По струнам пальцы пробежали,
За ними вслед звучал мотив,
И пара нот, скользящих вниз,
Пассаж внезапно оборвали.
Начавшись вводным хроматизмом,
В порыве яркого экстаза,
Рожденная синкопой фраза,
Звучит вселенским пессимизмом.

Уже пошел второй квадрат,
В нем бенды жалостно запели,
Их иногда сменяли трели,
В конце - легато целый такт.
И вот, последняя из нот,
Она же первая в начале,
Все остальные замолчали,
Звучит тонический аккорд.

Закончилась игра блюзмена,
Тоска в глазах, пустая сцена...

Других зовете вы больными,
Других бросаете на смерть.
И всех, кто кажется чужими,
И у кого земная твердь,
Вы презираете, боитесь,
Уничтожая день за днем.
Своих поступков не стыдитесь,
Но для других у вас закон.

И долгом страхи вы зовете,
Отвагу с трусостью смешали.
Приукрашая, вы не врете,
И вы молчали, но не лгали.
Вся ваша жизнь на оправданьях,
Вы всё способны объяснить,
Как Бог помог для вас в желаньях,
И как других велел казнить.

Я презираю вашу мерзость,
А вы - мой путь и прямоту,
И оппозицию и честность,
Свободу мысли, простоту.
Я знаю, мне не выиграть битвы,
Не выиграть мне и всю войну.
Но буду я достойно биться,
Душой свободный я умру.

В наше время принято воспринимать молодежь как лицо того негативного, что скапливается в обществе. Сколько раз я слышал, да что скрывать, и сам видел, что у нее нет морали, нет идеи, есть только разрушение, в наличии имеется ум, но молодежь его не использует; нигилисты, идущие по пути отрицания истин своих отцов. Самое главное, что от современной молодежи, в общем, мало чего ждут, возлагают надежды лишь на ничтожные единицы. Спрашивается, а было ли когда-нибудь иначе, за исключением эпохи тоталитаризма, самой являющейся небывалым проявлением нигилизма и разрушения личностей? Вспомним классику и мы найдем, в истории все туже молодежь: французская революция, «серебряный век», европейское просвещение, - все те же разрушители норм и морали, порой бессмысленные, порой кровавые и жестокие, в этом и есть изменение этого мира, к которому стремиться молодое поколение, не имеющее в своем мировоззрении, еще тех всепоглощающих стереотипов. В наше же время всех собак спускают на «другие» и «чужие» жизненные позиции, забывая, что в свободном обществе девиантное поведение – такая же норма, как и принятие решения толпы.
Говорят, что за этим поколением пустота, но я видел то, что возвеличивает современное «Doom Generation» до божественного. Его потаенную душу, разрываемую греческими Дионисом и Аполлоном. Созидание через разрушение и наоборот, свобода и фатализм, слившиеся в бессмысленность. Эти люди способны на все, и имеют духовную свободу для нового созидания, или для великого разрушения. Они борются с тем скрытым враждебным к жизни нигилизмом, ведущим человечество в бездну, с теми стереотипами, что пожирают душу склонившихся перед ними людей. Не единицы, но всеобщий дух свободной молодежи – это и есть очередная надежда на новый, другой мир в нашем будущем, если угодно, к Царству Божиему на земле, даже если для его строительства требуются реки крови, а продлиться оно не более десятка лет (вспомним буржуазную революцию).
Так, где же прячется этот дух созидания? Разрушение мы все видели: улицы, наркотики, безумство, насилие, жестокость, - этот список можно продолжать бесконечно. Но многие ли знают, где найти то, что заставило бы гордиться ими подобно молодежи «серебреного века»? Все в тех же подвалах, полуразрушенных зданиях, заброшенных скверах, - в таких же местах, как это было при жестоком тоталитаризме, и подавлении свободной воли. Да, мы все знаем, что у нас демократия и свободное общество. Но именно новое поколение чувствует отсутствие этой свободы за миллиардами стереотипов лучше, чем кто-либо другой. Они знают, как давит это машина псевдосвободы, и уходят, как и раньше, в «underground». Они сознательно прячут свое лицо, спасаясь от всеобщего контроля, прячутся среди толпы, и за маской жестокости. «Лучше считайте нас отбросами, но вы не узнаете, что мы учимся у Ницше и Шопенгауэра, изучаем Бергмана и Формана, ходим в театры на Сартра и Чехова, пишем непонятные вам стихи, и прячемся за страшной для вас музыкой. Мы – судное поколение, ибо устами младенца глаголет истина».
Мое погружение в «Мир искусства», творческое объединение, открывшее одноименный кинотеатр независимого кино, оказалось каплей дождя в озлобленной пустыни повседневности. Старое, обветшалое здание кинотеатра пряталось в бесконечности витиевато выстроенных домов. У самого метро еще чувствовалось современное общество, поддернутое духом капитализма. Люди всех возрастов, в чьих одеждах, походках, лицах, даже в кончике волос, и в манере говорить, чувствовалась эта хитрая экономическая машина, подобно злу в христианстве, медленно испивающая души затянутых в него грешников. Как противен этот стеклянный холод в глазах, или же его противоположенность, - «вечный позитив», не способность к мысли, но бесконечный поиск наслаждений. Толпа движется не быстрее черепахи, но создает ощущение вечно ускользающего времени. А на обочине с всегда одинаковым лицом, одним на всех, сидят бездомные отбросы современного тоталитаризма, застывшие во времени и пространстве. Чтобы найти эту Мекку, это спасение от современности, нужно прочувствовать и все вышеописанное, и все что описано еще ранее. Нужно разумом искать духовного спасения. Поиски превращаются в варьирование между обществом и переулками, ведущими в тупиковую пустоту. И в тот момент, когда отчаяние уже, кажется, берет верх, замечаешь девушку первого, второго курса, пробегающую мимо по одинокому переулку, легкой нимфой, милой и трогательной проносится она мимо, даря мятежной душе «невыносимую легкость бытия». И следуешь за музой, толи как за светом Господним, толи как за велением дьявола, но всего спустя пол минуты мысленно благодаришь ее за спасение.
«Мир искусства» - полуподвальное помещение, его обитатели студенты, кроме них я никого не видел, за исключением билетерши, бывшей в возрасте, но с искренней доброжелательностью и любовью выполнявшей свою работу. Главное помещение, располагалось в бывшем маленьком актовом зале, по-видимому, и сейчас, временами, исполняющему эту роль. С одной стороны весит белое полотно-экран, на всю стену, так что формат получается очень приемлемым, с другой – расположены стулья на возвышающемся ступенями полу. По середине пианино, рядом бюст Вольтера, несколько стульев на случай аншлага или презентации, или если зал выполняет свои первоначальные функции. Это единственный электронный кинотеатр, т.е. просмотр осуществляется через DVD-проигрыватель. В чем же особенность этого кинотеатра, так привлекающего новое поколение? Это его репертуар. Это - независимое кино всех времен и народов, современное авторское кино, не попавшее в широкий прокат, за ненадобностью искусства в массах; это великие ретроспективы и недели, посвященные отдельным лучшим режиссерам мира. И как ни странно, это больше никому не нужно, кроме «поколения разврата и уничтожения». Нельзя сказать, что сразу чувствуешь себя в своей тарелке…нет, это совершенно иной мир, другой и даже непривычный. Но как же он чарующ и приятен. Растрепанные волосы, собранные в пучок, далеко не подиумный вид, нет тон макияжа, и зловония парфюма. Просто обычные люди, не имеющие никаких идей фикс (моды, культа денег, успешности, карьеры, обязательного счастья), но объединенные одним, преданной любовью к искусству. О Боже, как велики и прекрасны, их при том скромные разговоры! Кино, театр, музыка, жизнь. Я знаю, что рядом со мной сидели и в будущем и уже в настоящем великие поэты, музыканты, актеры. Я видел людей, чья жизнь – искусство, а искусство для них – это и есть сама жизнь. Милаш Форман был не на экране, но в душе каждого из них, а может и из «нас». Гробовая тишина, после выключения света, искренний, культурно сдержанный смех, над очередным моментом ярко и иронично, изображающем нашу жизнь, и эта невероятная тоска и молчание по окончании фильма, возвращающего нас в начало, к природе. Этот фильм не заставляет рыдать, но я знаю, каждый из них плакал в душе, видя мастерски изображенную вневременную аналогию человеческих отношений. Интересно, насколько это похоже на те кружки «серебряного века»? Как похожи они на тех, чьим духом мы живем? Эта интеллигенция современности.
Смотрите "другое кино", - становитесь другими.

Женщина не может не врать, мужчина ненавидит ее за это, и именно за это же и любит. Он же говорит правду, которая так жестока к ней. Когда мужчина лжет, а женщина честна - это означает, что любви больше нет. Истина и справедливость всегда в сочетании правды и лжи. Вот такая вот странная "близость".

Наступила усталость от форм, рифм, подсчета строк. Снова гнетет вопрос: "безумен я или этот мир?". Снова возвращаюсь к психопатологии и психоанализу. Снова завожу журнал. Буду сюда отписывать все выявляемые мной болезни человечества. Постараюсь не полениться, и написать сюда и тот миллион, что был обнаружен мной к настоящему времени.
И так, приятно познакомиться, я - кукла. Внешне похож на человека, внутренне - животное или Бог, выбирайте сами, все по ту сторону человеческого. Хотя нет лучшего имени, чем кукла. Тот, чья жизнь есть и необходимость и произвол человека.

Колесо не имеет начала,
Не имеет оно и конца,
Колесу подобна сансара,
Что по кругу пускает меня.
Жизнь берет и имеет что хочет,
В позу круга поставит любого,
Ничему она нас не научит,
Только крючит все снова и снова.

Словно ветер в пустыне бесплодной,
Мы летаем по жизни без цели,
И гоняем песок подноготный
То в одном, то в другом направлении.
И по кругу нас вертит судьбой,
Мы не знаем у круга начала,
И конца не увидим с тобой,
Только знаем, что это - сансара.

Печальный взор уводишь прочь,
И слезы прячешь от меня,
В тиши и свете фонаря,
Оставив мне пустую ночь.
И ветер скроет плач любви
И ты уйдешь в чужую мглу,
Я прокляну тогда луну,
Её, любимицу тоски.

Когда-нибудь меня поймешь,
А я смогу тебя простить.
Но вместе нам уже не быть,
И счастье ты не обретешь.
Нам не вернуть, не изменить,
Твой выбор сделан навсегда,
Ты медленно в ночи ушла,
Но я и так смогу любить.

Tuba mirum spargens sonum
Per sepulcra regionum
Coget omnes ante thronum.
Mors stupebit et natura,
Cum resurget creatura
Judicanti responsura.
Juste Judex ultionis,
Donum fac remissionis,
Ante diem rationis.

Посылая звук чудесный
Туба в время погребения,
Соберет всех перед троном,
Смерть застынет и рождение.
И создание возродится,
К праву истины взывая,
Справедливый судья мщения
Дар до срока отсылает.

Взгляни на эту дивную лазурь,
Покрывшую над нами небеса.
Поверь мечте, она в твоих руках,
Как и все эти звезды и луна.
Ты помнишь тот ночной небесный свет,
Смотревший в наши окна до утра?
И путь, ведущий нас на небеса?
И наше чувство в небе, как звезда?..

Хочу, чтоб знала ты и помнила,
Тогда я там остался, у луны,
В том свете, в той надежде и мечте.
И в этом моя жизнь и мои сны.
Я знаю точно, моя богиня,
Тебе подвластны небо и земля.
Звезды достойна ты, но я – лишь раб,
Мне не достать ее, так далека.

К ногам твоим склонился и молю,
Прими мой дар, возьми мою свободу.
Теперь твои и тело и душа,
Всегда тебе принадлежать я буду.
Взгляни на эти звезды, что над нами,
Они навеки наш союз скрепили,
В тебе сошлось все множество миров,
В тебе одной, всегда любимой.

Когда-то здесь, на этом месте
С ней рядом были я и ты.
И наш союз ты осветила
Лучами истинной любви.
Она ушла, а мы остались,
Ты в небесах, я на земле.
Твой свет не дарит больше радость,
Теперь остался я во мгле.

И вот в густой тени деревьев,
В ветвях, нависших над рекой.
Сижу опять с листом бумаги,
Пишу стихи о ней одной.
Ты тускло воду освещаешь,
Во мне оставив пустоту.
И я один в тени деревьев,
Покинул мира суету.

Он для меня чужой,
безликий, безымянный.
Он – воплощение тебя,
бегущей от меня.
Как буд-то месть,
но я не знаю чья,
ведь среди нас двоих
один лишь я виновный.

Твоя мечта и боль
слились в один кошмар.
Холодной смертью
он к тебе явился,
убил любовь
и слезами напился.
В объятия смерти
он забрал твой дар.

Прости, что этому стихи я посвятил.
Он был не мой, но я его любил.

В беззвучном сумраке осеннем
Раздался чаек громкий крик,
И из густой тени деревьев
Взлетела в небо стая птиц.
Одна из них слегка коснулась
Крылом поверхности воды,
И легкой рябью в миг покрылось
В ней отражение луны.

И стая с шумом полетела
В объятия ночных светил,
Что с рябью легкой исказились,
Что вдруг открыли целый мир.
В беззвучном сумраке осеннем,
Смотря в ночную пустоту,
И проважая дивный вечер,
Легко достать рукой звезду.

Серая, серая высь -
Дом одиноких ветров.
Вечность в небесной тоске
От безысходности снов.
Ты видишь родную степь,
Бескрайние лес и луга,
Дороги, разбитые в хлам,
Упавшие на бок дома.

И сотни тысяч часов
Не хватит на всю твою даль.
В тебе живет только грусть,
И в божьей вере - печаль.
Далекая серая высь,
Под ней сырая земля.
Я этим живу и дышу,
Ведь это моя сторона.

Слышен пульс в темноте, в пустоте,
Этот звук, словно гром в тишине.
Только болью рождается день,
Только сном побеждается тень.
Светом падает жизнь за окном,
Никогда не войти ей в мой дом.
Не увидит ее человек,
Как и мне не увидеть тот свет.
И в надежде смотря в пустоту,
Не замечу на небе звезду.
Не почувствую вкуса дождя,
Без тебя в никуда уходя.

Я ненавижу ночь,
В ней нету ничего.
Одна лишь тень, тоска,
Унылая луна.
Мучительная ночь,
Ты мне не даришь сон.
Я не могу уснуть,
А жизнь мне тяжела.

Так убирайся прочь!
Ведь я тебя не звал,
И ты мне не нужна,
Ты, как и я, больна.
Да, убирайся прочь!
Не о тебе мечтал.
Оставь меня, уйди!
Мне в тягость темнота.

Насмешкой крест животворящий
Над прахом прошлого стоит.
Он мёртвых молча охраняет,
Кого уже не воскресит.
И возвышаясь над телами,
Гниющими в сырой земле,
Он сам гниёт и умирает,
Не в силах дать отпор судьбе.

Ты от меня ушла, как солнце,
Ушедшее с вечернею зарей.
Оставив мне пустые грезы,
Что были созданы одной тобой.
В любовь не верил я, и, может,
Не верю в это чувство и теперь.
Но разве кажется возможным,
Прожить без солнца мне хотя бы день.

Ты от меня ушла. Я знаю,
Что жизнь пора по новой начинать.
Но не хочу и не желаю,
Нет сил, хотя бы что-нибудь менять.
Ты от меня ушла, оставив
В моих глазах пустые небеса.
В ночной тени я, умирая,
Избрал своим путем дорогу сна.

Я шел по зеленой долине. Под ногами – яркая сочная трава. Над головой - далекие, залитые солнечным светом небеса. И ни души, ни намека на существование цивилизации, человека, жизни. Только ветер блуждал со мной вдоль всего моего пути. Незаметно я зашел на ровный и пологий холм. К вершине он сужался и заканчивался обрывом. Небеса спускались в эту пропасть, и не было за ней ничего. Подойдя к вершине холма, я увидел, что мир обрывается в этой точке и уходит в пустоту. А там далеко внизу - небо, облака и тоже мир, но совсем другой, шумный и серый.
Раздался хлопок, и я услышал голос, шепотом читающий молитву. И этот голос обращался ко мне. Я - Бог? Эта странная мысль меня, столь маленького и ничтожного, передернула, оставив мурашки по всему телу. Я снова услышал хлопок, присмотрелся к небу другого мира, находящегося в сотнях или тысячах километрах подо мной, и увидел пузыри поднимающиеся вверх, похожие на воздух, сорвавшийся с морских глубин, но сейчас это скорее была вода в окружении воздуха, вода столь легкая, беспрепятственно взлетающая в высь. Долетая до края холма, на котором я находился, пузыри лопались, извергая из себя молитву, просьбу, или просто бессвязные слова. Меня просили помочь, понять, исправить. Но я всего лишь человек, упавший на колени на краю моего одинокого мира. Я был бессилен, даже потому, что там внизу жизнь летела столь стремительно и быстро, что пузыри, долетавшие до меня, оказывались отголосками давно прошедших времен того мира. И все, что я мог – это слушать… Слушать голос времени, эхо идущее из прошлого.
Поначалу, я не заметил, как все вокруг стало блекнуть. И только когда растворились цвета и исчезли молитвы, я увидел, что вокруг нет ничего, только пустота бесконечная, но при этом тесная и давящая. И прямо передо мной – шар. Прозрачная сфера располагалась в центре этой пустоты. А внутри ее - зародыш, даже не похожий на человека. Маленькое существо, у которого еще не появилось сознание, чувства, восприятие окружающего мира. Столь малый, что казалось, даже душе в нем еще нет места. У него не было ни глаз, ни оформленной головы. Это был крохотный, немного вытянутый комок, и больше ничего.
Странно, но я почувствовал взгляд. Я не мог понять как, но что-то смотрело на меня. И чем больше я всматривался в комочек перед собой, тем больше чувствовал тяжесть этого взгляда. Я понял - меня нет, не существует. Нет реальности, ничего нет. Есть лишь этот зародыш, который сейчас смотрит на себя через меня, а я – всего лишь его же собственная и неосознанная проекция. Мира не было и нет, а есть только этот маленький и беспомощный Бог.

Видеть: река - это время и волны,
Помнить, что время - другая река,
Знать, что уходим мы, словно река.
Что исчезаем мы так же, как волны.

Чувствовать все, что вокруг, сновиденьем,
Тем, что неспящему сниться; а смерть -
Страх наш пред мраком ночным, эту смерть
Каждую ночь мы зовем сновиденьем.

День или год ощущать словно символ
Времени: дней человека и лет,
И переделать презрение лет
В музыку, голос, созвучие, символ.

Сон видеть в смерти, в пожаре заката -
Злато печали, терзающей вновь.
Это - поэзия. К нам она вновь
В час и рассвета придет, и заката.

В зеркале вечером вдруг отразится
Чей-то, нам прежде неведомый лик.
В зеркале литературы наш лик
Собственный - да будет так! - отразится.

Слезы любви взор затмили - к Итаке
Плыл Одиссей, навидавшись чудес.
Литературе не надо чудес.
Литература подобна Итаке.

Как и реке бесконечной подобна,
Вечно иная, все та же она,
Словно река Гераклита: она
Слову, что сказано было, подобна.

Мне снова снился Сайлент Хилл, тихий и мрачный город, всеми покинутый и забытый. Но ведь раньше он был иным, раньше он дарил нам с тобой счастье и любовь. Помнишь наше особое место в самом центре города, в парке у озера? Разве это не был рай на земле? Наш с тобой рай.
Я был там снова в своём сне. Искал тебя сквозь плотный туман, окутавший каждый сантиметр этого призрачного города. Бродил по улицам оживающих теней и звуков, застывшей истории и мертвого молчания. Город, в котором даже страхи живые, но при этом он абсолютно безжизненный. Здесь призраки - это фантомы прошлого, а сам город - его кровавый шрам. Улицы, на которых застыло время, запечатлели последние минуты покинутого города. И в этом застывшем мгновении остается все, что туда попадает. Оттуда нет выхода, как и нет туда входа.
Я нашел наше место, пробрался к парку сквозь плотный, жуткий туман. Там было пусто, ничего кроме сплошной белой дымки, медленно сгущающейся вокруг меня. Туман заслонил все, я не мог увидеть даже своих ног. Затем он рассеялся, и я оказался между могильных плит. Я был на кладбище, что находилось на северо-западе города. Это то самое кладбище, где была похоронена ты, совсем незадолго до того, как все это началось. Мы покинули этот город, но заболев ты пожелала, упокоиться именно в нем.
Я шел среди каменных обелисков чужого прошлого, медленно пробираясь к своему. И вот оно это место, где я видел тебя последний раз, много лет назад, бездыханную, бледную, но все столь же прекрасную, мою Мэри. И теперь я снова видел тебя, живую, прямо на том месте, где когда-то ты была похоронена. Ты сидела недвижимо, незамечая моего присутствия, смотрела на надгробную плиту, и слезы медленно падали на землю в нескольких сантиметрах от молчаливого гранита. Твои волосы плавно развeвались на ветру, и языками пламени ложились на красное пальто. Я подошел ближе и встал прямо у тебя за спиной. Мой взгляд приковала надпись на могильной плите. На ней было мое имя.
Я проснулся, еще была ночь. У моей двери лежало письмо, на конверте - имя "Мэри". Я открыл его и прочел первые строки: "В моих беспокойных снах я снова видела этот город...". Теперь я знаю, что должен отправиться в Сайлент Хилл. Мэри, мы снова будем вместе.