Глава пятнадцатая
Если наступит завтра

Разлука ослабевает легкое увлечение,
но усиливает большую страсть,
подобно тому как ветер гасит свечу,
но раздувает пожар.

Я сидела по самые уши завёрнутая в тёплое шерстяное одеяло. Заклинания не помогали, вернее, помогали не так хорошо, как мне хотелось бы. Дорога под ледяным дождём не прошла даром – я подхватила жуткую простуду.
В открытой печи плясал ярко-красный, какой-то нереальный огонёк. Мне стало интересно и я подошла к нему поближе.
- Так вот ты какая, - неожиданно сказал огонь, раскрывая... рот ?!
- Что? – удивилась я, хотя как маг, не должна была удивляться ничему по определению. – Что ты... такое?
- Я – айтварас, огненный дух, - обиженно заметил он.
- Домовой? – уточнила я.
- Эти люди чего только не придумают! - недовольно, как мне показалось, заметил дух. – Я дух огня, а не человеческий прислужник!
Пламя взметнулось, угрожая вот-вот вырваться из печи.
- Но ты можешь звать меня Бридэ, - уже намного спокойнее заметил он.
- Ты сказал: «вот ты какая», откуда ты обо мне знаешь? – не переставала удивляться я. – Глеб что, рассказывал тебе про меня?
- Я плохо разбираюсь в людях, но мне кажется, он скучал и очень...
- Таня, зачем ты встала – пол холодный! - недовольно сказали сзади.
Это вернулся Глеб.
В руках он держал чашку с каким-то зельем.
Терпеливо позволив себя усадить на прежнее место, я выпила отвар. Жидкость обожгла горло, но сразу стало намного легче. Я облегчённо вздохнула.
Внутри разливалось приятное тепло. Только было оно совсем не от настоя, а оттого, что Глеб снова здесь, рядом со мной. На такое я не могла даже надеяться. А мои опасения по поводу того, что он меня не любит, оказались совершенно беспочвенными. Он ничего не говорил с тех пор, как я вошла, если не считать той фразы про холодный пол. Но мне не нужны были слова – нас многое связывало. Я понимала и без слов.
Он изменился, возмужал, но глаза у него остались теми, которые я так любила, и пусть всем прочим они кажутся тёмными омутами. Я знаю, они – живые, только очень тёмные.
- Ты вся светишься, - заметил Глеб.
- Уж кто бы говорил! – насмешливо прищурилась я, копируя его любимый взгляд.
- Да ладно тебе...
Мы рассмеялись.
- Вижу, ты уже познакомилась с моим другом, - он кивнул на огненного духа.
- Совсем немного, - покачала головой я. – Откуда он здесь?
- Я же маг огня, ты забываешь...
- Нет, просто меня беспокоит сейчас другое, - вздохнула я. – Глеб, расскажи мне, что случилось, почему ты ушёл?
Он попытался уйти от ответа.
- Глеб, пожалуйста, - попросила я, поднимаясь.
- Не вставай! – он бросился ко мне и снова усадил на кровать.
Некоторое время мы просто сидели рядом, наслаждаясь теплом друг друга. Вот что значит счастье – просто быть рядом с любимым человеком. Я мысленно удивилась, как смогла прожить эти три года. Человек ко всему привыкает...
А я не хочу!
- Ты тогда была в Магфорде, - начал тихо Глеб, осторожно обнимая меня. – Я рад, что ты была там... Я случайно услышал, как Меди и Огион говорят про Бал привидений. Оказывается, у нас в Тибидохсе каждые сто лет бывает такой Бал, он проходит на Исчезающем этаже... Твой беспокойный зверёк привёл меня к старой мастерской магических предметов. Из-за двери слышались голоса.
«Скоро будет бал, - уверенно заметила Медузия, её манеру говорить было невозможно спутать с манерой других преподавателей. - Ты говорил с Сарданапалом? Неужели он так и не переменил мнение на счёт учеников?»
«Я пытался его переубедить, - вздохнул Огион. – Но он сказал, что раньше это не доставляло никаких проблем, и он считает, что не стоит опасаться этого сейчас, к тому же, это может привлечь к нам ненужное внимание. Кощеев и так ищет повод, чтобы придраться». «Но ты же чувствуешь, что с Исчезающим этажом твориться нечто странное, - рассердилась Меди. – Почему он не слушает...» «Сарданапал – великий маг, - ещё раз вздохнул Огион. – Возможно, он видит что-то, о чём мы ещё не догадываемся. Вы и раньше-то не говорили про Бал ученикам только потому, что они толпами отправились бы туда, чтобы узнать ответы на свои вопросы». «Ты считаешь, что эта легенда правдива? – голоса приближались к двери, так что узнать, что же думает Огион о легенде, не удалось - пришлось укрыться за статуей, да ещё закутаться в несколько драконьих маскировочных заклинаний. – Что Король Приведений отвечает на любой вопрос?» Они быстро ушли, разговаривая так тихо, что понять ничего было нельзя.
Я решил пробраться на этот Бал – у меня уже не осталось других идей, как узнать, что же делать с этим чёртовым проклятием...
- И ты пошёл туда один?! – возмутилась я.
- Нет, я взял с собой личную армию, - съязвил Глеб.
- Бейбарсов, не буди во мне зверя, - недобро прищурилась я.
- Извини, просто я давно уже этим не занимался - не дразнил тебя, не смог удержаться, - улыбнулся Глеб, а потом продолжил рассказ. – Мне всё удалось. Я попал на этот Бал, но оказалось, что я могу задать только один вопрос. Я решил спросить, почему нас прокляли – так можно было и выйти на того, кто это сделал, и получить ключ к тому, что с этим делать.
- И что он сказал? – сдавленно спросила я. – Почему...
- Дело даже не в нас, - Бейбарсов отвернулся к айтварасу, он молчал так долго, что у меня уже начало заканчиваться терпение. – Всё дело... в наших детях.
- Детях? – вселенная была создана, чтобы удивлять и поражать нас, но почему всегда так кардинально?
- То, что я больше не некромаг, не отменяет того, что я – тёмный, - вздохнул Глеб. – У тебя – сила Чумы, сила стихии Хаоса.
- И я тоже далеко не светлая... – сказала я то, чего он говорить не стал. – Но я не понимаю... При чём тут наши дети?
Нет, в этой жизни ничего не меняется – я снова покраснела.
- С таким наследством, неужели ты думаешь, что они могут родиться нормальными, обычными? – вопрос явно из разряда риторических. – Наш ребёнок должен стать тёмным, сильным, очень сильным тёмным, возможно даже Повелителем Мрака.
- У Буслаева появиться конкурент? – неловко пошутила я, хотя мне было совсем не смешно.
- Я стал искать выход, способ уберечь тебя от всего этого, ведь был вариант, что ты можешь погибнуть раньше... от проклятия, - выдохнул Глеб. – Но мой эксперимент провалился. Если бы не Ягун... если бы Ягун не успел меня вытащить тогда, я бы, и правда, погиб. Но вытаскивал он меня через окно и никто этого не видел. Когда он позвал Сарданапала, я рассказал им о словах Короля Приведений.
- И попросил, ничего не говорить мне, - заметила я, думая, как же могла забыть о том, что его уже заставило однажды оставить меня. Почему не подумала, что на грабли, пусть даже одни и те же, можно наступать сколько угодно раз?
- Да, никто не должен был знать, что я выжил.
- Почему ты мне ничего не рассказал? – спросила я.
- Я не хотел, чтобы ты знала. И сейчас не хочу, - Глеб покачал головой. – Это так…
- Жестоко, - закончила я. – Это жестоко.
- Скажи, - попросил Глеб, отводя глаза. – Почему ты прилетела? Не думай, что я не рад, просто...
- Я не думаю, - остановила его я. – Но мне важно было знать, почему ты ушёл. И можно ли что-то исправить...
- Теперь ты всё знаешь. Что ты будешь делать теперь? – спросил Глеб.
- А что будешь делать ты?
- Не знаю, - вздохнул он. – Мне больше всего на свете не хочется отпускать тебя.
- И не отпускай.
- А как же наши дети?
- Мы сами создаём свою судьбу, - твёрдо сказала я. – И я тоже никуда не хочу уходить. Нет, не так. Я никуда не уйду.
- Ты простила меня? – недоверчиво спросил Глеб. – Как?
- Я же уже говорила – самое глупое – обижать и обижаться, - рассмеялась я. – А если не верить своей любви и людям, то и жить не стоит.
- Значит, остаёшься? – спросил он.
- Остаюсь, - нежно улыбнулась я.
Бейбарсов наклонился и неуверенно меня поцеловал.
Боже, как же я по нему соскучилась!
- Глеб, почему ты оказался здесь? – спросила я позже, часа через два. – Вернее, почему ты живёшь именно здесь? Это ведь не случайно?
- Не случайно, - ответил Бейбарсов, глаза у него вдруг стали грустными...
- В чём дело? – обеспокоилась я.
- Это дом моих родителей...
- Что?!
- Мой отец работал егерем, - рассказал Глеб. – Мы жили здесь сколько я себя помню. Отец часто брал меня на объезды, а когда мы возвращались, мама кормила нас пирогами...
- Что с ними случилось? – осторожно спросила я, хотя и так уже догадалась.
- Старуха убила их, - почти шёпотом ответил он. – Они не хотели меня отдавать.
- Ох, Глеб...
- Ничего, прошло уже много времени.
- Время... У тебя ничего не осталось от них, фотографии, например? – осторожно спросила я. – Мне бы хотелось их увидеть. Если можно.
- Можно.
Это была не фотография. Это был чёрно-белый рисунок. Незаконченный и несколько небрежный, но лица двух людей, изображённых на нём, были хорошо различимы.
Мужчина и женщина.
У него – сильное, волевое лицо, в каждой чёрточке которого сквозила решимость; он большеротый и светлоглазый. Взгляд у отца Глеб орлиный. Он мало чем был похож на егеря, если бы революция не случилась, он бы точно не жил в глуши...
Она – тонкая, нежная, мне сразу подумалось, как нелегко ей было в этой глуши, и как любила она своего мужа. Она была похожа скорее на высокородную петербургскую аристократку, чем на селянку. Но самым удивительным у неё были глаза – ни до, ни после этого я не видела таких глаз (только однажды, через несколько лет после этого, и потом почти каждый день в течении многих, многих лет) - чёрные и абсолютно бездонные, с такими большими радужками, что белков почти незаметно.
Конечно, откуда у Глеба могла быть фотография родителей, если его у них отняли так внезапно. Он сам нарисовал их, по памяти. Не обязательно эти портреты были точны, но они сквозили огромной любовью. И тихой печалью.
Не знаю даже, что хуже – никогда не знать своих родителей, как не знала их я, или потерять, когда знаешь и любишь? Впрочем, какие тут могут быть сравнения...
- Ты очень похож на отца... – сказала я Глебу.
- Но глаза у меня мамины.
- Да, они такие же тёмные...
И хотя глаза у меня слипались, спать мы легли только на рассвете – о слишком многом нужно было рассказать, узнать. Понимание и осознание всей жестокости и неправильности, как и мысли о возможном решении пришли позже, много позже. А в тот вечер, в ту ночь, всё это было совершенно неважно – была только наша любовь.


Не стоит думать, что я настолько наивна, что не понимаю, что три года – большой срок. Особенно в юности. Время не проходит бесследно – мы все меняемся. Часто бывает, что даже те пары, которые проводили время вместе, расходятся.
Чего уж говорить о нас, которые увиделись впервые за это время?
Но всё равно было хорошо, потому что у нас сохранились три самые важные вещи – наша любовь, понимание и то, что хоть и по отдельности, но мы продолжали идти одной дорогой. Пожалуй, самое важное – идти одной дорогой.
Я не знаю, откуда берётся любовь, когда появляется понимание, но, чтобы сохранить всё, нужно идти одним путём, к одной цели.
Ведь всё меняется. Мы не всегда хорошо понимаем друг друга – это знакомо всем. И любовь. Любовь тоже не остаётся неизменной. Она произвольно усиливается или ослабевает. Мы не рельсы, которые весь путь проходят на одном расстоянии. Скорее мы – ручьи, бегущие к одному озеру. То удаляющиеся, то вновь сближающиеся.
Поэтому самое важное – идти в одном направлении, одной дорогой.
Первые несколько дней мы не говорили о том, что будет дальше, как-то обходили стороной эти темы.
Глеб не разрешал мне надолго вставать – у меня была температура. Я часто сидела и смотрела, как он читает, что-то делает по дому. Было бы не заметно, что мы хоть ненадолго расставались, если бы мы не изменились.
Я любила его, но смотрела на него ясно и видела не только достоинства, но и недостатки. Он был хорош собой, но не сказать, чтобы безумно красив, скорее привлекателен. Я знала, что Ванька умнее Глеба (в чём-то). Но ведь любовь возникает совсем не от этого. Любовь – это магия, единственная настоящая магия этого мира, непостижимая, неконтролируемая, удивительная магия. Кто может её понять, объяснить?
Возможно, мне просто раньше казалось, что я мало изменилась. Должно быть, я просто не помнила того, что было, вернее, какой я была до того, как мне сказали, что Глеб умер... Это было как сон, яркий, живой, но вспоминавшийся уже смутно – потому что наступило утро, а солнце не оставляет места снам – ни ночным кошмарам, ни сладким грёзам.
Глеб тоже сильно изменился, но это - в чём именно это выражалось - тоже было не так просто объяснить, я просто это знала, чувствовала. Но то, за что я его, должно быть, полюбила (хотя, любовь объяснить нельзя) – осталось. Это было даже не какое-то точное свойство, черта, а ощущение.
Глеб воплощал в себе яростную мощь, дикого и опасного зверя - безусловно, то качество, за которое его избрала старуха. Но была в нём и доброта, свет, который долгое время прятался под даром некромагии, сломавшем когда-то этого весёлого, озорного (я была в этом совершенно уверена) мальчишку. Теперь же, по прошествии стольких лет, это стало лишь заметнее.
Он словно уссурийский тигр, безжалостный и великодушный одновременно, сильный и ласковый, который доверчиво пришёл ко мне ранним, светлым, радостным утром.
Мы старались восполнить пробелы, узнать друг друга заново. Вот только стороннему человеку могло показаться странным то, как мы это делали.
Не то, чтобы мы мало разговаривали. Но большую часть времени мы просто старались быть рядом, согреть друг друга накопившейся нежностью. Часто и много сидели и просто смотрели друг другу в глаза, или наблюдали во время работы, отдыха. А потом неожиданно, без предпосылок и предупреждений, срывались и говорили, говорили, говорили... до тех пор, пока не засыпали от усталости (вернее, засыпала я).


- Я вообще многое передумал за это время, - признался как-то раз Глеб. – И о своём прошлом, и о будущем, и о тебе.
- И? – внешне я старалась не показать, как вдруг вся напряглась.
- И... – вздохнул Бейбарсов. – Где свет, где тьма – мне очень сложно это понимать... В этом я могу согласиться с Сарданапалом – едва ли у тебя... у нас хватит сил вычерпать из меня всё мою тьму. А это значит, тебя тоже может затянуть... она.
- Я не боюсь тьмы, - грустно улыбнулась я. – Больше не боюсь. Постой! Не перебивай – дай мне всё сказать. Я это всегда знала: знала, что так может быть, что так, вероятнее всего и будет...
Я замолчала, подбирая слова.
- Любовь... Любовь – странная штука, - я говорила, но слова получались прежде, чем я успевала осознать их правильность – понимание приходило, когда они уже звучали. - Я так и не смогла понять её, и едва ли сможет кто-то другой. Это выше понимания человека, и, наверняка, выше понимания даже богов. Но любят не за что-то, а вопреки всему.
Без неё... просто без неё жизнь – не жизнь, теперь я хорошо это знаю, - говорила я. – Эти годы, это время... Сейчас я буду говорить громкие, хорошо известные слова, но и сейчас, и всегда они будут правильными. Без любви жизнь словно пуста. Поверь, у меня было достаточно времени, чтобы это понять: когда уже не ждёшь, потому, что нечего ждать... и продолжаешь надеяться, хотя знаешь, что надеяться не на что... Но надежда нужна, чтобы жить.
- Прости... – отвёл глаза Глеб, но я снова повернула его голову к себе.
- Я просто хочу, чтобы ты знал... чтобы навсегда запомнил, что я сейчас скажу... – я позволила себе улыбнуться. – Едва ли я ещё когда-нибудь смогу это повторить. Я ни о чём не жалею. Даже об этом времени... времени порознь. Я просто люблю тебя, хотя мне и самой странно... и хочу быть с тобой. Чего бы там ни было в будущем. Мы с тобой не христиане, не мусульмане – нашими судьбами управляет не бог: Мы сами их создаём, а, значит, можем и изменить.
- Я не хочу, чтобы ты стала тёмной, - твёрдо сказал Глеб.
- Я говорила: я не боюсь тьмы. И настоящей тёмной я не смогу стать – я люблю тебя. Тебе это лучше всего известно – где есть одно, там не может быть другого.
- И всё же...
- И всё же... если ты будешь рядом, то всегда сможешь вовремя остановить меня, если что-то будет не так.
Теперь я уже окончательно выдохлась.
Бейбарсов порою бывал упрямее Валялкина...
- Ты же будешь рядом? – спросила я.
- Буду, - прошептал он, крепко прижимая меня к себе. – Просто мне страшно, наверное, впервые в жизни, мне по-настоящему страшно. А некромаги не должны знать страх.
- Ты уже давно не некромаг.
- Нет, я всегда буду им, - возразил Глеб. – Это не только магия, но и взгляд на жизнь. Мы трое – Лена, Жанна, я… мы стали некромантами. На самом деле, некромант - не принадлежит ни Тьме, ни Свету, мы служим скорее третьей силе. Сила, которая, в конце концов, настигает создания тьмы, так же как и создания света - это смерть. Возможно, именно поэтому нас бояться и светлые, и тёмные…
Некромант, некромаг - это не звание мага, не титул и не стиль жизни, это способ видения мира, образ мыслей, это Сущность. Можно жить монахом, не являясь им в душе, но быть некромантом, не являясь им - нельзя.
Это странная магия… - лицо Глеба приобрело вдруг какое-то странное выражение, я не могла его точно определить, но мне стало страшно. Поймав случайно его взгляд – он старался не смотреть мне в глаза, пока говорил – я вмиг покрылась холодным потом. В его глазах словно и сейчас стояли души всех мертвецов, силы которых он когда-то забрал.
- Я могу направить свою силу и вылечить, - объяснял Глеб. - Но плата может быть выше, чем… возможность заплатить. Некромагия – это не столько магия смерти, в прямом смысле этого слова… Она использует разные силы, черпает их повсюду: каждую минуту, секунду в мире кто-то боится, впадает в панику, просыпается в холодном поту от ночных кошмаров, переживает, умирает, страдает, ненавидит и т.д. Во всех этих и многих других случаях вырывается в мир астрала энергия подходящая для некромага - энергия ужаса и порока, страшная и необратимая…
- Но ты же больше не пользуешься некромагией? – настороженно спросила я.
- Нет, это меня убьёт, - нахмурился Глеб. – Но я навсегда останусь Неприкаянным, несмотря ни на что…
- Лена и Жанна говорили о Неприкаянных, но кто это? – поинтересовалась я.
- У некромагов существует одна легенда, которую мы называем легендой о Неприкаянных, - ответил Глеб. - Было это во времена первых людей. Были боги, которые спускались с небес и правили. Ими в свою очередь правили более высшие Боги и так до мирового хаоса...
Были демоны, жители преисподней, отступники богов, попирающие их законы. Была Лиллит. Были первые Дети ночи. Мир смотрел на всё вокруг глазами ребёнка, вышедшего на прогулку. Но были законы, обряды, и не всегда справедливые суды. Людям не было надобности размышлять о судьбах мироздания. Они были намного развитее современных людей и в физическом, и в астральном планах.
И был один Бог. Взял он горстку существ и были среди них люди и нелюди, драконы безымянные и унёс их. И стал их обучать мыслям своим. И учил он их думать так, как сам умел, смотреть на мир так, как сам видел, слышать в звуках то, что другие не слушают. И посмотрел однажды Бог в глаза Существам тем, и увидел, что миропонимание он им изменил, а знания, теперь добудут они сами.
И пошли эти существа в мир. В мире том не было их сотни лет. Многое изменилось. Прошел уже потоп, насланный за мятеж нижних богов (В Библии они упоминаются как ангелы, наплодившие с земными женщинами детей - великанов). Боги верхние, решив что всё кончено, ушли, оставив лишь небольшие силы для поддержания порядка. И в этот мир пришли Неприкаянные. Тогда их еще так не называли...
Глеб замолчал, я, уже захваченная историей, не выдержала и спросила:
- И что же с ними стало?
- И хотели они учить народ, - Глеб словно меня не слышал, он смотрел куда-то в сторону, словно повторяя навсегда запомненную страницу из книги… - Но народ не признал их, люди стали примитивнее. Не эти заветы исполняли они, а всё, что кроме них - то крамола и ересь. И сказали люди Вернувшимся: «Покайтесь, отрекитесь, умоляйте наших богов (точнее Бога этого мира), унизьтесь, и мы, так уж и быть, примем вас на испытательный срок».
Люди забыли сущность богов, потому и речи их были столь неразумны. И вернувшиеся пошли дальше, к тем, кого оставили боги вместо себя. Но те побоялись их крамолы, и сказали то же, что и люди.... И не победили их ставленники ушедших богов и отреклись от них, и отрёкся от них мир. Отреклись ли от мира они? Они не приняли его и этим всё сказано.
И пошли они дальше. Они встречались с Другими и видели многое. И вернулись в наш мир. В этот мир. И встретились с демонами тьмы, с повелительницей их Лиллит и любовниками её, и Князем Тьмы - повелителем Темных существ. И говорили с ними. И те сказали: «Вы изгнаны из многих миров, идите к нам...». Но опять Вернувшиеся должны были изменить своим знаниям и зарокам... И не победили их повелители стихий и теней. И отреклись от них. Отреклись ли от Тьмы они? Они не приняли её и этим всё сказано.
И много ходили они и были ещё отречения. Везде их радостно принимали, но ликовали, когда они уходили. И не было того, к чему можно было бы прийти душой. И стали они одиноки. Это не проклятие. Это история и жизнь...
От них отреклись миры, и потому они стоят на краю. Их мало, и со временем становится меньше (их не берёт загробный мир - везде их радостно принимали, но ликовали, когда они уходили), потому что от времени сходишь с ума и унижаешься до одного из отрёкшихся миров. Но нигде им нет спасения от мук своих.
Они - Неприкаянные.
И прошли они через число отречений. Их боялись, считали странными; кланялись в лицо, и проклинали в след. Но Неприкаянные не хотели уходить: ценя свободу, они ещё не понимали её.
После отречений миров собрались Неприкаянные в Межмирье...
И встали они друг напротив друга, большим кругом. Должно было быть принято решение, как существовать дальше. Был ли у них наимудрейший, адепт, вершитель Судеб? Не верьте тому, кто скажет, что был. Каждый из Неприкаянных был мудр, и один уважал мудрость другого, не имел права, да и не мог позволить себе указывать другому. Ведь это было равнозначно не уважению самого себя.
И сотворили они тогда Ритуал. Каждый из них завязал по узлу. По узлу из чего? Там были и страхи, и надежды, и прошлое, и будущее. И любовь, и ненависть, и мужество. То, что он брал с собой, и то, что навсегда оставлял на том Совете. И подняли они руки со своими заклятьями - узлами. И объединили их в великую цепь Неприкаянных. Цепь их силы и могущества, великого терпения и отмщения. А затем всё было довольно прозаично. Они разбрелись кто куда…
Разбрелись по разным мирам, с разными целями. Кто-то ушёл в одиночку, кто-то шёл не один. И были те, кто изучал магию. Точнее не изучал. Скорее наоборот. Пытались создать свои. Были такие адепты и в этом мире.
Долгие годы, которые они прожили, изучая древние манускрипты в сумеречных подвалах заброшенных монастырей, привели к тому, что тела их осунулись и теперь более походят на тела скелетов, кожа стала бледной... А выбравшись, стали они учить избранных, как их когда-то. Не все, конечно. Конечно, великую Истину сообщать ученикам никто не собирался, да они этого никогда бы и не поняли, но основам практических знаний их учили.
Но прошли века. Что-то ученики подзабыли, что-то перепутали. Что-то исказили ученики учеников. Их учили видеть в смерти не только холодное тело. Некоторые стали специализироваться только на гаданиях, некоторые на подчинение себе других. А Истины первого Некроманта как-то во всём этом обмельчали, стали несущественными для людей и отодвинулись на дальний край, потеряв свой изначальный смысл. И вышли с этого такие кровавые культы как вуду.
Некромант говорил: «Пути добра и зла перекрещиваются. Я - владыка этого перекрёстка». Он давал им начальные сведения о моделировании мира. Если слабый человек вообразит что-то, то ничего не произойдёт. А если это сделает Сильный, то простые это увидят. А они понимали так: Ты Сильный, ты заставляешь нас смотреть «твой» мир. А если тебе надоест и ты представишь что-то другое, то мы уйдём в небытие?!
Некромант рассказывал о природе своей, об отречении миров и неприкаянности, о «даре» брать чужую энергию. О свойствах смерти и сильных эмоциях страданий. А примитивные колдунишки понимали так. Тебе нравится смерть, ты учишь кровавым ритуалам. Значит, что бы ты не перестал нас воображать, вот тебе крови и мучений, и побольше, побольше.
Хотел как лучше, а получилось как всегда...
Но часть-то знаний осталась. Вот и родилось: чудовищно мощное колдовство и потрясающе кровавые ритуалы. Было одно, а закончилось всё другим, к чему по сути своей отношения-то и не имеешь...
Глеб тряхнул головой, провёл рукой по лицу, словно стирая липкую паутину, совсем как тогда, когда рассказывал о Чёрной башне.
Я не знала, что сказать, просто положила руку ему на плечо…
- Я не знаю, откуда… - вздохнул Глеб, заглядывая мне в глаза. Его глаза снова стали нормальными, разве что в них сквозила такая боль, что у меня захватило дыхание. – Откуда это всё. Там, в избушке у старухи, мне синились сны, разные сны… Мне снилась ты – и это были счастливые ночи… но иногда, мне снились Неприкаянные в круге силы. Я словно был одним из них, словно чувствовал то, что чувствовали они.
- Не надо… - тихо сказала я. – Не говори ничего, если тебе больно.
- Не больно, нет, - покачал головой Бейбарсов. – Странно – эти эмоции словно мои и не мои одновременно. Я рассказал о Неприкаянных девчонкам, а Ленка потом спросила у старухи о них. Ты не представляешь, как она напряглась, когда Ленка задала ей вопрос, но всё же ответила.
Она сказала, что мы похожи на Неприкаянных, потому что мы используем их силу, их уроки, а значит, должны принести и их жертву – отречься от своих душ. Не так, как при продаже души: мы должны предать свои души своей силе, она властвует над ними, а не мы сами. Мы – некромаги, поэтому нашей сущностью стал мрак в смысле сил, которые мы используем – ужаса, смерти, паники, всей тьмы, что есть в человеческих душах…
- Но ты нарушил это правило, да? – спросила я, вспоминая историю с ядом некромагии.
- Да, я полюбил тебя, - улыбнулся Глеб. – А любовь, хоть она и бывает тёмной, но всё же она – противоположность сил некромага, а, значит, одно с другим не уживутся.
- И ты веришь, что всё было так? В смысле о Неприкаянных?
- Не знаю. Хотя, история с появлением некромагов мне кажется правдивой. Должно быть так и было, вот только Неприкаянные… Я думаю, правда в том, что они не имеют душ. И почти наверняка, это самое большое их желание – обрести душу, себя.
- У тебя есть душа, ты сам говоришь… - заметила я.
- Да, - Глеб снова вздохнул. – Но я остался где-то внутри Неприкаянным – я плохо различаю свет и тьму, я даже не уверен, а есть ли они. Именно поэтом тебе не стоит быть вместе со мной. Я не хочу, чтобы с тобой случилось... Я не хочу, чтобы с тобой произошло что-то плохое. Я ведь сам могу быть причиной этого…
- Как бы то ни было... – сегодня было прямо соревнование по упрямству. – Я же боюсь другого: что ты однажды опять уйдёшь, но в этот раз уже не вернёшься.
Глаза предательски защипало, так как прятаться было некуда, я уткнулась лбом в плечо Бейбарсова, надеясь, что он ничего не заметил. Я понимаю, мало вероятно, но всё же...
- Прости, - снова сказал он.
- От стыда и от смерти, от медленной боли
Защити меня, знаю, ты можешь спасти
От безумной свободы, от тяжкой неволи,
От меня самого защити.

Обними, отнеси, отпусти мои мысли
Заговоренный омут надежды твоей.
Если вымерзну в ясной и песенной выси,
Хоть слезами ладони согрей.

Закричи, из далека: «Вернись, я вернулась»,
Упади на меня, обхвати, не пусти,
Чтобы память в лицо пустоте улыбнулась,
Обмани меня и защити.

От стыда и от смерти, от медленной боли
Защити меня, знаю, ты можешь спасти...
От безумной свободы, от горькой неволи,
От меня самого защити,
- продекламировал айтварас.

Я подняла голову и посмотрела на Глеба. Он хотел мне что-то сказать, но, похоже, не знал как, поэтому сказал первое, что пришло ему в голову:
- Скажи мне... зачем ты... волосы отстригла?
- Это давно было, три года назад, - я тоже говорила, только чтобы говорить. – Мне нужно было... начать... жизнь заново, хотя у меня это и не особо получилось... Склепова права: если женщина хочет что-то изменить, она меняет причёску...
Конечно, это совсем не то, что нужно было сказать, но отчего-то именно эти слова, нелепые, неверные, запомнились мне на всю жизнь. Я ведь и так знала, что он чувствует, и для меня это признание-непризнание было гораздо важнее, чем все прочие.
Не скажу, что мне было легко смириться с тем, кто такой Глеб.
Когда он рассказывал мне о Неприкаянных, я поняла, как много значит для него наша любовь, как много значу для него я. Я никогда не смогу до конца понять, что же происходило с ним в землянке у старухи, но я знаю, что буду рядом столько, сколько смогу.
Завтра будет новый день.
День, когда надо будет снова что-то доказывать. День, который, возможно принесёт новые испытания. Я не знаю, сможем ли мы их выдержать - одно проклятие чего стоит, но мне хочется верить.
Завтра будет новый день.
И я надеюсь, завтра будет и для нас.