Американские критики уже распяли фильм Пройаса за дырявый сценарий и глупое лицо Николаса Кейджа, который играет пьющего астрофизика, увидевшего доказательство близкого Армагеддона не в телескопе, а на бумажке, принесенной его сыном из школы, где дирекция торжественно достала заложенную полвека назад «капсулу времени» с детскими фантазиями о будущем. Среди рисунков роботов и звездолетов оказался листок, плотно, без точек и запятых, исписанный цифрами, в которых даже после полбутылки виски несложно увидеть расписание всех крупнейших катастроф за 50 лет с координатами и точным числом жертв. Правда, насчет координат герой Кейджа догадывается не сразу, а только когда рядом с ним падает самолет, но это детали. Главное, что около последней даты нет никакой уточняющей информации, а дата наступит вот-вот.
Не надо обладать паранормальными способностями, чтобы представить, как Николас Кейдж с изменившимся лицом бежит туда и сюда, спотыкаясь обо все фабульные нелепости. Но если волевым усилием отвлечься от исполнителя главной роли и логики сюжетосложения, «Знамение» способно завораживать почти так же, как «Темный город», принесший Алексу Пройасу славу визионера.
Чем ближе к финалу, тем больше картина напоминает даже не мистические опыты М. Найта Шьямалана, а «Фонтан» Дэррена Аронофски и «Пекло» (Sunshine) Дэнни Бойла — масштабные философско-эзотерические полотна, на которых режиссеры сломали зубы из-за миссионерских амбиций. Но Алекс Пройас, похоже, относится к проповедям так же равнодушно, как и к сюжетным неувязкам. Проповедь хороша, если можно выстроить на ее основе визуальный аттракцион, и даже монументальный финал не мешает заметить, что видения в фильме Пройаса важнее идей.
Сцены катастроф сняты с нечеловеческим холодным изяществом. На станции нью-йоркской подземки такой удивительный свет, что за него можно простить десяток страниц сценарной халтуры. Когда ночью в детскую заходит человек в черном и указывает пальцем в окно, совершенно не важно, кто он такой, откуда взялся и о чем шепчет в твоей голове: нужно просто послушно смотреть. А когда Николас Кейдж настигает черного человека в лесу, можно, в конце концов, смириться и с Кейджем, как его герой смиряется с неизбежным.
Если у Алекса Пройаса и есть символ веры, то он состоит в точном режиссерском знании, что важнее всего на экране тьма и свет. Поэтому, когда человек в черном откроет рот, это будет не шепот и даже не крик.
