Потом меня перевели в келью, где жили уже братия, которым доверяли, в общем, основной состав. Отец настоятель неохотно раздавал подрясники, хоть владыка и корил его за это, так как были случаи, когда послушник срывался и ходил по поселку в подряснике пьяный и пугал мирное население. Настоятель полагал, что пусть лучше смеются над тем, что все ходят в штанах, нежели над этими несчастьями. Но вообще там правда бывает как на войне, нечего парней осуждать.
В той келье у меня был замечательный сосед, Г. , пастух. Он был не только пастух , но и вообще полностью отвечал за скотину - а было ее немало, штук 5 коз, корова и куры. Ему никто не помогал, и поэтому он вставал в 5, ложился в 12. Всегда. При этом он весь день тяжело физически работал. А ему было лет 40 с небольшим в то время, и он очень плохо себя чувствовал постоянно, и от такой нагрузки непонятно как не помирал. К тому же он причащался, посещал праздничные литургии, потом шел к коровам и эти дни были тяжелее будней.
Он был очень самобытным человеком, очень малообразованным, деревенским. До монастыря он где то воевал, я так думаю в Афганистане, но мы там не говорили о прошлом, по крайней мере старались не говорить. В монастыре это запрещено, поскольку прошлое перечеркивается, так нужно. Мы почему то жили в каком то ожидании гонений, много было об этом разговоров. И Г. Как то сказал , очень горячо, он всегда говорил с такой силой и искренностью, братцы, мне бы когда гонения придут ружьишко какое. Вы бы ушли, а я бы залег и прикрыл бы вас, а потом бы пусть меня и убили. Я хорошо стреляю, братья, я с нескольких сот метров в глаз попадаю. Так и сказал – попадаю… Он очень много говорил о смерти, настолько много, что нервных людей это раздражало и будоражило. Он хорошо чинил часы, (механические – электронные он не умел и подозревал в них нечто нечистое) и на своем будильнике заменил циферблат на свой, с надписью ПОМНИ ЧАС СМЕРТНЫЙ. И готовился умереть каждый день.
Он в каком то смысле и умер. Он был первым пострижеником из братии, сначала в иночество, потом в мантию. И случилось так, что он приехал ко мне ночевать перед рукоположением в диакона. Он молился всю ночь и рано утром мы поехали на исповедь к епархиальному духовнику. А потом отца настоятеля хватил инфаркт, и он служить перестал – лег в больницу и владыка тут же рукоположил Г. во пресвитера, на Покров. Он очень переживал, что не спросил благословения у настоятеля (он был нашим духовником) на рукоположение. Городские батюшки над ним смеялись. Но он и правда часто был чудной, тосковал по своим козам, ектиньи запомнить не мог.
Я помню как он мне говорил – вот Вася коза , то покойная которая пакетов целлофанов объелась, такая у нее гордыня была.. Я смеюсь – да ты что , она же коза!! Он тут же соглашается, да , да, конечно. Но понимаешь, Вася, не было у не нисколько смирения.. Вот и сдохла …
Он так и служит там в монастыре. Я его не видел уже много лет. Я про него коротко, рассказал, мог бы больше.
). И на первом же уроке достал ручку, у нас у многих такие были - из прозрачной пластмассы, здоровая такая, треугольная, а внутри красная роза. И учительница по русскому, такая гром баба, подошла к нему , взяла ручку в руки, повертела... И так строго и громкогласно спрашивает - ТАК! КТО В СЕМЬЕ СИДИТ???? Новенький четко отвечает - отец и дядя! Училка говорит - ясно! Мы с Вовкой потом подружились))) А когда я был совсем маленький, ну года 4, я ходил гулять с дедом, который будучи немцем сам близко был знаком с северным Уралом. Дед дружил с дядей Саней голубятником , по кличке Колхоз. (дядя Саня в свое время кого то зарубил топором на пороге своей квартире). Они играли в домино, в карты, выпивали. Дядя Саня выносил мне подержать голубят и такого огромного голубя, белого и мохнатого, он его называл Бабай... Ну про юность тут и писать то нельзя ))))))))) Поэтому это все как то вросло в меня. Как жизнь. И на работе я часто пою вслух что нибудь про тюрьму)))) Все по-моему привыкли уже. Так что не одним Фолкнером и Окуджавой я взрощен)))) 
