Кондаев шел среди улицы на
ту сторону села, где жила его душевная забота -- полудевушка
Настя пятнадцати лет. Он любил ее тем местом, которое у него
часто болело и было чувствительно, как сердце у прямых людей,
-- поясницей, коренным сломом своего горба. Кондаев видел в
засухе удовольствие и надеялся на лучшее. Руки его были
постоянно в желтизне и зелени -- он ими губил травы на ходу и
растирал их в пальцах. Он радовался голоду, который выгонит
всех красивых мужиков далеко на заработки, и многие из них
умрут, освободив женщин для Кондаева. Под напряженным солнцем,
заставлявшим почву гореть и дымить пылью, Кондаев улыбался.
Каждое утро он мылся в пруду и ласкал горб ухватистыми
надежными руками, способными на неутомимые объятия будущей
жены.
-- Ничего, -- довольствовался сам собою Кондаев. -- Мужики
тронутся, бабы останутся. Кто меня покушает, тот век не забудет
-- я ж сухой бык...
Кондаев гремел породистыми, длинно отросшими руками и
воображал, что держит в них Настю. Он даже удивлялся, почему в
Насте -- в такой слабости ее тела
-- живет тайная могучая прелесть. От одной думы о ней он
вздувался кровью и делался твердым. Чтобы избавиться от
притяжения и ощутительности своего воображения, он плыл по
пруду и набирал внутрь столько воды, словно в теле его была
пещера, а потом выхлестывал воду обратно вместе со слюной
любовной сладости.