5 сентября 2014
3:19

На прошлых выходных мы пели песни в машине, бегали посреди кукурузного поля, стреляли из винтовки посреди ночи по запрещающим дорожным знакам, ползли по асфальту, словно играя в сталкера, собирали грибы, стригли газон. Смеялись до слез.
Как лето встретишь, так его и проведешь. Мое лето было чудесным. Во многом благодаря тебе.
Я так хочу снова провести эти выходные с такой дружной компанией (и главное - с тобой), но учеба, работа, зачеты... С 8 числа начинается универ, а значит опять с утра до вечера чужие лица, не те люди рядом.

Лето, прощай, как сказал бы Дуглас Сполдинг.

Увидимся через год.

Я в сотый раз начинаю писать этот пост, но все слова кажутся пустыми и ненужными. Нет такого набора букв, который смог бы выразить всю скопившуюся внутри горечь. Это не тот груз, который в одночасье можно сбросить с плеча.

Наверное, я слишком упрямая, чтобы поговорить об этом с лучшей подругой или молодым человеком, а остальным и дела нет до того, что творится внутри. Так всегда и бывает - чтобы ни происходило, человек остается одиноким. Другое дело, что одиночество может быть результатом своего собственного решения, осознанного и обдуманного. Заваливаю себя работой, бегаю по городу в поисках информационного повода для материала, не сплю сутками, чтобы потом можно было в мгновение ока провалиться в сон, но это все не то.

Чем старше мы становимся, тем тяжелее становится выбирать ту или иную сторону. Моя проблема в том, что я всегда застреваю где-то на середине, предавая всех и сразу. Жду, когда же кто-то протянет руку помощи, вместо того, чтобы действовать, смело шагать куда-то, сжигать мосты. Или начинаю жалеть всех подряд, пока это не оборачивается катастрофой.

Но что случилось, то случилось. "Все к лучшему в этом лучшем из миров", - утверждал Лейбниц и был прав.

Мы вместе полтора месяца, и он - то, что нужно. Почти впервые я делаю что-то вопреки разуму, всеобщему мнению. Рядом с ним я чувствую себя смелой и, главное, любимой. Мне хочется меняться к лучшему, чтобы он мог гордиться мною, а для меня способность человека вдохновлять на изменения несомненный признак любви. Так уж получилось.

Я хочу готовить ему ужин, когда он приезжает с работы усталый, будить его по утра поцелуями. Хочу поддерживать и заботиться. И получать тепло и заботу в ответ. Мы понимаем друг друга без слов, договариваем друг за друга фразы, смеемся над одними и теми же вещами. Не планируем будущее, но прогуливаясь по мебельному, выбираем один и тот же мебельный гарнитур. Разве этого мало для того, чтобы быть вместе?

Но сегодня он не смог здесь остаться и я плачу, рассматривая старые фото. Потому что скучаю, с какой бы отстраненной улыбкой не утверждала обратное на встречах с друзьями. Есть вещи, которые должны остаться в прошлом. 

Когда-нибудь я смогу избавиться от этого горького привкуса.

Написать тебе? Но о чем? Ты ведь прекрасно знаешь, что я не умею просто и красиво писать об обычных вещах. Только надрывно, болезненно. Мой внутренний мир пуст и черен как сажа - оттуда ничего красочного не выходит. Только серая, тягучая безнадежность. 
Я не могу писать о прошлом. Когда я это делаю, то чувствую себя старой сломанной куклой, которой выкручивает суставы малолетний бездельник. Все глаголы неожиданно пропадают и остается только странная, ржавая струна, тренькающая на одной унылой ноте: боль-но, боль-но, боль-но... 
Нет, конечно, со временем эта боль становится повсеместной, постоянной, как зубная. С ней срастаешься, приучаешься жить с ней как с чем-то нормальным. И она больше не сводит с ума. От нее больше не хочется лезть на стену, писать грустные стихи, так пугающие маму и изображать из себя Электроника, который ничего не чувствует и никогда не плачет. 
Знаешь, я никогда не требовала в своей жизни присутствия другого человека - любой человек, подошедший слишком близко, всегда воспринимался мной как досадное недоразумение, помеха, аномалия, соринка в моем безупречном глазу, в конце-концов... Потому что состояние одиночества для меня нормально. Оно заложено в меня природой. Я не считаю его неестественным. Да-да, бывают еще на свете люди с таким вот психологическим уродством. Такие как я выживают на необитаемых островах и не только не сходят с ума - они даже не сбиваются с мысли. Было бы что пожрать! А поболтать и с собой можно, если уж очень захочется. 
Я не умею говорить о настоящем. Как-то это вымученно получается. Даже самые веселые моменты приобретают оттенок легкой меланхолии. Моменты душевного подъема сменяются какой-то серостью, депрессивностью, ниочемностью... 
Я люблю летное поле. Аэродромы. Готова гулять часами, смотреть часами. Как легко и красиво приземляются самолеты, как устало и тяжело карабкается в небо старый, огромный, потрепанный борт "Трансаэро". Как ползет на свою стоянку "ЭйрСатана". Как серое самолетное пузо проносится прямо над твоей головой, и ветер уносит твою шапку... 
Я не умею писать о других людях. В моих текстах счастливые люди выглядят не так уж счастливо. Даже вон та парочка, что зябко жмется друг к другу на лавочке в парке - он обнимает ее, а сам провожает взглядом каждую мимо проходящую юбку. 
Никому, никому нельзя верить. Особенно тому, кого, как тебе кажется, ты любишь. Все они предают. Все уходят. И не оставляют тебе ничего, кроме горечи и неумения жить в одиночестве, в половину себя, в половину сердца, в половину души.
Рассказать тебе о том, как умирают близкие, родные, незаменимые? О чувстве неизбежности, неизменности, неизбывности? О понимании и отрицании этого факта? О пяти стадиях скорби: неверии, гневе, депрессии, осознании и принятии? О чувстве глубокого вакуума, в котором ты вязнешь, как в грязи? 
Рассказать о том, что делает нас человечнее? Или вовсе лишает нас этого качества? Нет, вовсе не наши поступки, а наше восприятие действительности. "Я воспринимаю это так - поэтому я чувствую то - потому я делаю это." Не иначе. "Я воспринимаю мир как огромную тарелку супа, поэтому я чувствую себя рыбой и всплываю кверху брюхом." "Нет ничего хуже, чем быть жестоким к своим близким, но ко мне были жестоки, я чувствовал боль и хочу, чтобы они ее тоже почувствовали."
А ты знаешь, что от стрельбы из классического лука пальцы стираются в кровь, как от гитарных струн? Что ночь еще более черна в лесу, в самой его глубине, когда кроны деревьев закрывают все небо? Что лошадиная шерсть пахнет молоком, а лошадиное молоко - шерстью? Что даже самое необъятное чувство измеряется временем его присутствия в нашей жизни? Что у всего самого лучшего есть конец. Черта. Рубеж. Последний предел. За которым только голые чувства: обессилие, обезножие, обескровие, обескожие. 
Вот тогда не остается ничего, кроме пустоты внутри тебя. Еще одного уродства, еще одной дыры в фундаменте твоего постылого душевного мирка, который кто-то считает богатым и цельным. А на самом деле там пусто. И все, что наполняет его, тоже эфемерно: эхо чужих слов, чужих чувств, чужих поступков. Вот мы и подошли к главному уродству моей сущности: неспособности полноценно чувствовать что-либо, воспринимать мир и людей. Неспособности быть собой. 
Я пуста. 
И ты все еще хочешь, чтобы я писала тебе?

Алена Пузырькова

Бывает так: тебя обнимают, а ты словно за миллион миль отсюда.

Рэй Брэдбери

Я развитой человек, читаю разные замечательные книги, но никак не могу понять направления, чего мне собственно хочется, жить мне или застрелиться, собственно говоря, но тем не менее я всегда ношу при себе револьвер.

А.П.Чехов "Вишневый сад"

То, что кажется нам серьёзным, значительным, очень важным, — придёт время, — будет забыто или будет казаться неважным. 

А.П. Чехов "Три сестры"

Утихшая ненадолго тоска появляется вновь и распирает грудь ещё с большей силой. Глаза Ионы тревожно и мученически бегают по толпам, снующим по обе стороны улицы: не найдётся ли из этих тысяч людей хоть один, который выслушал бы его? Но толпы бегут, не замечая ни его, ни тоски... Тоска громадная, не знающая границ. Лопни грудь Ионы и вылейся из неё тоска, так она бы, кажется, весь свет залила, но, тем не менее, её не видно. Она сумела поместиться в такую ничтожную скорлупу, что её не увидишь днём с огнём...

"Тоска" А.П. Чехов