История о большой любви Ивана Константиновича, красной нитью прошедшей через всю его жизнь.

Жены у него было две, а любовь - одна, в документах незарегестрированная.

Влюбился он в 1837 году, когда ему едва сравнялось 20. И кто бы не влюбился? Ею были увлечены все в те годы в Петербурге, где молодой Айвазовский учился в Академии изобразительных искусств. Балерина из Италии Мари Тальони покорила столицу России. Она танцевала через день, не жалея себя, но и этого всем было мало.

Однажды, возвращаясь из академии домой, Айвазовский не заметил несущуюся вскачь упряжку. Успел отбежать, но, потеряв равновесие, упал. В экипаже сидела дама под белой вуалью. Испуганная, она говорила по-французски. Аромат духов, грациозность, изящество - все это вскружило голову пылкому юноше. Пока незнакомка подвозила молодого человека к его дому, он все время бормотал: "Не беспокойтесь, не беспокойтесь". На прощание дама поинтересовалась, как зовут жертву кучерской неосторожности, но сама так и не представилась. Слева портрет Мари Тальони неизвестного художника.

Айвазовский сидел дома и грезил о дивной незнакомке, когда к нему ввалились друзья, огорченные тем, что не смогли раздобыть билеты на "Сильфиду" с божественной Мари Тальони, гастролировавшей в Петербурге. И вдруг на пороге появился посыльный с письмом. Айвазовский вскрыл надушенный конверт, оттуда выпали какие-то билеты... Оказалось - на Тальони, да не на галерку, а в 4-й ряд. Недоумению не было конца...
В театре громче всех рукоплескали балерине молодые люди. А потом побежали к артистическому подъезду. Когда появилась Тальони, человеческое море рванулось ей навстречу. Чтобы сдержать толпу, юноши схватились за руки. Добравшись до кареты, Тальони вдруг оглянулась, она узнала Айвазовского. Да, это была она, его прекрасная дама! Она бросила ему букет роз. 100 рублей за один цветок. Он бросился бежать, прижимая к себе драгоценнейший из даров.

Спустя несколько дней балерина уехала из Петербурга, а Айвазовский, думы которого были только о Тальони, совсем потерял голову. Однако вскоре его назначили на должность живописца Главного морского штаба. Впрочем, заманчивые карьерные перспективы мало занимали влюбленного юношу. Прелестный образ итальянки не померк в его сердце. Он надумал поехать в Венецию, чтобы вновь увидеть Мари. И для этого убедил Художественную академию в том, что ему как маринисту необходима итальянская стажировка.

Буря на море ночью, 1849

Балерины в городе не было. Покрутившись на гондоле вокруг палаццо с темными окнами, Айвазовский решил дождаться ее, употребив время с наибольшой пользой. В ожидании приезда Тальони художник рисовал Венецию. Его картины раскупались, а сам папа Римский Григорий XVI купил для Ватикана его "Хаос". Это был оглушительный успех! Однажды Айвазовскому сказали, что пару его картин купила сама Тальони. Для него это означало, что она вернулась в Италию.
Еще не подумав, как и под каким предлогом покажется Мари, как в гостиницу ему принесли письмо в знакомом голубом конверте, в котором снова обнаружились билеты на "Сильфиду". И снова она - воздушная и грациозная - танцевала на сцене, и снова Айвазовский стоял у артистического подъезда. По дорожке, усыпанной цветами, Тальони побежала к своей гондоле и позвала: "Синьор Айвазовский, ну что же вы, я жду!"

Вид Константинополя и Босфорского залива, 1856

В тот вечер они долго катались по Венеции. Для Айвазовского настали счастливые дни. Он жил в ее доме. С утра писал картины, прислушиваясь к звукам музыки из комнат Мари - она репетировала. В полдень за завтраком они встречались, а потом катались по каналам, пьянея от морского воздуха. Айвазовский мечтал, чтобы это продолжалось вечно, но сам же все испортил, не справившись с нахлынувшими чувствами. Он признался ей в любви и сделал предложение выйти за него замуж.

Вход в Севастопольскую бухту, 1852

Разница ли в возрасте в 13 лет, тревога ли, что ее особая привязанность к сцене может встать меж ними, привели к тому, что напряжение между Айвазовским и Тальони росло. Однажды, в день Вербного воскресенья, протягивая ему свою розовую балетную туфельку, Мария сказала:

– Вот этот башмачок растоптал мою любовь! Возьмите его на память и возвращайтесь в Россию. Там ваша жизнь. Свою женщину вы еще встретите.

– Но оставьте мне хотя бы надежду! – в сердцах воскликнул Айвазовский.

– Нет, милый мальчик! Я всей душой привязана к сцене и вряд ли полюблю вас…

В день Святой Пасхи к Тальони зашел нотариус и вручил ей дарственную на роскошное палаццо. То был прощальный подарок Айвазовского, рыцаря разбитого сердца.

Айвазовский был убит отказом, и как ни страдал, ни плакал над подаренной Тальони розовой балетной туфелькой, прошло немного времени, и он признал, что великая балерина была права. Его жизнь - в России.
Прошло время, и, как пророчила Тальони, Айвазовский в 30 лет встретил новую любовь. В один из приездов в Петербург он был представлен весьма знатной вдове, имевшей двух дочерей "на выданье". Девушки пожелали учиться живописи у знаменитого художника. Через некоторое время вдова стала замечать, что художник слишком прилежен в занятиях, часто засиживается в ее доме. Вдова уже гадала, какой из дочерей художник отдаст предпочтение. Все это, однако, разрешилось самым неожиданным образом: Айвазовский женился на гувернантке - Юлии Яковлевне Гревс, дочери осевшего в Петербурге англичанина - врача.

Юлия Гревс была не только юна и красива, но и широко образована. Должность гувернантки, которую она занимала в момент знакомства с Айвазовским, требовала обширных знаний, рекомендаций, знаний и умений как вести себя в светском обществе и владения навыками как передать эти знания своим воспитанницам. Юлия целиком заполнила его существо. Через две недели после встречи он сделал ей предложение.

Обвенчавшись в 1848 году, молодые уехали в Феодосию, где им закатили такой свадебный пир, каких отродясь не видывали на севере: дорогу устилали ковры из живых цветов, джигиты состязались в скачках, перед балконом музыканты сменяли танцоров. А в Феодосийскую бухту вошла эскадра из Севастополя, шесть кораблей встали на рейд и зажгли иллюминацию.
Рождались дети, любимые, без сомнения. Но Юлия всю жизнь чувствовала, что сердце мужа ей не принадлежит. Она безумно ревновала, не зная, к кому. Сетовала на феодосийскую глушь. Тщеславному воображению красавицы рисовались приемы в петербургском салоне. Айвазовский же принял решение навсегда поселиться в Феодосии.

Каждый раз после семейных сцен он доставал из шкатулки башмачок Тальони и горько усмехался, размышляя о том, сколько жертв требует искусство даже от самого удачливого художника.

Корабли в бурю, 1860

Кончилось тем, что Юлия Яковлевна стала чаще уезжать то в Петербург, то в Москву, то в Одессу. Как правило, одна. Там, среди светских друзей, она была как рыба в воде. На двенадцатом году супружеской жизни Юлия Яковлевна оставила Айвазовского, взяв с собой всех четырех дочерей: Александру, Елену, Марию и Жанну. Только время от времени она позволяла им навещать отца.
Друзья несколько раз пытались помирить Айвазовского с женой, но все оказалось безуспешным. Юлия Гревс продолжала клеветать на мужа, даже писала царю, просила, чтобы он обязал Айвазовского каждый месяц выплачивать ей триста рублей, хотя он и без этого давал ей намного больше. В 1877 году брак был расторгнут. Всем четырем дочерям Айвазовский завещал имения в Крыму (Шейх-Мамай, Баран-Эли, Роман-Эли, Отузы), где они проводили время и где проводили время его внуки.
Шли годы, и на его пути встретилась другая женщина, которую он увидел однажды из экипажа, остановленного похоронной процессией. Хоронили известного в Феодосии купца Саркизова. Вслед за гробом шла вдова - юная армянка поразительной красоты. Через год Анна Никитична Саркизова стала женой Айвазовского. И хотя ему было уже 65 лет, Айвазовский был пылко влюблен в жену и по-настоящему счастлив с ней. Анна Никитична была моложе мужа почти на 40 лет, но природный такт, чуткость, душевная теплота отличали эту молодую, ничему не учившуюся женщину.

Анна Саркизова потрясла его своей красотой. А для молодой девушки пожилой живописец представлялся кем-то вроде волшебника. В этом она, впрочем, убедилась, выйдя за него замуж - отказа Анне ни в чем не было. "Моя душа должна постоянно вбирать красоту, чтобы потом воспроизводить ее на картинах, - говорил художник. - Я люблю тебя, и из твоих глубоких глаз для меня мерцает целый таинственный мир, имеющий почти колдовскую власть. И когда в тишине мастерской я не могу вспомнить твой взгляд, картина у меня выходит тусклая..."

Ее природный такт и душевная чуткость вытеплили их отношения. Наконец-то в доме художника вновь воцаряются тепло и уют. К тому же в отчий дом возвращается дочь Александра с сыновьями. Теперь Иван Константинович живет и работает, окруженный большим семейством. В год свадьбы без ума влюбленный Айвазовский пишет портрет жены в национальном армянском платье с прозрачной шелковой косынкой на голове. Выразительные темные глаза выдавали в ней ум, благовоспитанность и восточную грацию, мягкая улыбка дополняла спокойную женственность, фигуру обтекала прозрачная шаль, придавая образу легкость и некую загадочность.

Анна Никитична стала для 65-летнего художника верной и понимающей помощницей в осуществлении его творческих планов и замыслов. В буквальном смысле хранительницей его самого, семейного очага, и того, что называют родовым гнездом и где внукам И.К. Айвазовского посчастливилось наблюдать «как дед – чародей с густыми бакенами и с чином действительного тайного советника писал волшебные марины свои, писал с быстротой изумительной». Она преклонялась перед искусством своего мужа, понимала его, хотя не посещала музеи и не читала книг по живописи. Дом Айвазовского ожил. В нем собирались друзья, художники, ученики. Детей у них не было.

И все же иногда он вынимал из шкатулки розовую туфельку и грустил о женщине, которая когда-то отвергла его. Ах, если б знать, что она хоть час, хоть минуту любила его! Это озарило бы прошлое высоким смыслом, сделало бы его печаль светлой. В такие моменты Айвазовского не радовали ни молодая верная жена, ни богатство, ни уважение и почет, которыми на старости лет окружили его земляки.
Ранним утром в феодосийском доме Айвазовского зазвонил колокольчик: посыльный принес корзину цветущих ландышей. За первым даром вскоре последовали другие: маки, мимозы, тюльпаны, нарциссы... Было вербное воскресенье, а горожане на праздники вечно задаривали старого художника цветами. Вечером он изъявил желание выпить чай на балконе, который утопал в цветах. Корзина с ландышами лежала на инкрустированном чайном столике.

Айвазовский смотрел на них и ощущал смутную тоску и беспокойство. Ему казалось, будто он их уже где-то видел... Художник поделился этими мыслями с женой. Она - красавица - с улыбкой ответила, что точно такие корзины она видит каждое Вербное воскресенье год за годом. И все хочет спросить, от кого это, да забывает...

Неужели он сам раньше не замечал? Оказывается, нет. Слишком много в доме цветов.
От кого же эти ландыши? Здесь нет ни записки, ни визитной карточки, ничего. Как таинственно!.. Художник запомнил лишь посыльного: высок, сед, в потертом сюртуке. Он даже смог бы его нарисовать. Но Анечка постаралась успокоить Ивана Константиновича, мало ли в Феодосии стариков в потертых сюртуках? Наступит следующее Вербное воскресенье, и все прояснится. К чему эта тревога о ландышах? Но Айвазовский так и не успокоился, он был уверен, что тут кроется что-то весьма важное, без чего жизнь его, счастливая и долгая, останется неполной...

Рыбаки на берегу моря, 1852

В одной из газет на последней странице видит он скромный некролог, озаглавленный: «Скончалась великая Мария Тальони». Балерина ушла из жизни 22 апреля 1884 года в Марселе, не дожив до своего 80-летия одного дня. Темные волны печали тотчас унесли Ивана Константиновича в Венецию, набросив траурную вуаль на образ любимой. И его потянуло к заветной шкатулке, где лежали его ордена и медали. Открыл, достал оттуда розовую туфельку и вновь загрустил по женщине, которая когда-то отвергла его.

Когда умер Айвазовский, Феодосия оделась в траур. Закрылись школы, магазины, базар умолк. Сотни людей плакали навзрыд. Среди шедших за гробом был и старик в потертом сюртуке. Рядом идущим он говорил: "Некому теперь носить посылку от Трубецкого! Итальянка Мари Тальони, выдавшая дочь за князя, умирая, завещала каждый год на Вербное воскресенье посылать Ивану Костантиновичу ландыши. А ежели тот поинтересуется от кого, сказать: от женщины, которая в этот день много лет назад его отвергла, хотя всю свою жизнь любила лишь его одного. Шестнадцать корзин отнес я Ивану Константиновичу, а он так ни разу ни о чем и не спросил. Может, он знал, к чему эти ландыши?"
Вернувшись с похорон, Анна Никитична открыла наконец заветную шкатулку мужа, достала розовый башмачок и бросила его в печку, словно убрав последнюю преграду между собой и безгранично любимым человеком, пусть и усопшим. Кто знает, не в ту ли минуту дала она себе обет 25 лет не покидать родного их с Иваном Константиновичем семейного гнездышка. Добровольной затворницей пережила она там и Первую мировую, и революцию, и Гражданскую войну, и голод, и разруху… Она жила замкнуто и нелюдимо и лишь каждый вечер ходила к морю и сидела на скамье, которую феодосийцы вскоре начали называть "скамьей Анны Никитичны Айвазовской".

А это полотно - "Вид Венеции со стороны Лидо", не попало в подборку, но было особенно дорого мастеру. На нем он изобразил себя и Марию Тальони в гондоле. С венецианской весны до харьковской зимы – расстояние длиной в 14 лет. Казалось бы, он женат и вроде бы счастлив. И харьковские речки ничем не напоминают каналы Венеции, а домишки – тамошние палаццо, но память поневоле возвращала его к тем временам…

Вид Венеции со стороны Лидо, 1855