколок и вырезать символ у себя на лбу. Любой, например, символ мира. Или свастику. Могу вырезать твоё имя. Хочешь?
Можно пить или нет. Трахать всё, что шевелится или объявить себя асексуалом. Застраховать задницу? Продать почку? Пожалуйста!
Я стоял на перекрёстке, понимая, что все дороги открыты. Но стоял на месте и не курил даже. То, что над головой – небо. Под ногами – земля. Наверное. Мне твердят так с детства. А где-то умирают сбитые самолёты. Пойдём туда, закрывать остекленевшие глаза, проводя ото лба к подбородку ладонями? Ты знаешь обо мне то, что хочешь. Он тоже. Она не исключение. У меня много версий. Я лежал в холодной воде, узорный кафель. Трикотаж, металл, кожа. Галстук колышется на водной глади, немного дыма и бутылка. Эффектно. Ты сказала, что готова смотреть вечно. Я ответил, что прыгать сейчас в ванну пошло. Умирать пошло тоже. Когда кто-то видит мою левую руку, его передёргивает: «неудавшийся самоубийца». Но можно съесть кусок пиццы, можно порезать себя. Или целоваться, разгоняя двигатель угнанной машины. Чёрт возьми, я это сделаю.
Говорят, нужно сдать сессию и завязать с наркотиками. Правда? Я звонил маме, просил, чтобы она взяла из приюта ребёнка. Твоя мама умерла в 2005ом. Ты добралась до 2009го – правильная схема. Может быть, этот детдомовец подаст моим родителям по стакану воды. Неправильно, но не грустно. Сегодня у городской больницы на снегу кровь. Шел по кровяному следу. И это тоже ничего не значит. Завтра снова проснёмся.

- Алло, привет. Знаешь, я сегодня понял
Среди белого дня, на кухне, под кофе,
Не стоя на карнизе, не во сне передоза,
Не в ожидании внутреннего армагедона…

Тихонько прихлёбывая остывший кофе,
Свернувшись на табурете кошачьим клубочком,
Понял, что не один больше, нас Двое
- Двое. А ещё маленькие звёзды.

Чувствуешь, как они вгрызаются в провод?
- Да. Коротает снова и снова*

проза

Движение в углах, комната крадётся стенами, сжать, выпустить кишки.
Ты приняла снотворное, чтобы нейтрализовать амфетамин. Твоя кровь розовеет, я вижу шприцы, вижу, как мы умираем. С каждой таблеткой, каплей, затяжкой, с каждым рассветом. Я боюсь, я плачу. Эта музыка, я сойду с ума.
Зелёные значки агента неумолимо краснеют. Люди уходят, смеясь, захлопывают двери, ноутбуки, отключают телефоны. Им не нужна ты, твои сны, судороги, мокрые ресницы. Мимо моего окна ноги, каблуки, прыжки, хромота. Я как мастер, в подвале, а сатана там правит бал. Отпускаю тебя к отцу, отдаю наши ночи, наше время, прячу свои руки, заматываю в тряпки, чтобы не рвалось наружу желание рвать, резать. Я больше не могу так. Зачем я такой? Эти чашки, почему они разбиты?
Сегодня посреди площади я лёг на снег. Я испугался. Понял, что иду без направления, что готов идти, куда поведёшь. След в след. За тобой.
Никогда не скажу вслух. Всего, что пишу, что ору в себе. Ты легла рядом, за руку, в небо. Они обходили стороной. Брезгливо дёргаясь, ускоряясь, отводя глаза. Как от грязной лужи, дохлой кошки. Но какая к чёрту разница, когда меня рвёт музыкой?! Самой чистой музыкой, струями прозрачными. Из меня – и фонтанчик. Тёплый, живой среди мертвечины бетонных блоков и пепла.
Так не должно было случиться. Если выбираешь разрушение, не имеешь права сказать люблю. И не скажу. Зароюсь в холодные простыни, спрячусь от шевелящихся стен.
Мне страшно. Что если ты умрёшь, я куплю четыре цветка, четыре бумажных цветка и буду существовать дальше.
Дурак, но хотел обнять родного, хотел найти его, прижаться и умереть. А теперь хочу жить. Но не знаю как.
Завтра проснусь циником.Но пока_
_я люблю тебя, Лиля.

В Англии в такие моменты зовут Зубную Фею. В России, кажется, мышку. Впрочем, чего удивляться, феи всегда мимо, наша доля другая. И то, покуда не тонем.
Так вот, мышка-мышка, возьми простой, дай мне золотой. И опустил в сливное отверстие зуб. Ничего я с заклинанием не напутал: как припечёт, можно будет извлечь и загнать.
Сегодня окончательно определился: люблю которые фем, бучей не люблю, мне с ними общаться вредно. По-крайней мере амурские бучи весьма агрессивны.
Впрочем, я всех понимаю: беременных, пенсионеров, сектантов, фригидных, ментов и прочих несчастных. Я за мир во всём мире и ЛСД – в массы!
много мерзких подробностей

На каждую заблудшую душу – спаситель. Вот он, крадётся к твоему парадному, шарк – прорезиненная подошва, бульк – молекулы воды и корвалола совокупляются в стакане. Замираешь на полу в прихожей, прячешь дрожь в колени, чтобы не заметили. Чтобы оставили право на слёзы, на крик, холодный пол, на отчаянно девиантное: твоя боль принадлежит тебе.
И мне. Но меня нет, не закрою тебя, не заору, не вцеплюсь в глотку.
И вот «спаситель» уже просочился в скважину, вливает корвалол, прикасается к твоим рукам, ловко поддерживает запрокинутую голову. Мразь.
Тебя тошнит от вонючей воды, чужих пальцев, бежишь в глубь, ты ищешь чеснок, серебряные пули, что-то от вампиров, которые приходят забрать у тебя и меня нас.
Не поможет.
Мирно, в рукопашную, холодным, огнестрельным… не поможет. Их слишком много, желающих наставить на «путь истинный». Приходят в наш дом под видом борцов за права бога, сочувствующие старушки, родственники и случайные фигуры. Обломавшиеся мужчины, похотливые женщины. На шпильках и в берцах, защищая тебя от меня, от нас себя и своих детей защищая.
Химическое, остаётся оно, только так прекратить вторжения между – наши тела падают, горячие, не нужные, мы в одно, там, куда другим вход заказан.

Остервенело роюсь в аптечке родительской квартиры. К траве надо.. необходимо, иначе лёгкие лопнут – я учусь молчать, слова не играют роли. Сегодня утром ты вновь поверила не мне.
Спаситель силой излечит истерику, знаю. Загонит в угол, нарисует грязью на стене картину будущего со мной. Ты даже путано пообещаешь «подумать».
Пьёшь хлорированную из-под крана – обезвожена, высосан сок. Испугайся?
Когда мне было 17ть, они нависли толпой, багряные головы пухли, брызгали слюной, требовали жить «как все». Но им нахуй снесло бошки моё отсутствие сомнений и страхов.
Наверное, живу, как хочу.
Но уже не 17ть, отравление всё глубже.
Если бы был уверен, что тебе будет хорошо, отвёл бы сам в правильную жизнь. На руках бы отнёс.

Крещенские морозы, говорят. Под транками тепло, тихая вечерняя блаж. Я никого не ненавижу. В маршрутке девчушка с большим мячом подарила конфету. Летний мяч, яркая конфетина. Мы съедим её через пол часа, когда открою дверь, бросишься, начнёшь говорить-говорить….

А пока стоял и курил под окнами. С улицы наши шторы кажутся сказочным мозаичным полотном. И горит свет.

Незнакомая девушка в аське рассказывала свою грустную историю. А потом спросила» «а ты счастлив, по-настоящему?» Мой ответ «по-настоящему, моментами» показался странным.
Только вот через тонны дерьма готов перебираться, ради того, чтобы стоять с сигаретой в зубах, смотреть на свет, что горит для меня, не смотря ни на что.
И нас никто не остановит.

Где-то в контакте была группа «Для тех, кто не понаслышке знает, что такое наркоманские отношения».
Это когда просыпаетесь, нащупываете под подушкой пакетик, закидываетесь, поливаете сверху кофейной горечью, и потом уже замечаете друг друга. На волне эйфории любите, путаясь в простынях, движения под музыку, 9 колонок, ритм-ритм, а в окно, ухмыляясь, шпионит утро. Или отходит вечер, кутаясь в драную фуфайку неба. Мне стало трудно определять час суток, день недели, я вижу вдруг весну, разливается флэшбэк, перетекает тёплыми ручейками внутри. Жечь траву, запрокидывать голову, удолбан ты – удолбана реальность. Я там, где быть хочу, нужно всего лишь не дать очнуться глазами в загаженную клеёнку на чужой кухне, не понять, что ты – очередной торчок, а не волшебник. И не заглядывай внутрь, не ройся в мусорном баке.
Лучше рука об руку от барыге к барыге, мутить, через мост, там живые машины, настоящие люди, там не бывает скучно.
Но если ты торчишь (не важно, на чём), и скажешь, что не опустился за это время, я пошлю на хуй и не пожалею. Даже стимуляторы – энергия, направленная наружу - активное тело, сочный пульсирующий мозг. А внутри дырка. Или Некто стоит за плечом, он Знает, он За тобой пришел. Навязки больше не отпускают, измена?
Нет, у меня всего лишь ментальный коллапс. Но паранойя излечима, благо, никто не отменял седативные яды. Осталось «ты попал». Мы попали.
Мы теряем друзей, они больше не нужны. Морали рушатся.
У меня не получается пост. Рассказать не представляется возможным. Знающие люди сказали, чтобы засунул своё чёртово воображение в задницу, или бросал, раз уж так страшно. Что имею кайф, превращаю вкусное в дерьмо. А ведь у меня всё впереди должно быть. Девственные вены.
Долгожданная кислотная пати чуть не окончилась малодушным самоубийством. С доблестью выдержал жестокие 6-ти часовые галлюцинации. А вот на отходнике, перед реальностью, спасовал. Всё же есть в этом что-то: сдохнуть от передоза, а не в кровавой лужице, обведённым мелом лежать, где любой плюнет на тело твоё растёкшееся. Благороднее, красивее по всем канонам мира штырьков. И не только.
С чего я начал…. «Наркоманские отношения». Завязать вдвоём не представляется возможным. Мы как бы не даём друг другу бросить. Не чувствуем себя за бортом. Но я бы предпочёл, чтобы весь мир торчал. Чтобы не метаться: где тут правильно?
У меня определённо не получается пост. Организм отказывается питаться – безжалостно рвёт.
Завтра зубной доктор введёт мега-дозу наркоза. Микс с веществами, принятыми за последнее время, обещает быть интересным. Аминь.

- Все мы – чьи-то бывшие.
И хлопок жвачкой. Подъездная акустика. Меня не загнать в угол. Давай выбросим твои сладкие и покурим трубку мира? Свободная поза на широком грязном подоконнике, я – отождествление похуизма. Прожженная куртка и минимум слов. Готов, начинай истерику, продолжай спрашивать, заканчивай всхлипывать, и я пойду.
Хотелось спросить, куда делся тот паренёк. Стеснительный блондин с замашками сельского пахаря. Один в поле во ржи, на закате с гармоникой на коленях. Танцуют все, но играет он для одной. Говорил ей «Моорина», жмурил глаза, протягивал букет. Наверное, для него Марина и была морская, голубая химера, волна на горячий песок в амурском краю холодных постелей…. Может быть, паренёк спал с грелкой, Марина спала со мной. Редко. Часто встречались после работы, она жаловалась на пакостных школяров, любила встречать ветра. А я тогда был рядом и жутко хотел выпить. Марина покупала пару бутылок. Мой стаканчик пустел первым, оставалось время представить их с пахарем среди колосьев с развивающимися волосами. Веснушки и голубое молоко. Они целовались, а я пил.
Потом я бросил пить, сегодня пришла очередь Марины.
Странно, что мы вообще встретились. У меня была весна, проблемы с алкоголем и матерью. У неё муж и благородная работа. И никто никому не был нужен, если вычеркнуть из истории гармониста.
Он потерялся где-то под солнцем, а мы дошли до сегодня. С криками и ревностью, с ворохом претензий подле постели.
В детстве была книжка, которую я знал наизусть. Но читал снова и плакал. В одеяле, стеснялся слёз. Это сейчас я их боюсь.
Про хулиганку-Динку, матушку-Волгу, про предательство и дружбу. Настоящая книга, её истрепала моя маленькая мама, а я заклеил и полюбил. Каждого героя, «мохнатенькие» цветы и пароходы. Это кусочек меня, про который не расскажешь за пивом. Что-то щемящее тёплое.
Три года назад я попал в Маринкину спальню. На тумбочке с закладкой - потрёпанная «Динка». Это больше, чем найти друга. Это записки красным карандашом, осенняя дача и Волга на двоих.
Нахуй я всё это вспоминаю.
Разум победил. Мы – хомосапиенсы, мы не должны разбивать семьи, встречаясь с замужними женщинами. Мы не должны обманывать доверчивых, прятать укусы, приходя домой.
- Все мы чьи-то бывшие.
Я выглядел беспечным ублюдком, хлопал жвачные пузыри и ушел, насвистывая.
Конечно, переиграл, но она не заметила.
А сейчас напрасно пытаюсь отвлечься. Опускаю глаза в книгу - во всю ширь встаёт Волга.
Но так правильно.

В колонках играет - эх, твою мать, война!.. - 7Б
Курят рядом, теребят за рукав, требуют внимания. Отвечаю. Не делаю одолжения, нет, увлекаюсь/проникаюсь, принимаю клубок, передаю дальше – плетутся нити отношений.
Полные пепельницы, неуместный танцевальный ритм из соседней комнаты, поцелуй, который никому не нужен. А потом ещё, руки обрываются, как-то невольно, неплотно прикрытая дверь, ты и имени не знаешь…поправляешь рубашку, волосы, точно зная, что кто-то уже сдал.
Засыпаешь одетым, ботинками подпирая стены, чтоб не обрушилась. Обрушится, уже разломано, а ты всё спишь.
Нити запутаны, Она закрывает двери и окна, постоишь-постоишь, и забудешь дорогу.
Много гигабайт памяти, но они перегружены. Если надеть наушники, то все файлы кажутся случайными, регулятор громкости вышел из строя – на грани, легче слушать улицу, песни, пьяные исповеди.
По утрам гуляю соседской собакой. Днём грызу лимоны, капая соком на клавиатуру, читаю чужие истории, болят глаза, не сразу замечаю, как в квартире появляется девочка с восхищёнными глазами, читает через плечо истории, гуляет с собакой шаг в шаг сквозь подмороженное утро. Только меня не хватает уже на маленькие глупости: сигарету на двоих и неумелое повязывание шарфика, хочу сказать, чем закончится, но не послушает, эти девочки ищут причину для слёз в подушку под Арбенину, для бессонниц и дневниковых записей цвета крови. А я.. что я? «Свободное время, что ещё нужно антигерою?» (с) Замечаю за собой зачатки превосходства, ничем не обоснованного. Но ничего делать ни с этим, ни вообще не хочу. Это что-то вроде знания, которым делиться бесполезно, оно приходит под бутылку, выпитую в одиночестве. Или это симптом отчуждения, обесчеловечивания…. Предпочитаю смотреть не внутрь, а из_, слишком во мне темно сегодня.
А вообще «ни мне, ни тебе ни холодно ни жарко, ни дорого, ни жалко.. километрами ветра, килограммами снов, килогерцами шума, мегабайтами слов..»

В колонках играет - abnormal project - chemikal brother
Признаюсь, хватаюсь за весну, как за соломинку. Которая тут вот, впереди маячит. Пахнет солнцем, щекочет нос, можно упасть на траву и кататься в телячьем восторге от [ не уточняется]. Только нужно чуть потерпеть, мобилизоваться, подтянуться и ..!
Но даже идя путём тонкого психологического самообмана, поскальзываюсь подошвами на чёртовой обледенелой поверхности, нелепо взмахиваю руками, приходится открыть-таки глаза, и ..зима восстаёт передо мной во всём своём отвратном облике. Она анорексична, замотана в грязно-снежную простынь, стоит на четвереньках, молит пространным взглядом альбиноса и всей своей скорбной фигуркой, изломом голых сучьев-рук, чтоб я сунул её в мешок и сжег загородом. Но это ничего не решит. Если уничтожить все мои бредовые ассоциации, глючные видения этого бренного мира, сны смять в комок и спустить в канализацию памятные фанты трипов, всё равно останется Реальность. В которую я не могу вписаться уже, будто поворотники вышли из строя, осталось по прямой, тормоз вырван с корнем, набираю скорость.
У нас яркие шарфики и мохнатые варежки, мы выглядим на пятнадцать и по утрам выносим полные мешки бутылок/бутылочек/блистеров. Главная тема наших с женой разговоров: как найдём работу и будем поживать. Знаешь, сколько уже рассуждаем подобным образом то под портвейн, то под траву и даже под сироп умудряемся..? – без малого два года. Все мои попытки «быть нормальным» (с) имеют очень короткий срок годности, протухают раньше, чем успеваю что-либо заработать. На что существуем? Паразитирующий образ жизни на плечи родственникам, которые покорно влачат сей крест.
Сам себе отвратителен.
А вообще, я вру.
Беда в том, что мне всё равно.
Давай разложим жизнь на систему координат. Я в несомненном плюсе, график скачет, глаз подёргивает тик, во сне падаю с кровати, но ускоряюсь. Каждый столб знает, что это обратный отсчет в несознание.