Сегодня звонила Оля, предлагала встретиться. Сначала просилась ко мне, потом зазывала к себе, в конце концов приглашала в кафе. Но...мне не хотелось.

Помню, как я класса до девятого вечно звала ее в гости, на гулянки, в ответ получая категоричный отказ: "Я не могу, мне нужно постирать (погладить, убрать квартиру, бабушка не разрешает)..."

Когда все изменилось? Когда она, а не я стала просить о дружеских встречах?

Почеу мы не понимаем, что нас отделяют мой детский и ее юношеский эгоизм? Почему хотим, чтобы другая дружила в убыток себе?

Села я и задумалась. Только вот ответов нет. Когда мы были вместе целыми днямим, я хотела быть с ней еще больше, а разойдясь в разные стороны стала отталкивать подругу. К сожалению, мы стали заложницами собственного эгоизма и это больно.

Монитор - самый лучший собоседник по той простой причине, что он выслушает твои жалобы и не будет перебивать.

Не так давно я стала часто писать Лизке ничего не значащие сообщения "Я ноготь сломала" , "Хочу к тебе", "Как же все это достало". Я не требую ответа, нет. Я просто пытаюсь выговорить, излить душу. Архивы сообщений в аське и агенте - моя душа, разноцветные кусочки мозаики моего сердца.

Я никогда не ставлю в сообщениях смайлики (ну, может только очень редко), из-за чего меня упрекаютв том, что я не показываю свои эмоции и меня трудно понять.

Но мои эмоции не в дурацких значках и рожицах, а в словах. Я не могу выражать свои чувства иначе, да и не хочу.

Вот и сейчас я склоняюсь наад клавиатурой и печатаю, пытаясь рассказать о своей душе, но так, чтобы она была защищена светящимся в темноте монитором, как щитом.

Буквально на днях дочитала эту гениальную, не побоюсь этого слова, книгу. Слов нет, одни эмоции. Я дрожала и нервничала, когда судили Эсмеральду, заливала слезами соседей при встрече разлученных матери и дочери, грустно вздыхала из-за страданий Квазимодо, трепетала во время сцены осады собора.

В общем, тем, кому не лень, советую прочесть это произведение, которое за несколько веков не утратило своего очарования.

Я всегда любила театральные постановки. Свет прожекторов, актеры в красивых костюмах, обитые бархатистой тканью сиденья кресел. Громогласные овации, толчея в буфете, шелест и шуршание оберток от шоколадок и пакетиков из-под чипсов откуда-то сзади. Долгий путь в метро, где все упоенно обсуждают спектакль, актеров и цены на бутерброды с сыром и газировку. Неуклюжее топтанье на месте, руки в карманах – наивные попытки сохранить тепло во время ожидания автобуса или маршрутки. Отец Насти Рыбаковой, приехавший за дочерью на машине и готовый довезти до пункта назначения еще двое-трое человек.

Поскольку я всегда была одна, я всегда и оказывалась в числе этих людей. Огни вечерней Москвы, пролетающие мимо тонированных стекол автомобиля, словно стайки колибри.

Остывший ужин дома и натертые чуть ли не до крови ноги.

Маленький диванчик со старой подушкой, мой возбужденный шепот, предназначенный маме, лежащей рядом, и полуночная дрема, заполненная масками и красивыми нарядами.

Это все – мой театр. Театр, который я помню. Место, где все чувства – умелая игра актеров. И все же я люблю его. Любовью странной, мистической, но от этого не менее пламенной и крепкой.