Глава пятая
Яд некромагии

Среди миров в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя…
Не потому чтоб я её любил,
А потому что мне темно с другими.
И если мне сомненье тяжело,
Я у Неё одной молю ответа,
Не потому что от Неё светло,
А потому, что с ней не надо света.
И. Анненский

Гоярын спал, свернувшись гигантским клубком на полу ангара.
Я пришла сюда, потому что уже не могла находиться среди кишащей массы, которая обсуждает мои поступки, судит меня, обвиняет или оправдывает, совершенно при этом не зная, а что я за человек.
Хотелось забиться в какую-нибудь щель, чтобы никого не видеть, не слышать, чтобы вдруг провалиться куда-нибудь, где ничего этого нет. Где нет постоянных сплетен и разговоров вокруг тебя, где с тобой не случается ничего глобального чаще, чем раз в год или полгода (хотя бы).
Я опустилась на песок, прижимаясь спиной к тёплому боку дракона.
Я устала, я так больше не могу.
Вот я снова осталась одна, как и было когда-то в лопухойдном ещё мире. Меня тоже шпыняли, обсуждали, и не было никого рядом, чтобы можно было просто прижаться к нему, ничего не объясняя, чтобы этот человек закрыл тебя от всех невзгод, хотя бы на несколько часов…
Мне вспомнился Глеб. Его тёплые глаза, его нежные, успокаивающие руки, его слова.
Кроме него у меня никого больше не было…
Теперь. С Ягуном мы никогда раньше так не ссорились. Теперь уже не отделаешься тем, что скоро всё измениться, мы помиримся. Это же был не скандал. Мы просто не знаем друг друга, а будет ли теперь желание узнавать заново? Это большой вопрос.
Ванька никогда не простит меня из-за Глеба, он не сможет понять, как я могла ошибиться, приняв дружбу за любовь. Он не сможет понять, как я смогла полюбить некромага. Гробыня на Лысой горе… К кому мне пойти? Сарданапалу? Ягге? Соловью? А поймут ли они?
Озираясь с высоты своего жизненного опыта, смогут ли понять они, что я хочу прожить свою жизнь? Со своими ошибками, трудностями, радостями… Я хочу идти по своему собственному пути, даже если никто другой в здравом уме не поступит также, просто потому что я – это я. Потому что мне так подсказывает моё сердце. И пусть всё это будет неправильно, но это мой путь, моё сердце, моя любовь.
Сомневаюсь, что если всегда поступать только правильно, жертвуя своими чувствами, можно быть счастливой.
Для того чтобы за тобой пошли другие, нужно пройти весь путь, совершив необходимые просчёты, чтобы потом те, кто пойдут следом, не сделали этих ошибок. Как можно узнать, что эта дорога лучше всего, если не пытаться сойти с неё и пройтись по окрестностям?
И что же мне теперь делать?
Смогу ли я всё выдержать и осуществить? Смогу ли, доказать, что имею право поступать, как считаю нужным, чтобы при этом меня поняли друзья?
Боже, как же тяжело! Снова и снова кому-то что-то бесконечно доказывать, преодолевать себя и идти, идти вперёд, бережно сохраняя надежду, что однажды всё будет хорошо. Зная, что хорошо долго не бывает, и придётся снова доказывать, преодолевать, идти… И так до самой смерти.
Некоторые люди считают, что человек получает ту судьбу, которую он хочет, что его испытания рассчитаны по его силам. Правда ли это? И неужели я, действительно, хочу бесконечно бороться. Бесконечно идти, не разбирая дороги, прокладывая новый путь?
Единственное, что спасало меня сейчас от отчаянья и депрессии, что заставляло меня верить – любовь. Если бы не было моей любви, у меня никогда бы не хватило сил идти и бороться. Я не могу сказать, что бы я делала на месте тех, кто влюблён безответно – к моей радости Глеб любит меня. Любовь и надежда – это единственное, что по-настоящему помогает жить. Помогает подниматься после очередного падения, и снова с той же надеждой на счастье лезть наверх. И так до бесконечности.
Интересно, а что находится там, наверху этой жизненной лестницы?

Вперёд, за звездой, уносящей раздоры,
За сердцем, за разумом, за силой любви.
Не глядя на страхи, на ненависть, ссоры,
Лишь веря в движенье далёкой звезды.

В холодном пространстве, лелея надежду,
Ступать вновь и вновь по лезвию скал.
Дышать, размышлять и творить надо прежде,
Чем путник от жизни такой бы устал.

Дорогой стремлений в тот замок хрустальный,
На землях далёких сокрытый пока,
Лелеющий важные, ценные тайны,
Стремится как горный ручей и река.

В пути испытаний напомнить о правде,
О вере в добро, победив все невзгоды,
И снова шептать в час сомнения: «Нам де
Нет в жизни короткой нелётной погоды».

Стремиться душою и, свято поверив,
Идти по тернистой дороге своей.
Душой благодатной поступки измерив,
Бороться с тьмой в глубине своих дней.

Когда мне грустно, я часто повторяю про себя это небольшое стихотворение, вычитанное мною в одном журнале ещё в людском мире, и мне начинает казаться, что не всё потеряно, потому что кто-то верит, значит, и я смогу поверить. Кто-то идёт, значит, и я смогу идти.
Даже если мы с этим человеком никогда не встречались и никогда не встретимся. Даже, если мы идём разными дорогами – неважно. Пока верит он, буду верить и я.
- Таня! – заглянула в приоткрытые двери ангара немного лохматая голова Бейбарсова. – Ты здесь?
- Глеб! – бросилась я к нему навстречу, зарываясь лицом в его грудь.
- Солнышко, что случилось? – тихо спросил Глеб, гладя меня по спине и волосам.
- Я… я не знаю, - прошептала я. – Всё хорошо! Теперь уже всё хорошо.


С самого утра он болтался в небе, потому что там он ощущал себя лучше всего, потому что там никто не мог помешать ему думать. А ему надо было разложить все события последних бурных дней.
Конечно, надо было самому предупредить её… но, когда она спала, то была такой красивой, что ему показалось кощунственным её будить. Тогда он оставил ей записку.
Ветер, дующий в лицо, обладает одним занятным свойством, по его мнению, - ветер выметает из души все сомнения и лишние мысли, остужает и усмиряет чувства. Когда ты летишь, то можешь «нарисовать» всё, что внутри, выплеснуть это наружу.
А сейчас он рисовал в небе картину своей любви.
Она любит его. Это была главная и почти единственная чёткая мысль, а за ней только эмоции. Неужели это возможно? Неужели она смогла полюбить некромага? И, прекрасно понимая, что всё измениться, что будет тяжело, она говорит – я люблю тебя!
Теперь они вместе. А вместе они смогут преодолеть все испытания.
Вместе…
Какое же всё-таки счастье просто быть рядом с ней, не выкраивая минутки, а просто быть с ней, обнимать её, целовать её, говорить с ней! Как описать состояние, когда один человек заполняет всю твою душу? Когда всего один человек становится главным смыслом твоей жизни? И внушает почти забытую, наивную, детскую веру в то, что всё будет хорошо. А иначе просто не бывает. И это только оттого, что рядом есть кто-то любимый и бесконечно родной.
Он мог сказать теперь, что полюбил другого человека больше, чем самого себя.
Согласился бы он раньше выносить постоянную боль, только ради того, чтобы быть рядом с ней? Что-то внутри подсказывало, что – нет. Потому что тогда он ещё не любил. Желал, стремился, но – не любил. Это было наваждение, морок, а не настоящее чувство. Как и с Лизой.
И всё же, он улетел не совсем потому, что хотел выразить свою любовь, но потому, что ощутил вдруг внутри безумный страх.
Каждый, кто обладает хотя бы мало-мальски ценной вещью, начинает бояться её потерять.
А что может быть дороже любви?
Раньше он считал, что жизнь, а теперь понял, что ошибался.
И его сжигал изнутри безотчётный страх однажды потерять её. Нет, он (на удивление самому себе!) не боялся, что она уйдёт к другому, и не из-за самомнения, а потому что только хотел, чтобы она была счастлива – даже рядом с другим (хотя всё ещё ревновал – интересное сочетание!). Он боялся, что однажды может потерять её навсегда.
Что однажды уже не сможет увидеть её лучистые глаза, наполняющие его жизнью, услышать её голос, что-то настойчиво доказывающий, не сможет оказаться свидетелем того, как она радуется, печалится, злиться…
Человеческая жизнь – тлен. А как любой тлен она имеет свойство однажды обращаться в прах. И никто, даже самый великий маг, не может определить, когда это произойдёт. Смерти ждут, желают, бояться, но бывает, что смерть приходит неожиданно. А, значит, от неё нельзя убежать. А ведь так хочется!
Всё, что наполняет его жизнь смыслом сейчас – это она.
Кто знает, что будет завтра? Остаётся только надеяться, верить и идти вперёд. Кто знает, сколько времени отпущено ему? Сможет ли он справиться с ядом некромагии в своём теле? Ничего не известно и не определенно.
А значит, нужно в каждый день входить как в последний, проживать до конца все чувства, все мысли.
И быть с ней столько, сколько будет возможно.


- Как ты меня здесь нашёл? – спросила я, мягко улыбаясь Глебу, и восстанавливая дыхание после очередного поцелуя.
- В комнате тебя не было, но по воплям твоей «милой сестрички», - я выразительно фыркнула. – Я понял, что ты куда-то ушла. Там, над морем, начинают собираться тучи, поэтому я решил, что ты не пойдёшь на наше место… Что? – удивился он, услышав, что я тихо рассмеялась.
- Ничего! Правда. – Внутри было хорошо, тепло, никуда не хотелось уходить от этих сильных и нежных рук, от этих тёплых глаз… - Просто… наше место, - выразительно заметила я. – Наше.
- А тебя что-то не устраивает? – лукаво осведомился Глеб.
- Ну, почему же, просто так не привычно… Наше, - снова повторила я. Слово грело, наполняло опьяняющей радостью. Наше… Могла ли я раньше сказать кому-то «наше»? А сейчас: у нас наши секреты, наше место…
- Наша любовь, - улыбнулся Глеб, словно читая мои мысли. Он не Ягун, чтобы подзеркаливать, просто у влюблённых, как у дураков мысли сходятся. Боже, когда он так улыбается, я не могу не вздрогнуть. – Наше будущее.
- Наше будущее? – прищурилась я. – А с чего вы взяли, господин Бейбарсов, что у нас будет будущее?
- Ну, - насмешливо протянул он. – Пожалуй, у меня для этого есть несколько оснований…
- И каких же?
- Во-первых, то, что я люблю тебя, во-вторых, то, что ты любишь меня, а, в-третьих, то, что мы уже полчаса стоим в почти пустом (не считая дракона) ангаре, и за всё это время ты ни на секунду не попыталась вырваться из моих рук, и уже минуту слушаешь меня, широко улыбаясь.
- Глеб! – вспыхнула я, отталкивая от себя Бейбарсова. – Ты – наглый, беспринципный, самовлюблённый эгоист!
- В общем, мужчина твоей мечты… - довольно ухмыльнулся тот, снова заключая меня в свои объятья. – А ты – упрямая, взбалмошная одиночка!
- Ах ты!
- Ты снова и снова повторяешься…
Наша «ссора» прервалась на несколько минут по «техническим» причинам.
- А ещё, - добавил, наконец, Бейбарсов. – Самая красивая девушка, которую я безумно люблю!
И как прикажите с ним ссориться?
- Я тоже тебя люблю.
- Ты уже говорил с Зализиной? – задала я мучающий меня вопрос. Жаль, что всё не так безоблачно, как хотелось бы, но, кушая один мёд, можно возненавидеть его на всю жизнь.
- Нет, я, как только прилетел, сразу отправился искать тебя, - нахмурился Глеб. Ему не хотелось говорить об этом, мне тоже, но наши проблемы за нас никто не решит. – Честно, мне не особо хочется говорить с ней по этому поводу…
- Мне тоже, - я вздохнула. – Но ведь придётся. Жаль, что не бывает так, чтобы всё приняли как должное, всегда приходится кому-то что-то доказывать… А что, если толпа окажется сильнее?
- Мы справимся! – твёрдо сказал он.
- Откуда такая уверенность?
- Я просто люблю тебя, а, если не верить, что тогда останется? Мне нужно будет вернуться к Лизе, тебе к Валялкину, и жить, зная, что твоя любовь взаимна, но вместе быть невозможно? Это даже хуже смерти.
- Пожалуй ты прав, - кивнула я, мысленно представляя себе такую жизнь.
Каждый день сталкиваться на лекциях, но делать вид, что нас ничего больше не связывает… каждый день думать о нём, но целовать другого… снова и снова ловить его тоскливый взгляд за обедом, ужином и т.д. Вспоминать его слова, поцелуи, руки… И ждать. Не имея никакой надежды.
Что может быть хуже?
Только никогда не знать любви.
- Но одну проблемы мы с тобой уже решили! – хитро прищурился Глеб.
- И какую?
- Не надо ломать голову, как рассказать всем о наших чувствах.
- Бейбарсов! С тобой абсолютно невозможно говорить серьёзно! – возмутилась я.
Я уже развернулась, чтобы выйти из ангара, когда сзади мне на талию скользнули обжигающие руки Бейбарсова. Глеб ловко притянул меня к себе.
- Таня, Танечка, - прошептал он, а я почувствовала его горячее дыхание на своей шее. Сердце опять ухнуло куда-то вниз, внутри словно натянули электрический провод. А мысли перескочили на то, как я всё же люблю, когда он меня обнимает. – Не уходи. Я люблю тебя.
- Я не уйду, - прошептала я, разворачиваясь и обвивая своими руками его шею. – Я люблю тебя.
Он наклонился ко мне и поцеловал. Сначала поцелуй был нежный, осторожный, словно Глеб не хотел каким-то неловким движением, сделать мне больно, но по мере углубления, становился всё настойчивей, страстней. Я вдруг почувствовала, что растворяюсь в нём.
От каждого прикосновения Глеба по моему телу словно проскальзывали электрические заряды. Повинуясь какому-то неосознанному инстинкту, я начала расстёгивать пуговицы на его рубашке, и вдруг почувствовала, как всё его тело напрягается, но это лишь убедило меня в верности моих действий. Мои руки скользнули вдоль его боков.
Он наклонился ко мне и снова поцеловал, а его руки проникли под мою кофту и пробежали вверх по позвоночнику, оставляя пламенеющие следы.
Внезапно Глеб как-то странно вздрогнул и стал медленно заваливаться на бок.
Я попыталась удержать его или, хотя бы, замедлить падение, но у меня не хватило сил. Бейбарсов взмахнул рукой, и я отлетела в сторону, ещё ничего не понимая, но уже замирая от поднимающегося изнутри страха…
А когда я поднялась…
Глеб катался по земле в ангаре, абсолютно молча, его била судорога. Глаза были плотно зажмурены, а из закушенной губы текла струйка крови…
Несколько секунд я вообще не могла прийти в себя. Мне казалось, что это страшный сон, только сон. Не может же на самом деле у человека быть такого лица, лица, больше напоминающего гротескную маску? Потом, справившись с собой, но, всё ещё шалея от ужаса, я бросилась к нему, пытаясь, как-то прекратить всё… это. Знаю, с моей стороны было глупо, стараться что-то сделать, нужно было позвать на помощь, но я молча, сжав зубы, чтобы не закричать от ужаса и боли (когда Глеб в очередной раз оттолкнул меня, я сильно ударилась спиной о поилку Гоярына), пыталась остановить эту безумную пляску его тела.
Внезапно всё прекратилось. Я почувствовала, как каменные мышцы Глеба, сведённые судорогой, расслабились.
Сердце колотилось как сумасшедшее. Я всматривалась в его лицо, пытаясь увидеть его глаза, понять, что всё кончилось, что всё уже хорошо… Но глаза были закрыты, а лицо казалось далёким и чужим. Я не знаю, что было хуже – безмолвные, непонятные судороги или это странное молчание.
- Глеб! – позвала я его срывающимся от ужаса голосом. – Глеб!
Он не реагировал. Я потрясла его за плечо. Голова странно и безжизненно откинулась в сторону. Я уже не могла дышать от ужаса, но всё же прижалась к его лицу, пытаясь уловить его дыхание, прижала руку к шее, надеясь нащупать пульс…
Ничего.
Боже, Боже, Боже… Твердила я про себя, не в силах даже закричать от ужаса.
Только не это, только не он… Боже, Боже, Боже…
Если ты есть, только не он!
К горлу подступил комок…
Но я нашла! Нашла пульс. Слабый, словно затухающий, но нашла!
Гоярын громко выдохнул во сне.
Не теряя больше не минуты, я вырвалась из ангара.
До Тибидохса слишком далеко… Не успею…
На драконобольном поле маячила фигура Соловья, гоняющего джинов-драконнюхов. Я так никогда не бегала. Несколько секунд и Соловей уже заметил меня, а я, не сумев вовремя притормозить, врезалась в тренера. Он устоял, но начал раздражаться.
- Гроттер, ты чего… - он осёкся, пристально всмотревшись в моё лицо. – Что с тобой, девочка?! Почему ты в крови, взгляд, словно Чуму увидела, а кофта-то вся в пыли и порвана! Тебе в магпункт…
- Нет! – заорала я, вкладывая в это весь свой страх, по щекам уже бежали слёзы. – Там, Глеб! – неожиданно тихо сказала я. – В ангаре. Скорее.
Что было потом – не помню.
Пришла в себя я уже возле магпункта. Джины заносили внутрь носилки, за ними семенила Ягге. Меня она внутрь не пустила.
- Иди к себе! – сухо сказала она. – Я зайду к тебе потом, заговорю твои раны.
Я не двинулась с места. Я помню этот взгляд. Случилось что-то серьёзное…
Вскоре в магпункт друг за другом заскользили растерянные и хмурые преподаватели. Вокруг толпились любопытные, они пытались что-то допытаться у меня, но я не отвечала. Мыслями я была там – за стеной магпункта. Меня трясло.
Что с ним? Что же случилось? Боже, нет, нет, только не он. Кто угодно – только не он. Лучше я. Родители, а теперь он. Я не выдержу. Перед глазами всё стояли картины пережитого: молчаливая судорога и бледное, безжизненное лицо…
Я знала, что они останутся со мной навсегда, чтобы преследовать в ночных кошмарах, как раньше преследовало меня лицо другого человека… Жёлтая кожа, обтягивающая череп, горящие алые глаза, отрубленные руки. Да, от любви до ненависти, действительно, один короткий шаг…
От этой мысли я даже усмехнулась.
Вдруг мне на плечо опустилась чья-то рука…
Я вздрогнула и резко повернулась. Соловей.
Внезапно на меня обрушился ужас, боль, я шагнула к старому разбойнику, пряча лицо у него на плече. Меня сотрясало от рыданий, кроме них изо рта вырывались странные, нечленораздельные звуки…
- Тише, тише, девочка, - говорил О. Разбойник, гладя меня по грязным волосам.
- Расходитесь все! – загремел сзади голос Поклепа. Он и Соловей – единственные из преподавателей, не зашедшие ещё в магпункт. – Всем, кто не уйдёт через две минуты – полное зомбирование!!! Минута уже прошла.
В коридоре становилось всё тише. Вскоре и я больше не могла плакать – слёзы как-то кончились. Однако от воспоминаний хотелось кататься по полу и выть. Я сдержалась. Дверь магпункта приоткрылась, и наружу вышел задумчивый Сарданапал.
- Что с Глебом? – бросилась я к нему.
- Тебе лучше идти отдохнуть, умыться… - печально сказал академик. – Всё равно ещё ничего не известно.
- Что с ним? – упрямо повторила я, не глядя в глаза Сарданапалу.
- Потом, Гроттер, - встрял Поклеп. – Всё потом. Марш к себе!
- Я никуда не пойду, - тихо, но зло заявила я. Даже невозможно описать, что сейчас творилось у меня внутри. Казалось, смешались все чувства: недавний жуткий ужас, любовь, страх потери, радость, потому что с трупами не возятся так долго, надежда, усталость, гнев, мольба.
- Что с ним? – закричала я, а по кольцу заискрились и заскользили красные и зелёные искры.
- Прости Танюша, - мягко заметил академик, а я почувствовала, что падаю в сон… - Меди, ты мне поможешь?
Что ответила Медузия, я уже не слышала – всё заполнила чернота, восхитительная чернота, поглотившая в себя мысли, чувства, страхи. Единственно, чего она не вместила – любовь…


Солнечные лучи водопадом струятся по комнате. В этих солнечных реках кружатся и плавают, медленно вращаясь и сверкая, пылинки. Должно быть уже день. Я скосила глаза – Пипы не было, но на Паже, оставшемся нам в наследство от Гробыни, кокетливо красовалась её соломенная шляпка с жуткими розочками.
Кажется, такое уже когда-то было. Вот только когда?
Да и где я? Что такое Пипа? А Гробыня?
А, главное, кто я?
Память возвращалась толчками.
Это Тибидохс. Школа магии и колдовства. Мечта многих человеческих детишек, да и взрослых, если честно. Она расположена на живописном острове посреди океана – остатке древнего архипелага. Сейчас лето, поэтому солнце такое тёплое, ласковое.
Пипа – моя «сестрёнка». А ещё у неё есть «милейшие» мамочка Нинель и папочка Герман. Я жила в их семье долгих десять лет… Десять долгих, жутких лет. Они врали мне про моих родителей, говорили, что они – пьяницы и воры. А мои папа и мама не воры, они – сильные колдуны, добрые и справедливые. Мою маму зовут Софья, а моего папу - Леопольд.
Но, если у меня есть мама и папа, то почему я жила у Дурнёвых?
Их убили… Их убила жуткая старуха Чума. Я поёжилась, вспоминая жёлтую кожу, обтягивающую череп, отрубленные выше локтей руки и жуткий булькающий смех. Но она мертва. Я убила её.
Боль сжала сердце. Но боль какая-то застарелая, почти похороненная глубоко в душе. Я всегда была одна. После смерти родителей у меня не было никого… Никого по-настоящему близкого. До недавнего времени…
До недавнего времени? А что же случилось тогда? И почему я ничего не помню?
Эх, голова болит!..
Та-ак. Вернёмся к нашим баранам.
Я села и начала перебирать вещи на своей тумбочке, надеясь, что они помогут всё вспомнить.
Гробыня… Роковая девушка тёмного отделения, моя соседка по комнате, ставшая мне в конце концов подругой. Она сейчас на Лысой горе, наверное, опять ведёт своё шоу… Мы недавно были у неё…
Почему я сказала «мы»? со мной был кто-то ещё. Кто-то родной, любимый… Но кто же это?
Го-ло-ва!
Это засохший букет от Пуппера – звезды драконобола, который по недоразумению влюбился в меня… Я была у него на свадьбе. Недавно. Не одна. Но с кем же? А это от Ваньки Валялкина… Мы с ним встречались… Я с ним была на свадьбе Пуппера? Нет, нет, не с ним. Я не люблю его – я люблю другого. Я была с другим… Но с кем?
Это как-то связано, я чувствую… Это важно, но почему же я никак не могу вспомнить?! Это связано со мной… значит, нужно вспомнить, кто я.
Раньше я бы сказала, что я – Таня Гроттер. Студентка магспирантуры Тибидохса, победительница Чумы-дель-Торт, грозная русская Гротти – звезда русского драконобола… Но теперь я больше, чем Таня Гроттер… Но кто же я?
Я открыла верхний ящичек тумбочке. Там лежала роза, а под ней красивый рисунок заката.
«Это от него!» - вдруг вспыхнуло в мозгу и я вспомнила, кто я.
Я – девушка, которую любит Глеб Бейбарсов, девушка, которая любит его больше всего на свете.
И я вспомнила события последних дней: обморок, рисунок, ссоры с Ягуном, полёт на Лысую гору, нападение мертвецов, его поцелуи, свадьбу Пуппера, «Сплетни и бредни» и вечер… вечер в ангаре.
Рисунок выпал из моих ослабевших пальцев, и я бросилась прочь из комнаты, спеша в магпункт. Я вспомнила безжизненное лицо Глеба, его тело, сотрясающееся в молчаливой судороге… Ужас вновь вернулся в душу вместе с памятью.
Вот и он. Магпункт.
Я дернула дверь, она не открылась. Я дёрнула сильнее – тот же результат. Тогда, оглядевшись, я шепнула заклинание и попыталась проскользнуть сквозь неё, но меня только отбросила невидимая преграда. Зато дверь открылась.
Я уже хотела проскользнуть внутрь, когда столкнулась нос к носу с хмурой Ягге. У неё были красные глаза, бледное лицо, она словно постарела за ночь.
- И кто здесь пользуется запрещёнными заклинаниями?! – рявкнула она. – Танька?! Нечего тебе здесь делать!
- Как Глеб? – упрямо спросила я, заглядывая в глаза старушке-врачевательнице.
- Если ты мне не будешь мешать, может, всё и будет хорошо, - меня неприятно кольнуло слово «может».
- Что с ним? – прошептала я. – Он выживет?
- Уйди, Танька, и без тебя тошно, - отмахнулась Ягге, но, оглядев меня с головы до ног, уже намного мягче заметила. – Иди, иди, если что-то будет, я тебе скажу. И оденься, хотя бы.
С этими словами она закрыла дверь, а я в первый раз оглядела себя.
На мне была короткая шёлковая ночная рубашка, отсутствовали даже тапочки. Только сейчас я вдруг вспомнила, что когда бежала сюда, чувствовала холод камня ступнями. Но тогда мне было совсем не до этого.
О ногу потёрлось нечто пушистое. Фидо.
Его камешек мерцал зелёным.
- Мне тоже плохо, малыш, - прошептала я, поднимая его на руки. – Что мы теперь с тобой будем делать?
Я медленно побрела к своей комнате. Попадавшиеся навстречу ученики, ошарашено смотрели на меня, перешептывались за спиной. А мне было всё равно. Я шла, гладила Фидо и говорила, говорила ему…
- …Всё будет хорошо, вот увидишь малыш, всё будет хорошо… А иначе просто не бывает, не бывает и всё… Зачем мне жить, если он умрёт?.. Он – моя жизнь… Вот только, что будет с тобой? Прости меня малыш, я не знаю, я ничегошеньки не знаю. Только, он не может умереть, не может, потому что мне без него не как, я не смогу без него… - мои словоизлияния прекратила Лоткова, появившаяся рядом. Она взяла меня под руки повела в комнату. – Катя, не надо. Не стоит всё это.
- Таня! – взорвалась Лоткова, едва за нами закрылась дверь. – Не смей так говорить, даже думать так не смей! Слышишь меня!
- Слышу, - сложно не слышать, когда так орут.
- Слушай внимательно: Глеб не умрёт! – при его имени я вздрогнула. А Катя сочувственно погладила меня по голове. – Тебе лучше лечь, поспи.
- Я только что встала, - резонно заметила я.
- Ты лица своего не видела. Сейчас же спать! – она уложила меня и шепнула заклинание. – И, во-первых, ты не одна – у тебя есть мы с Ягуном…
- Ягун со мной даже не разговаривает… - грустно заметила я, чувствуя, как действие заклинания распространяется по всему телу. Оказывается, я всё это время была напряжена, а сейчас мышцы расслаблялись…
- Ничего, помиритесь. Он же тебя вчера принёс от магпункта. И так беспокоился… Мы всю ночь с тобой просидели.
- Ягун? Правда? – улыбнулась я. Хоть что-то хорошее. – А он не знает, как там Глеб?
- Этого никому не говорят, он пытался даже подзеркаливать – не выходит. Мы отвлеклись. Так вот, второе…
- Второе?
- Второе. Верь своей любви.
- Верить своей любви… - слабо прошептала я, а комната уже уплывала куда-то вдаль…
…Глеб катался по земле в ангаре, абсолютно молча, его била судорога. Глаза были плотно зажмурены, а из закушенной губы текла струйка крови…
Несколько секунд я вообще не могла прийти в себя. Мне казалось, что это страшный сон, только сон. Не может же на самом деле у человека быть такого лица, лица, больше напоминающего гротескную маску? Потом, справившись с собой, но всё ещё шалея от ужаса, я бросилась к нему, пытаясь, как-то прекратить всё… это. Знаю, с моей стороны было глупо, стараться что-то сделать, нужно было позвать на помощь, но я молча, сжав зубы, чтобы не закричать от ужаса и боли (когда Глеб в очередной раз оттолкнул меня, я сильно ударилась спиной о поилку Гоярына), пыталась остановить эту безумную пляску его тела.
Внезапно всё прекратилось. Я почувствовала, как каменные мышцы Глеба, сведённые судорогой, расслабились.
Сердце колотилось как сумасшедшее. Я всматривалась в его лицо, пытаясь увидеть его глаза, понять, что всё кончилось, что всё уже хорошо… Но глаза были закрыты, а лицо казалось далёким и чужим. Я не знаю, что было хуже – безмолвные, непонятные судороги или это странное молчание.
- Глеб! – позвала я его срывающимся от ужаса голосом. – Глеб!
Он не реагировал. Я потрясла его за плечо. Голова странно и безжизненно откинулась в сторону. Я уже не могла дышать от ужаса, но всё же прижалась к его лицу, пытаясь уловить его дыхания, прижала руку к шее, надеясь нащупать пульс…
Ничего.
Боже, Боже, Боже… Твердила я про себя, не в силах даже закричать от ужаса.
Только не это, только не он… Боже, Боже, Боже…
Если ты есть, только не он!
К горлу подступил комок…
- Сиротка, ты чего орёшь?! – прорвался ко мне голос Пипенции.
- Это был сон? – я резко села на кровати, меня трясло, спина была липкая от холодного пота. Я с такой безумной надеждой уставилась на неё, что она даже отшатнулась. – Это был сон?
- Конечно сон! – возмутилась сестрица.
- Значит, - задохнулась от счастья я. – Значит, он жив…
Я вылетела из комнаты, помчавшись в коридоры, принадлежащие тёмным. Неужели это только кошмар? И с ним… С ним всё хорошо? Главное увидеть его глаза, услышать его…
Его дверь была не заперта. В комнате никого не было. А я поняла, что всё – реальность, и беспомощно опустилась на пороге комнаты, спрятав лицо в коленях. Я сидела и раскачивалась вперёд-назад, пытаясь в этом мерном движении утопить боль от потери внезапной надежды и страх.
Неужели, я его потеряю? Сейчас, когда только успела найти?
Как я буду жить без него? Без него. Эти слова сжигают всё внутри… Я едва успела поверить в наше, а теперь приходится думать, что будет без него. Зачем мне жить, если его не будет?
Я не смогу ходить по этим коридорам и вспоминать минуты радости, минуты гнева проведённые здесь с ним. Я не смогу смотреть в небо, потому что там я теперь вижу его лицо… Я не смогу летать, потому что я разделила полёт с ним. Я не хочу жить, если его не будет!
А так вероятно – они ничего не говорят.
Обычно Ягге хоть намекает, даже если дело совсем плохо. Я не помню, чтобы она запиралась в магпункте на заклинания. А значит… Значит он умирает. А меня не пускают к нему…
Я поднялась и медленно двинулась по комнате.
На тумбочке возле кровати валяется метёлка от ступы; покрывало слегка примято; дверца шкафа приоткрыта, а на ней висит его плащ; по столу разбросаны какие-то листы, на них небрежено брошено тайное сокровище Глеба – папка с рисунками. Такое ощущение, что хозяин вышел всего на несколько минут и вот-вот вернётся. Войдёт и удивлённо спросит: «Что ты здесь делаешь, малышка?».
Глаза защипало, я быстрым движением вытерла слёзы.
Что это со мной? Мы, Гроттеры (я повторила несколько раз, чтобы приобрести уверенность), мы, Гроттеры, никогда не сдаёмся. Безнадёжных дел не бывает. Я не потеряю Глеба, как потеряла когда-то отца и мать. Тогда я была не в силах что-либо сделать, а сейчас смогу. Я не отступлюсь, я буду бороться. С кем, чем, как – неважно. Но я не сдамся. Потому что я люблю его.
Верить своей любви…
Я буду верить своей любви – только ей.
Пальцы сами собой развязали шнурки папки и побежали по листам.
От его рисунков захватывало дух.
Здесь были пейзажи Тибидохса, Лысой горы, какие-то лица, руки, фигуры… они были наполнены странной жизнью, их переполняли чувства, мысли, в них светилась душа, светлая, яркая, чистая…
- Душа некромага… - удивлённо протянул дед, по старой привычке, подзеркаливая. – Душа некромага… Поразительно!
- Что поразительно? – быстро спросила я, но дед не захотел отвечать. После этого случая он вообще молчал почти целую неделю.
Но больше всего места в папке занимали мои портреты. Множество лиц, фигур, грустных, радостных, печальных, весёлых – разных… И в этих лицах была любовь. Я чувствовала, что Глеб любил меня даже больше, чем я могла себе представить.
А вот лизиных портретов не было.
Я долго ещё бродила по комнате Глеба, а потом присела на край кровати, чтобы ещё раз осмотреться и, неожиданно для себя, - уснула, свернувшись калачиком и прижимая к себе папку с рисунками.
Мне ничего не снилось. И это было лучше всего.
_________________