День, свинцовый, с налитыми хмарью улицами, какой может быть только в Москве в конце ноября, тянулся муторно и долго, и уж не вериться, что он катится к вечеру. В такое время хочется залечь в зимнюю спячку куда-нибудь под батарею, а так взора некуда кинуть, чтобы он радовался, кругом полумрак офисного кабинета с безупречно изначально белыми, сейчас из-за освещения грязно-серыми стенами, квадрат окна с куском мокро-слякотного проспекта, и противно-веселенькая, до тошноты, заставка монитора с лазоревой морской лагуной, которая в такие дни не только не радовала, нет, нагоняла еще большую тоску своей недостижимостью. Временами на моем столе позвякивал телефон внутренней связи и мне приходилось идти в отделы нашего банка, если там что-то случалось с компьютерами, поднимаясь на другие этажи.
Вот и сейчас меня вызвали в аналитический отдел – проблема с локалкой, которая живет своей тайной, как у Сальвадора Дали, жизнью и теряется по совсем непонятным причинам, но всегда в самые ответственные и напряженные моменты работы. Который раз за неделю уж.
Работа так себе, многие бывшие коллеги по мехмату, сделавшие карьеру в этой области удивляются, почему бы мне со своими исключительными способностями не поехать за границу. Как мне часто доводилось слышать: «Как бы мне хотелось быть на твоем месте, с твоими способностями…», «вот радуйтесь, что вы на своем месте, а не на моем»... «Как же, - отвечают, - там такие деньжищи!».
При входе в отдел на меня почти налетела Юленька, наша стажерка, небесной красоты создание с наивными и невинными глазками, за один взгляд которых полмира не жалко отдать. Почти налетела и ойкнула, я галантно придерживаю перед ней дверь и она бочком, осторожно шмыгнула туда.
В отделе царила праздничная приподнятость, которая всегда бывает при неожиданных срывах работы и которую обычно маскируют под деланной озабоченность и обеспокоенностью происходящей задержкой. Непрерывно хлопала дверь, сотрудники, получившие моральную индульгенцию на ничегонеделание ринулись в курилку. По отделу поплыл манящий запах кофе. Сотрудницы начали группироваться парочками-троечками.
Становлюсь на колени и лезу под стол, ковыряюсь с кабелем, скорее всего дело в нем. Ох, не нравится мне, как его проложили, вечно по нем топчутся, а потом жалуются.
- …салат: ананас, зеленое яблоко, ешь сколько хочешь, такая диета… а вот быстро приготовить утку… пятна на гардине не выведет… мужу говорю, мою тоже на автомойку отгони… а говорили – сверхустойчивая, водостойкая… финансовый отчет за первый квартал лежит… - слышалось мне обрывки знакомых, но ничем не интересных разговоров. - …синоптики белых, стыдливых ночей, сумевшие выжить на лютом морозе, вы сделали нас чуть добрей…
Это уже Бутусов в радиоприемнике. Эт точно, сумели выжить на лютом морозе, но вот тех, кто стал «чуть добрей» что-то не замечаю.
- Люсенька, переключите это дерьмо пожалуйста, сил нет слушать, - заявляет Зоя Петровна.
- … я робот, и нет у меня сердца, - безапелляционно заявляет Катя Чехова. Дитя мое, что вы об этом знаете?
Кто-то проходя спотыкается о мои ноги, ойкает и извиняется.
- Готово, - заявляю я начальнице отдела, той самой Зое Петровне.
- А ты надёжно…
- Не волнуйтесь, надежно расстрелял, товарищ Сталин, - отвечаю я. Зоя Петровна женщина в летах, полнеющая с пергидрольным перманентом, с золочеными очками. Похожа на мою завуча, когда я давным-давно, в такой же мрачный ноябрьский день стою перед ней в кабинете и в который раз оправдывалась, что стекло в школьном коридоре разбилось случайно, и мы не дрались, мы боролись, и этого больше не повторится. Чувства юмора у нее не было никакого и у этой тоже нет. Наверное за это время вывелась особая порода женщин. Хотя кто б уж об этом рассуждал!…
- А? – недоумевает она.
- Анекдот такой есть, - отвечаю я.
- А-а-а, - уже определенно тянет она. – Понятно.
Ничего-то ей не понятно. Хотя может быть, уже пора прекратить шутить с людьми, у которых нет чувства юмора.
Иду к себе. В лифте встречаю Саню.
- Идем пить пиво с Витькой?
- У него сегодня свидание наметилось.
- А ты?
- Мы с женой за продуктами едем. Может с нами?
Я представляю себе тёщу Саньки и как мы заходим вместе, ее взгляд, словно она хочет произнести: «Да японский же городовой!» и отказываюсь.
Возвращаюсь к себе в кабинет. За окном уже темно-синё. День прошел, а его результатов – только полная пепельница окурков.
Заходит Лена, сама директорская секретарша.
- Дискета не раскрывается, - говорит она почтительно.
- А ты проверку и восстановление поврежденных секторов делала? – спрашиваю, глядя на лаковые носки ее обалденных и дорогих сапожек.
Объясняю, в глазах Леночки вспыхивает восхищение и полное непонимание объясненного. Через неделю снова придет…
Вот и сгорел рабочий день, а вместе с ним и обычный день моей жизни...
На выходе говорю охраннику Витьке:
- Цветы на свиданье не забудь купить, оболтус, - и смеюсь, Витька тоже смеется, весело. А я нет, я в раздумьях – замышляю убийство святого – своего времени. Сегодня среда, значит тренажерка закрыта. На Арбатский не поеду. Остается два выхода: бар или недочитанный Мураками.
«В Ключи или в Потеряиху?», помнится все размышляли герои пьесы Вампилова. Размышляли-то они размышляли, результат заведомо один…
Одно знаю, через Кольцевую не поеду, пусть мне «некуда больше спешить и некого больше любить», тем не менее, не улыбается просидеть полвечера в пробке, пусть даже с «Нашим радио».
Пробка все же была даже на объезде. Решаю послушать романсы Вертинского, очень даже хорошо для заторов, настраивает на лирический лад. Диск куда-то запропастился, включаю свет в салоне, немыслимо изогнувшись, лезу на заднее сидение, люди из соседних машин явно развлекаются, размышляя, зачем человеку понадобилось проделывать все немыслимые кульбиты, может он хочет вылезть через заднее стекло?
Возвращаясь со стоянки, натыкаюсь на соседа, прогуливающего собачку. Маленькая, противная, гавкучая сволочь, бестолковая как пробка. Нам было по пути, поэтому разговора оказалось не избежать - соседа явно тянуло поговорить.
- Машинку свою ставили? Хорошая у вас комплектация. А я вот свою собираюсь менять… Вы или ваши знакомые в моторах не шарят случайно?
О нет, спасите меня Высшие силы, только бы не начал просить советов! Мне хватило с головой моей помощи ему в сборке компьютера. А случилось все вот как: собственно всему виной была Майка. Наша новостойка в ту пору была совсем новой, полгода не прошло с момента сдачи, еще царил запах краски в коридоре и остатки въевшейся побелки в бетоне лестничных маршей. В нашей квартире шел самостийный евроремонт, Майка, приехав из своего Ухрюкинска и намыкавшись со мной по съемным хатам, предавалась буйной радости обладания двухкомнатным дворцом, а посему врубила микроволновку, в которой что-то запекала к моему приходу, компьютер, стиральную машинку и музыкальный центр. Когда к этой компании добавился фен, пробки в распределительном щите не выдержали такого издевательства, и вылетели, а следом на лестничную клетку вылетела моя Майка, с мокрыми волосами и в коротеньком халатике, принявшись прыгать вокруг щитка. В это самое время по лестнице шел наш сосед со своей пресловутой собачкой, панически боящейся лифта. Так они и познакомились, и он предложил, мол, если что нужно, то обращайтесь, завсегда будем рады. На следующих выходных мы с ребятами стелили паркет и нам срочно понадобился уровень, вот Майка и предложила: мол, этажом выше живет такой добрый человек… Мы сдуру поверили и пошли. В дверь позвонила Майка.
- Познакомьтесь, ребята, это наш сосед Георгий Аполлонович, - отрекомендовала она.
Витька и Сашка, испытывая известную долю неловкости, протягивают руки и представляются: «Виктор. Александр», я тоже протягиваю руку и говорю: «Саша».
Уровень нам дал, даже вызвался помочь, мне даже как-то неловко стало. Затем, правда, достал нас с ребятами по полной программе: то компьютер ему собери, то что-то из электроники почини. Одна Майка не чествует неловкости (она вообще не знает, что это), бегает туда-сюда в своем халатике, что-то напевая и смущая нас всех, сама при этом даже нас не замечает.
Вот почему пришлось честно соврать, что нет, не шарим-с в моторах…
Открыв входную дверь, и даже не включив свет, я принимаю решение - нет, дома мне сегодня оставаться нельзя, ибо тоска, затаившаяся в этой квартире с того момента, как ее покинула Майя, готова броситься на меня с новой силой. Ушла, так буднично, поцеловав меня на прощанье в лоб, оставляя меня лежать на диване.
- Если ты вдруг уйдешь, я умру, - цитирую я Ахматову.
- А Анна Андреевна здесь вообще не причем, там совершенно иная ситуация, - заявляет Майка. – И не строй из себя Васисуалия Лоханкина, это тебе не идет. А, ч-черт, колготки снова поползли!
Это были ее предпоследние слова. Ушла. Ну и хрен с ней! «Дикобразу дикобразово», - помниться говорил Сталкер в фильме Тарковского. Хренолюбом по хрену!
Хрен-то конечно у нее теперь был, а вот мне стало, мягко говоря, хреновато… Даже вставать не хотелось долгое время с дивана, так что пришлось взять отпуск. Лежишь так и понимаешь: все пройдет, надо только дать пройти времени, и ты встанешь снова, поверишь людям, солнце засияет вновь. Но пока-то ты в дерьме и это надо принять как данность. Где-то под водой обязательное есть дно, только утопающему от этого не легче.
И надо придумывать себе новые цели, ставить подпорки, чтобы подняться. Интересно, из-за одного человека обрушивается все твое мировоззрение, наступает Апокалипсис личного масштаба. Людей, нейтрально или положительно относящимся к нам всегда больше, чем наших врагов или недругов, но последние оказывают на жизнь человека несоизмеримо большее действие.
Скольких людей, считающихся моими друзьями приходилось терять в жизни. И всегда я испытываю ни с чем не сравнимую боль. Буддисты правы насчет привязанностей.
Два дня не хотелось есть, не даже тянуло выпить, разве что хлорофоса. Оставалось лишь курить до горечи во рту. Прижигать свою боль и обиду сигаретами в прямом и переносном смысле. Не было даже боли от ожогов, она пришла позднее.
Первыми явились Сашка и Витька, притащив с две бутыли «Звезды Улугбека», влили пару стаканов мне в глотку практически насильно. Посочувствовали.
- Чего же ей не хватало-то, а? – произнес Сашка.
- Признаю вопрос не политкорректным и снимаю с повестки, - отвечаю заплетающимся языком.
Признав, что мое чувство юмора осталось при мне, поняли – мои дела не так уж плохи и сами покинули меня, хоть и далеко за полночь.
Утром явились родители.
- А, вот меня надо было слушать и делать научную карьеру, тогда этого бы не случилось, - с ходу накинулась на меня мать.
- На моих похоронах ты тоже будешь читать мне лекции?
Мать дернулась всем телом, подняла с полу мои сигареты и закурила, хотя делала она это два раза в жизни при обстоятельствах, зафиксированных в семейных анналах.
- Да тебе к психиатру давно пора! Только подумать, страдать такой ерундой! – заявляет она.
- Да? А на мой взгляд, всем остальным пора.
- Там в баночке суп тебе принесла. Ты ведь пожрать себе не приготовишь. – (Интересно, откуда у нее такие познания?). И из кухни голос отца: - Саша, разогрей мне супчика-а.
Делать нечего, иду. Отец выпивает остатки «Улугбека», заедает подогретым мною супом.
- Мы расписались с матерью когда нам было по 18, жизнь прожили без всяких там депрессий и истерик.
Не понимаю, к чему это? Где моя вина, что не те люди попадаются на моем пути.
В комнате мать наводит порядок – мои вещи, разложенные в нужных местах хаотично рассовывая по шкафам, согласно своей логики. Я присоединяюсь к ней, а именно складываю все оставленные Майкины вещи в мусорное ведро, и, вдруг – такая удача: Майка забыла паспорт, почему-то на подзеркальнике в ванной. Ничто так не радует душу человеческую, как злое дело, сделанное ближнему своему. В мусоропровод паспортину!
К вечеру явилась Людмила, с пирогом и мужем. Не надо было о ней плохо думать! Одна из моих давних друзей, хоть интересы у нас давно разные, а если быть совсем честным – никогда не были общими. Помню, как в детском садике она подошла ко мне и сказала: «Меня зовут Людка, давай дружить?», а я отвечаю едва слышно: «А я Сашенька». Меня все так дома звали. Людка тотчас увлекла меня строить что-то из кубиков. Потом оказалось, что мы живем с ней в одном шестнадцатиподъездном доме, на окраине Новых Черемушек. В школе мы снова оказались с ней в одном классе, только меня, как самого высокого ребенка в классе сажают на заднюю парту, вместе с Андреем Соколовым, будущим отпетым хулиганом школы. Естественно, на первом же уроке получаю от него линейкой по уху, неизвестно почему (до этого в детском саду меня били все, кому не лень) это до такой степени возмущает меня, что Соколов оказывается избит букварем. Этот мой поступок положил начало нашей дружбе, и он научил меня плеваться жеваными бумажками через трубочку ручки. Последующие школьные годы проходили весело и с пользой – то выдергиваем стулья из-под сидящих учеников, то дергаем всех проходящих девчонок за косички, делали подножки. Ах, эти подсечки, просто поэма, моя гордость, затем неоднократно она без ложной скромности мне жизнь спасали. Никто уже не скажет, что это было – желание выделиться и самоутвердиться или же бессознательный бунт против системы образования, калечащей детские души. Только после каждой нашей выходки нас с Андреем ставили по разные углы и стыдили, меня, Андрея не стыдили, может понимали, что это уже бесполезно?
- Киселенко, тебе должно быть стыдно втройне! – заявляла учительница.
Почему втройне мне тогда было непонятно. Ну, мои родители, в отличие от андреевых, являлись младшими научными сотрудниками, я тяну на отличника, если бы не мои выкрутасы, ну а третья? Способности у меня были такие, что в прямом смысле на троих хватило. С моей помощью Людмила и Андрей окончили школу, а Люда чуть университет не закончила. Приходилось писать три варианта контрольных, прикидывая, какого рода ошибки можно допустить ровно на «трояк», иначе не поверят в авторство! Андрей был не то чтобы без способностей, просто разгильдяй и ничего учить не хотел, а вот Люда, не то чтобы не хотела, просто была без способностей, точнее ее состояние мозга приближалось к состоянию пробки – легкое, пористое и совсем без извилин. Бесконечным источником ее переживаний были лишь тряпки и мальчики. Ох, помню, как ее постоянно прорабатывали за этот самый «вещизм» на наших собраниях и классных часах! Ее, у которой был сногсшибательный перманент уже в четырнадцать лет, ее, которая в выпускном классе, пусть даже и в последний перестроечный год пришла в обтягивающей гипюровой кофточке, расстегнутой на три пуговицы и это при красном галстуке! Естественно, при таких условиях начнут прорабатывать! Прорабатывали и Андрея, но меньше, в основном за непосещение уроков. Значит, забыто его хулиганское прошлое и настоящее, учет в детской комнате милиции? Ну да, после того как мы с ним начали принимать участие в обеспечении порядка на школьных дискотеках и скрутили до прихода милиции десяток хулиганов с улицы, врывающихся по такому делу на дискотеку. О нас даже в районной газете написали и фото пометили – без фингалов, естественно! Сладостны те воспоминания, когда мы, под «Белые розы» и «Солнечное лето» провожаем отпетых башибузуков к бобику, вся дискотека, звездой которой мне стать не грозило, изумленно смотрит на нас. Лавры Брюса Ли, о которых так давно мечталось, обеспечены. Наш комсомольский активист Костя оказался горазд только двоечников прорабатывать, а посему когда он подошел к ворвавшимся хулиганам улещать их уходить подобру-поздорову, то получил заточкой в плечо. Дружинники, привыкшие лишь перепившим пива школьникам, растерялись, и неизвестно, чем закончилось бы дело если бы не наши с Андреем занятие карате и самбо. Трое были нейтрализованы мною, остальных разложил на полу Андрей, дружине осталось лишь скрутить их. Конечно, за такое многое простят.
Представляю, как удивился тогда наш тренер, не желавший брать нас с Андреем в секцию по боксу, его- за излишне агрессивный характер, меня – за хрупкость телосложения и болезненный вид. После полугода доставания тренер сдался и пустил меня в зал, поставив в спарринг с заведомо более старшим и крупным партнером, в надежде, что мне наваляют по первое число и отобьют охоту отнимать его время.
- Настырная ты все-таки бестия, - заявил тренер и записал в секцию.
Меня так и вовсе не трогали теперь на собраниях: еще бы, помимо подвига у меня еще кой-что в активах имелось – третье место в городской олимпиаде по физике, первое место в районном соревновании в беге на стометровку, организация драмкружка, художественная самодеятельность. Вот Людке той доставалось за нарушение школьной формы! А она сидит и только накрашенными глазками хлопает, мол, я тут ни при чем. И сходило все с рук, и Людка продолжала гнуть классово чуждую политику, строить всем глазки, красить ноготки и носить ажурные колготки. На физре ей тоже все сходило с рук: и неумение стать на мостик и лазить по канату, зато нас с Андреем физрук гонял аки сидоровых коз – видать не мог простить моего дурацкого падения на соревнованиях в беге с препятствиями на финишной прямой, и того, что Андрей пришел на соревнования прихрамывая – неудачно зарядил кому-то в зуб ногой днем раньше.
Так мы и росли: Людка – вся в мыслях о принцах и дорогой косметике, Андрей – дворовой жизнью, я – разрываясь между кружком радиоэлектроники, двором, тренировкой и помощи родителям в воспитании младшего брата и сестры. Огорчало только одно: ни Людмила, ни Андрей, в отличие от меня, нисколько не походили на гадких гусят. Это были скорее добрый молодец и красна девица, без всяких там подростковых неприятностей.
И вот подошел день окончания школы, нам выдали аттестаты, мне при этом швырнули серебряную медаль (а светила золотая), Людка получила корку с двумя пятерками – по пению и физре и остальными тройками, и Андрей – со всеми трояками. Встал вопрос – куда дальше? У меня такого вопроса не возникало: конечно, программирование ЭВМ. Людка пошла со мной, и … прошла! Благодаря мне. Исхитрилась даже проучиться два курса, потом залетела, вышла замуж, ушла в академ и больше к нам на факультет не вернулась. А мне там прочили большое будущее, даже оставили преподавать!
Андрей вообще никуда не пошел и через полтора года его загреб военкомат, впрочем, он этого хотел. Андрей любил оружие и вечно таскал с собой сначала рогатку, затем финки и кастеты. Иногда мы ходили с ними пострелять в тир, но его мечтой было заиметь собственное огнестрельное оружие. До этого мы в гараже моего отца сделали два кастета и все время таскали их с собой. Андрюха – для понтов, перед девчонками хвастать, я – из более практических целей. Каждый вечер, нам с Людмилой, приходилось возвращаться через парк, где постоянно что-то случалось: то вырывали сумку, то кому-то пробивали голову кирпичом. От станции метро до дома через парк двадцать минут, а так – четыре остановки автобусом с другой стороны. И идти через пустырь до дому. Шикарный выбор.
Помню, как возникли они передо мной, материализовавшись из темноты аллеи. Пятеро. Вот такие темные аллеи! Хорошо, хоть Людки в тот вечер не было, вместо занятий она отправилась на занятия.
- Куда спешим? - пропел один, остальные заржали и уставились на меня.
- А молчать на вопрос вообще не вежливо, ты знаешь об этом? – спросил другой, выступивший вперед.
Нащупываю в кармане спасительную тяжесть, продеваю пальцы в отверстие. При этом улыбаюсь как можно простодушней и наивней. Отклоняюсь назад и резко выдергиваю руку из кармана. Удар получился такой силы, что казалось, кулак вошел через рот до самого затылка. Еще бы, в этот удар были вложены годы тренировок и моя генетическая ненависть интеллигента к воинствующему быдлу. От моего удара он мгновенно грохнулся на дорожку. Не давая никому опомниться, я делаю подсечку ближайшему и бегу, бегу туда в темноту. Сейчас не до геройства, их больше и они сильнее. Сворачиваю в сторону, под ногами мягкая почва и прелая листва, шаги бегущего за мной человека и крик:
- Все равно мы тебя теперь убьем, сука!
А кто б сомневался! Перемахиваю через двухметровый забор, приземляюсь на левую руку и чувствую – сломана! Дорогу домой помню плохо, помню только как лежу и объясняю родителям, что на меня напали в парке.
Мама плачет, отец хочет вызвать милицию.
- Не надо… скорую… рука.
Оказался открытый перелом.
- Да ты хоть знаешь, кому тебе приспичило вломить по роже? – спрашивает потом Андрей. – Они тебя и впрямь в живых не оставят.
- Смутно догадываюсь.
Потом мы с Людмилой по вечерам ходили, сопровождаемые Андреем и целым эскортом шпаны. Пока Андрея не загребли в армию, мы были в безопасности. Потом, через год меня все же нашли, так же вечером, почти возле дома, случилось это как в песне «Иду с дружком, гляжу – стоят. Они стояли молча в ряд, они стояли молча в ряд, их было восемь». Этих тоже было восемь, а рядом со мной шла Людка. Это был мой первый перелом носа и четырех ребер.
- Беги! – до сих пор слышу я свой срывающейся голос. И мне ничего не оставалось, как бежать в более людное место – к универсаму. Потом, лежа под осенним дождем, чувствуя, как вода просачивается за шиворот, а сознание медленно покидает меня, думаю, как там Людка, неужели ее тоже поймали? Очень странное ощущение, когда снизу одежда пропитывается холодным, а сверху – теплым и липким… Но с Людкой ничего не случилось, через два часа, она вся заплаканная приехала с моими родителями ко мне в «Склиф».
Что-что, а на друзей мне повезло, хотя так раньше не казалось: в лучших друзьях натуральный бандюган и дама, в мыслях у которой лишь кому бы построить глазки, желательно не без выгоды. Но именно они поддерживали меня в трудную минуту, а я - их. Все три Людкиных развода, все болезни трех ее детей, эти кори-ангины-свинки мы пережили вместе. И выхаживать Андрея после раны, когда его машину прошили из «калаша», досталось мне вместе с его матерью, и чуть раньше, когда он, всеми покинутый сидел на своей заснеженной даче, предчувствуя покушение.
- Все оставили меня, эти мои липовые друзья, перо им в задницу, и бабы эти мои… Все разбежались, как тараканы, трясутся, падлы, за свои шкуренки. А ты уходи, не хочу, чтобы с тобой что-то случилось.
Был он пьян и сильно надломлен. До этого мы сильно поссорились из-за моего совета уходить в легальный бизнес:
- Сейчас уже не то время, год-два и все закончится. Тебя или пришлепнут или все собаки будут потом висеть на тебе! Всё припомнят, даже то, чего не было!
- Не тебе меня учить, Ванга хренова! Хочешь сказать, ты лучше меня соображаешь? Забирай, забирай мое дело, моих ребят и попробуй крышевать рынки, тебя завтра же в порошок сотрут! Не успеешь оглянуться!
Андрей занимался тем, что в отличие от остальных, действительно защищал коммерсантов двух рынков, нескольких автосервисов и заправок от остальной мелкой шантрапы, криминала покрупнее и даже Ментов продажных. Потом он напоролся на очень сильную криминальную структуру, для которых объекты Андрея были лакомыми кусками и было понятно – они пойдут на все. И они пошли…
После ранения Андрей создал частное охранное предприятие, выкупил два автосервиса и несколько заправок, а вот собак на него повесили безмерно, что было и чего не было, как и было предсказано. В основном повесили несуществующее, и два года его паскали по прокуратурам, окончательно подмочив репутацию. Мне пришлось употребить все свои связи и полезные знакомства, которых оказалось предостаточно.
- Вот что значит: переспать с половиной города, - иронизировал Андрей. – Везде эти дамы твои!
- Некоторым из них пришлось помочь чисто по человечески, а в основном – пришлось им компьютеры налаживать. Между прочим там не просто дамы, два прокурора и три адвоката.
- Ну, тогда я спасен, - ухмыльнулся Андрей.
Андрей был спасен, а меня опасность только поджидала. Случилось это так: Людмила со своим третьим мужем и детьми отправилась в Крым, но не одна, а для компании решила захватить подругу медсестру Майку с ее тогдашнем бойфрендом и меня без никого, в единственном экземпляре, то бишь. С первого взгляда на нее мое сердце оказалось разбитым, совершенно без всякой надежды. Солнце, море, все счастливы, кроме меня... Людка смеется.
- Ну хочешь, я с ней поговорю?
- Да ты еще дурнее, чем все про тебя думают! – отвечаю ей.
Отпуск проходит крайне хреново, и вот у ее френда заканчивается отпуск и он уезжает, а у Людкиного мужа настает день рождения, по поводу которого мы закатываем небольшую вечеринку, перерастающую в большую попойку. Приходят хозяева и другие квартиросъемщики, вернее, флигелесъемщики. У хозяев находится гитара, которую мучают все по очереди, и сыграв пару песен откладывают. Потом она переходит ко мне, и начинается! – весь вечер пою и пью. И как пою! С соседних дач приходят послушать, затем присоединяются к нашему празднованию. За вечер была спета изрядная часть репертуара Высоцкого, Визбора, романсов Вертинского, русского рока и шансона. Глаза более чем пятидесяти присутствующих прикованы ко мне, пою до хрипоты, после каждой песни выпиваю, а хмель не берет меня, в такую минуту, когда смертельно хочется нажраться. Ну почему?
Потом кто-то ставит музыку, все идут танцевать, а меня Майка отводит наверх.
- Мне кажется, тебе хватит пить, иначе умрешь от алкогольной интоксикации, - говорит Майка и взяв меня под локоть ведет ко мне в комнату, помогает лечь и снимает с меня кроссовки, затем садится на кровать, спиной ко мне.
- Как кружится голова, - говорит она. И у меня тоже все плывет перед глазами, то ли от ее присутствия, то ли алкоголь начал действовать. Я вижу ее загорелую спину в вырезе сарафана и мои руки начинают снимать его лямки.
- Что ты делае-е-шь? – тянет она. Я тяну ее за руку, вынуждая лечь рядом. К моей чести, мне все же удается раздеть Майку, и даже пару раз поцеловать, она не сопротивляется, но это было всё – дальше на меня навалился пьяный сон.
Утром она лежала на моей руке, но проворно вскочила от моего пристального взгляда.
- Уй, как болит голова! – застонала она, во что, по правде говоря, верилось с трудом, судя по ее сияющему виду.
- Пить, - с трудом просипели мои губы.
- А, раненый боец очнулся! – прокричала она и побежала вниз в чем была. По потолку плавали солнечные зайчики.
Майка протянула мне огромную жестяную кружку и я пью, стараясь поймать ее руку для поцелуя.
- Молодой человек, то, что мы с вами переспали, еще не повод для знакомства, - внушительно говорит она.
- В моих правилах после первого поцелуя предлагать скомпрометированной девушке руку и сердце, - довольно галантно заявляю я.
- Ну ты и фру-уукт! – с этими словами она подхватывает валяющийся на полу сарафан и выходит из комнаты.
Через два дня мы уезжаем: сперва автобусом, а затем поездом. Едем в разных вагонах: Людмила и дети в купе со мной, Людкин муж и Майка – в плацкарте. Людка мечется туда-сюда, я лежу на верхней полке, наблюдая, как ее дети сооружают себе домик, занавесив простыней нижнюю полку. Спрашиваю про Майку у Людмилы, не хочет ли она поменяться со мной на купе.
- Ей и там хорошо. Познакомилась с какими-то хмырями, в карты сидят играют. Да не волнуйся ты, она трахается со всем что движется! Дойдет и до тебя очередь.
Опасливо кошусь на ее возящихся детей.
- Но я хочу чтобы она меня полюбила! – восклицаю я страдальчески. Людка делает такие глаза, которые у нее были на первом курсе после первой лекции по матанализу.
Дома, в Москве, первым делом навещаю Андрея и жалуюсь на Майку.
- Да, ты никогда не жалуешься, вижу: дело серьезно, придется принимать меры.
Он критически осматривает меня:
- С одеждой у тебя все в порядке, даже я завидую твоим костюмам, а носишь ты их с природным шиком. Обаяние у тебя ого-го, только что фонарные столбы в тебя не влюбляются. Даже знаешь, на меня действует…
- Но-но, - грожу я.
- Так, знаю в чем дело, тебе нужна тачка!
- Но у меня же есть!
- То ездящая рухлядь! Возьмешь мою, красную.
- Гоночную «Феррари»? Но это будет уже пижонство!
- Будет, если не сменишь костюм. Поехали, подберем что-нибудь из новой коллекции и к моему парикмахеру заедем.
Через несколько часов входим в квартиру Андрея.
- Вот теперь совсем другое дело, глянь на себя в зеркало! – сияет Андрей.
Из огромного зеркала на меня смотрит юный обаятельный гангстер с темными бархатными глазами и бриллиантовой серьгой в ухе. Короткие волосы гангстера, уложенные в виде торчащих перьев, слегка удлиненные на висках блестят от геля. Юный развратник явно собрался посетить гей-клуб.
- Ну и что это? Они же из меня натурального педика сделали!
- Ирка, на твой женский взгляд, - кричит Андрей проходящей жене, - правда, очаровательный юноша получился?
Ирка смотрит в мою сторону и плюется. В этот момент у меня в кармане предательски звонит мобильник.
- Андрей, - говорю я срывающимся голосом, - звонят с работы, у какой-то фирме в компах вирус. И как я поеду таким павлином?
- Не ссы, поедем вместе.
Сотрудники фирмы явно испытали шок, стараясь определить мою половозрастноориентационную принадлежность.
- По-моему полный успех! – заявляет Андрей.
- А это точно мужская одежда? – спрашиваю я, теребя какие-то кружевные рюши на воротнике рубашки.
Едем к районной поликлинике, паркуемся возле тротуара и терпеливо ждем выхода Майи. Выходящие из двери старушки неодобрительно косятся на ярко-кричащую буржуинскую машину, выглядящую нелепо среди этих обшарпанных стен. Показывается Майка, идет вдоль кромки тротуара, трогаю машину и медленно еду рядом. Она оглядывается, чуть улыбается, однако же, отступает подальше от машины к стенам домов. Опускаю тонированное стекло и машу ей. Не узнает, идет дальше. Выхожу из машины на тротуар.
- Здравствуй, Майя, не желаешь прокатиться?
- А, Сашка, привет! Под пидора маскируемся? И машинка к костюму напрокат?
И пошла к остановке.
- Нет, Андрей, но ты слышал? Она все просекла!
- Да слышал! Я уже готов подарить тебе эту тачку, но этим делу не поможешь! Может ей подать завтра лимузин? Слушай, а может драку организовать с твоим участием, это должно произвести на нее впечатление!
- Какая драка, я у нее в полном игноре! В таком виде только в гей-клуб ходить!
Дома, перед зеркалом, прикидываю, насколько был пугающим мой вид для нормальных граждан.
- Мать, Фредди Меркьюри реианкарнировал! – кричит проходящий отец в кухню матери. – Теперь у нас в доме будет жить педик!
У отца своеобразное чувство юмора, передавшееся и мне: точным, правда весьма жестким. Он всегда говорил, что у меня две ипостаси: помесь лагерной коблы с казанским гопником образца 70-х и гибрид Терминатора с хиппаном.
- А поворотись-ка сынку! – продолжает ерничать он. – Нет, пожалуй, это гангстер в гламуре!
Пожалуй до этого никто моим стилем не возмущался, кроме менеджера одной из фирм, торгующей компьютерами, где мне довелось подрабатывать во время преподавания. Нас было трое: я, в то время гибрид Терминатора с хиппаном, некое подобие битника в потертом свитере, и молодой программист, чей стиль походил на мой нынешний. Кроме этого, была еще клубная девица из информационного отдела с любовью к высоченной платформе, синей туши для волос и блесткам для ресниц. Менеджер заглянул, ужаснулся и приказал к завтрашнему дню прийти в белых рубашках и галстуках.
- А этого постричь! – заявил он, тыкая в меня пальцем. Наверное его смутили мои длинные мелированные волосы.
Автосервис Андрея оказывал услугу аренды автомобилей и среди них был настоящий лимузин, и именно его мы посылали каждый вечер вместе с корзиной роз. На третий раз она позвонила и вместо благодарности устроила скандал.
- Из-за тебя я поссорилась… - рыдала она в трубку, - все ты…
- Со своим хахалем? Ты же его не любишь и он тебе ровным счетом ничего не дает!
- Откуда ты это знаешь?
- Интуиция. Такие как я чувствуют других лучше, чем обычные люди, но, черт побери, даже мне не ясно, почему из всех мужчин ты выбрала этого хрыча? На том конце телефона призадумались, было слышно только тяжелое от недавних рыданий дыхание Майи.
- Ну, надо же мне с кем-то спать, - глубокомысленно изрекла она.
- Скажи, что такое есть у него, чего нет у меня?
- Навязались на мою голову одни идиоты! - истерически завизжала она и швырнула трубку.
Нет, в самом деле, что она в нем нашла, в этом Сан Саныче, мелкой чинушке, серой моли с брюшком и проплешкой, скучном, сером, скупом и мелком душою человечке с бесцветными глазками; она – яркая, красивая и пробивная женщина? Оказалось, всему виной были прописка в Москве и ведомственная квартира.
Через три недели позвонила Людмила, сообщая драматическим голосом новости:
- Майку бросил Сан Саныч! – мое сердце радостно дрогнуло. – С его почину ее уволили и отобрали ведомственную квартиру. Она сидит у меня и плачет. Может ты ее заберешь себе?
- Куда же я ее заберу, - пугаюсь я, - мои родители будут против. А она согласна?
- Я у нее не спрашивала, но, скорее всего – нет.
Пришлось срочно просить у Андрея грузовик и пару рабочих, чтобы перевезти Майкины вещи к нам.
- Не может быть и речи, чтобы она жила у нас! – заявили родители. – Мы ради этой квартиры всю жизнь работали и троих детей воспитали!
Нет, не такие они уж прагматичные люди, мои родители и не угла им жаль, просто им не понравилась Майка и мой поступок.
Грузчики понесли разобранные Майкины шкафы обратно, вниз. И я начинаю собирать свои вещи.
- Ты что, тоже уходишь? – спрашивает мама.
- Отныне мое место рядом с ней. Я ее люблю по настоящему и это мой выбор.
Лицо матери чернеет, затем бледнеет, в комнату врывается отец, принимаясь кричать, что человеку в моем возрасте уже надлежит мыслить более рационально. Мне ничего не остается, как молча отодвинуть их.
Едем в ночь к Андреевой даче: грузовик и гоночный «Феррари» позади, со мной за рулем, Майкой на переднем сидении и одним из грузчиков, который не влез в кабину. По радио играет: «Ты не ангел, но для меня ты стала святой…». Прожигаю Майю взглядом, отчего грузчик на заднем сидении почему-то краснеет и опускает глаза.
Разгружаем то, что называется мебелью, складываем у Андрея в гараже (наверное, она там лежит и по сей день, надо будет у Андрея спросить). Обстраиваемся всю ночь и весь последующий день.
Так Майка вместо скучной административной моли и тихой жизни приобрела программиста с внешностью юного обаятельного гангстера, с которым не соскучишься, да чужую дачу в качестве жилья, правда очень крутую: с сауной, двумя бассейнами – крытым и обычным, бильярдной, камином и домработницей.
Следующий день отсыпаемся в разных комнатах – Майка наверху, а я рядом со столовой и просвещаем день изучению окрестностей. Обычный дачный поселок полузакрытого типа в часе езды от Москвы, все дорожки в тротуарной плитке, солидная охрана - из Андреевой конторы – на выезде, шлагбаум, а дальше – асфальт в ближайшую деревушку.
В три часа – обед, во время которого Майка принялась меня дразнить: проводить ступней по моей ноге под столом, отчего что-то оборвалось в моей груди и сладко запело. А она берет и роняет вишню из варенья себе в вырез блузки.
- Ай, она холодная, достань ее, - кричит она и смеется.
Я, перестав что-либо соображать, шарю у нее рукой под кофточкой.
- Да не так вытащи, губами!
В этот момент злополучный фрукт шмякается на пол.
- Надо застирать, - говорит она. – Ты мне поможешь.
И мы идем наверх...
Выхожу из комнаты в Майкином халате, где-то глубокой ночью, когда понимаю, что смертельно хочу есть и курить. Иду, почти не чувствуя под собой пола и… натыкаюсь в столовой на Андрея, который стоит, отвернувшись к окну и курит. Официант и горничная убирают объедки и разбитые тарелки.
- Когда ты приехал?
- Мы с ребятами приехали в четыре.
- Кто у нас?
- Гости. Мои друзья с девками, хотели в баньке попариться.
- Где они?
- Спят. Третий час ночи.
- А ты?
- Не спиться, - отвечает. – Тоска это все, люди – свиньи! Я вот тебе поражаюсь, Сашка, твоей вере в людей и умению все превращать в праздник. До сих пор помню, как сдуру согласился пойти с тобой на байдарках! Крупа намокла, как мы ее ни упаковывали, хлеб раскис, консервы куда-то уплыли, я сижу мокрый и злой как черт, зубами у костра лязгаю, а ты орешь песни под мокрую гитару и хоть бы хны. И все начинают улыбаться… Как же повезло Майке, а она даже своего счастья не понимает. И мне повезло, что у меня такой друг. Но я тебе завидую… Должен это признать. И боюсь за тебя. Да, Майка будет с тобой, мы тут всё слышали, что творилось у вас в комнате, ее крики по всему дому были слышны. Вот мне бы любая баба за два часа надоела хуже редьки, а твоя Майка не совсем понимает свое счастье. И уйдет от тебя как только наступят первые трудности, что разобьет тебе сердце, а это убьет тебя. Это не тот человек, что будет с тобой всю жизнь!
И она ушла от меня, но когда уже все трудности были позади. Всю осень мы прожили на даче Андрея, но с первым снегом, часовая езда до города превратилась в трехчасовую, что для работающего в Москве человека является катастрофой. Пришлось подыскивать квартиру в городе. Два года мы мыкались по съемным углам, не задерживаясь иногда даже недели на одном месте. И все это время у меня даже мысли не возникало о собственной квартире, сама мысль мне казалась невозможной из-за постоянных соседей, необходимости строить с ними контакты. Необходимость политкорректности помешала бы мне быть собой. Помню одну коммуналку, которая тоже запомнит нас надолго, потому что именно там отмечался мой день рождения. Объясняю, так я человек разноплановый, то у меня очень много друзей и знакомых с различными вкусами и взглядами, поэтому редкий мой день рождения обходился без драки или крупного скандала. В этот раз собралось человек пятьдесят. Самыми взрывоопасными были двое: девушка, которую все звали Барсик, колоритная особа с короткоподстриженными ярко-рыжими волосами, вся в татуировках, с пирсингованным ухом и неизменным желанием начистить кому-либо пятак, а так – яркая и неординарная личность; второй – Гриня, бас-гитарист одной из малоизвестной группы, детина метра под два, с окладистой бородой и пышной шевелюрой.
- Так, - говорю я Людке, - Гриню я беру на себя, ты следи за Барсиком.
Через час Людмила подлетает ко мне с ужасом в глазах.
- Там твоя Барсик!... Убери ее от меня! Она пыталась затащить меня в душевую!
- Риточка, - обращаюсь я к девушке-журналистке, похожей на Марлен Дитрих, в сером облегающем костюмчике и узких очках без оправы, - возьмите Барсика на себя, чтобы она у меня не распугала половину народу.
В результате драка все же была: соседи по коммуналки пытались побить Аникеева, бывшего моего коллегу по преподаванию в институте, тихого интеллигентного человека, за то, что он пытался курить в коридоре.
В два ночи, когда все дошли до кондиции, мы устроили концерт на коммуналкиной кухне: я и Гриня – электро-бас и акустик. В это время в комнате шли танцы. Внезапно раздался ужасный шум: из нашего окна выбросили стол, по предложению все того же Аникеева! Тот воспринял буквально мои слова о том, что «стол нужно выкинуть в окно на фиг». Вообще-то имелось ввиду вынести его в коридор.
Естественно, после всего этого нам было отказано от квартиры.
Вскоре меня уволили и из магазина, причиной чего послужило мое нежелание больше выполнять работу за пятерых. Вообще-то у меня нехорошая черта: браться сразу за много поручений, даже те которые не входят в мои обязанности и везти весь это воз, пока не начинаю крениться под их тяжестью. Тогда я все это бросаю, оставляя лишь свои обязанности, что возмущает моих сослуживцев и они доходят до белого каления – как, Сашка Киселенко имеет наглость не освобождать от работы целый офис, а сидит и играет в стрелялки в свободное время! Поэтому пришлось взбрыкнуть и уйти. Хорошооплачиваемой работы по специальности не нашлось, пришлось идти работать в автосервис, чтобы оплачивать съемную квартиру. Майка, несмотря на мои протесты, работала на Черкизовском рынке, а вечером шла в мединститут. Мне приходилось встречать ее у станции метро, потом мы шли по заснеженному району к нашей коммуналке, выдыхая вместе со словами облачка белого пара. Потом мы садились на кухоньке пить чай, ты гладила меня по руке, заходили соседи, зло гремели кастрюлями, чашками и несли еду в комнаты. А мы все сидели и сидели, курили, разговаривали, и тесная кухня с висящей на пололке жирной паутиной и тусклой лампочкой уплывала куда-то, растворяясь. И не было людей, более счастливых, чем мы. Если бы все магнаты мира скинулись, то не смогли бы купить даже минуту нашего счастья. А между тем мы каждый день танцевали на битом стекле, пытаясь дышать в полном вакууме…
И все же, несмотря на всю мою любовь к ней, Майка не была тем человеком, которого я ищу всю жизнь, это было понятно уже тогда. Смешно сказать, но все началось, когда мне было лет десять, и на глаза в школьной библиотеке попался сборник стихов и баллад Алексея Толстого. Там была, позже зачитанная мною до дыр, а затем вырванная из книжки «Песня о Гаральде и Ярославне». Там описывалось как Гаральд, будущий норвежский король, сватается к киевской княжне Ярославне, получает отказ, идет сражается чтобы забыться, но каждый удар боевого топора посвящает славе Ярославны. Добыв славу и власть, он вновь возвращается в Киев и теперь уж дева благосклонно относится к нему, а он трон и богатство, добытое в бою, бросает к ее ногам. Тотчас перед глазами у меня встал ее образ. Это лицо… Именно его я ищу все эти годы. У моей Ярославны были длинные светлые волосы, непременно волнистые. Поэтому длинные волосы превратились в мой фетиш. Конечно, у Майки длинные волосы, но темные и прямые. Но не это качество отличало Ярославну: она верила в Гаральда и ждала его. Потом, будучи его женой, провожала на смертельную битву… Майка никогда в меня не верила, относясь ко мне со снисходительностью. Ах, Гаральд с Ярославной, мои эротические фантазии детства… Эти листики прошли со мною весь ужас переселения и до сих пор лежат в письменном столе.
Но в тот момент мы были счастливы и не задумывались о будущем. На другой день было воскресенье, друзья Андрея собрались за столом и все с завистью смотрели на нас. Девчата вздыхали и косились на меня со смесью восхищения и опаски. Вечером мы с Андреем поехали выбирать кольцо для Майки. Он даже хотел позвать Ирину на помощь.
- Мы тут обручальные кольца для Майки и Саши выбираем, так не поможешь ли нам, а то мы оба плохо в этом шарим.
- Да вы оба сдурели! – ответила она, однако приехала – женщины, во всем, что касается колец, особенно обручальных, пусть даже чужих, всегда готовы принять участие.
- Нужно непременно с бриллиантиками, - заявила Ирина. – И тебе тоже!
В результате мы объездили полгорода и купили Майке сногсшибательное кольцо с бриллиантами, а мне самое обычное.
- Все равно это ваше мероприятие сплошное скоморошество, - заявила Ирина.
В субботу, без моего ведома и согласия Андрей созвал гостей, арендовал ресторан и заказал лимузины. Получилось, что без меня, меня женили. Увидев все это, едва не лишаюсь чувств.
- Не пойду! – заявляю я. – Не надо из этого делать дешевого шоу!
И со мной едва не делается истерика. Почти всегда Андреевы попытки сделать мне приятный сюрприз заканчивались нашей ссорой. Один раз, он помогал получить номера на мою новую машину: «э 696 ух» - по-вашему это смешно или престижно?
- Но я же хотел тебе сделать приятный подарок! – оправдывается он. – Собрал гостей, пригласил артистов, привез стилиста и парикмахера, арендовал вам номера-люкс, украсил их цветами, все розы пришлось скупить на двух рынках, а ты не ценишь! Хотел даже Лещенко пригласить, да он на гастролях, и ты его не любишь, еще чего доброго, пивной бутылкой в него швырнешь! Позвал «Виагру» и «Сливки».
- Дурак! Ты что, издеваешься? Мне ваша «Виагра» не нужна, сам ее жри! Ненавижу гламурных дур! Не мог хотя бы «Сплинов» заказать!
- Зато там будет Маршалл. Тебе же «Парк Горького» в школе нравился.
Эта его память о нашей общей юности меня растрогала до слез.
Вопреки ожиданиям, все прошло замечательно, только Майка сначала тоже упрямилась, отказываясь ехать, но когда узнала про артистов и номер с розами, расплакалась от умиления. Вообще, на этом празднике много кто не сдержал слез, только до сих пор не знаю – были то слезы радости, жалости или зависти. У всех, наверное, по разному. Моих родителей не было. Андрей их звал – додумался! – но они отказались. Зато была его мать, которая тоже плакала, но то были слезы радости.
- Дай тебе бог счастья, Сашенька, ведь ты его заслуживаешь, как никто другой! Если бы не ты, Андрей бы гнил в тюрьме, если бы вообще был жив! Я всегда поощряла вашу дружбу, и то, кем он стал, полностью твоя заслуга.
Из-за нее у меня произошла ссора с родителями и сестрой. Сдуру мы пришли вместе на день рождения моего отца, мать попросила меня сбегать за продуктами. Возвращаюсь и застаю Майку в слезах: ну чего можно сказать такого самому пофигистичному в мире человеку, чтобы он рыдал такими крокодиловыми слезами, а? Спрашиваю Маринку – молчит, спрашиваю Майку – молча плачет и тянет меня за руку уходить.
- Да что у вас тут произошло?
Тут Маринка и брякнула:
- Совесть поимей, Саша, блядь эту убери из-за семейного стола!
Мне очень хочется ударить Маринку, но она же младшая! Поэтому высыпаю весь знакомый запас отборной матерщины на ее голову. А вот Пашка, ее муж, был менее сдержан и все-таки ударил меня, да так, что мне пришлось лететь через всю комнату, приземляясь аккуратно на праздничный стол.
- Павлик, прекрати, ты убьешь Сашеньку! – заплакала моя мать. Она понимала, что «Павлик» здоровенный мужик, почти в центнер веса с эдакой ряхой, а ее «Сашенька» вовсе не здоровенный мужик, хоть роста приличного, и физиономия у меня вполне благообразная. Но она не учла, что Павел изрядно нализался, а у меня еще в крови ни грамма, и он чешет кулаки время от времени ради скуки, а я делаю это почти профессионально уже семнадцать лет.
Ко мне побежали Майка, чтобы помочь подняться, и Павел, с намерением ударить меня еще раз. По дороге он отпихнул Майку. Зря он это сделал!
- Пойдем, выйдем! – ору я, уже представляя, как падает опрокинутый нами буфет с посудой.
Так или иначе, мне удалось спустить его с лестницы, хоть он до этого приложил меня об дверцу лифта. Затем он получил тяжелым «гриндером» в ухо, сложился пополам, прижимая окровавленное ухо, затем несколько пинков, гнавших его к лестнице, затем подсечка и он летит, считая ступеньки-пеньки-пеньки. Пока он не опомнился бью его снова, лежащего, ногой по почкам и лицу. На верху площадки стоят родители, брат, Марина и Майка. Она уже улыбается, соседи с любопытством приоткрывают на цепочках двери и тотчас же прячутся. Крик матери:
- Ты убьешь Павла! Хватит!
Брат произносит одно лишь слово: «Охренеть!!!»
Поднимаюсь в квартиру, смываю кровь с рук и лица, свою и Павла, и ухожу из этого дома навсегда. В такси Майка держит меня за руку и восторженно заглядывает мне в глаза. Да, Андрей был прав, драка на нее произвела впечатление.
Потом… Потом что-то стало уходить из наших отношений. С ее стороны, не с моей. Она больше не смеялась, ее глаза не блестят. Чувствую, как лежит она ночью без сна, отодвинувшись от меня подтянув колени к подбородку, с открытыми глазами, черные мысли копошатся в ее голове. Протягиваю к ней в темноте руку, и она не переплетает со мной пальцы, как делала это раньше, а резко переворачивается на другой бок. Иду курить на кухню, долго смотрю в темноту окна.
- Ты чего не спишь? – спрашиваю.
- С тобой заснешь – всю ночь там где-то ходишь! – зло отвечает она.
Наступило время уклоняться от объятий. Напряжена как струна и опустевшие глаза смотрят сквозь меня. Телевизор смотрит не так как раньше – положив голову мне на колени, а, сгруппировавшись в углу дивана, и лучше ее не трогать. Я начинаю побаиваться Майку, вернее, ее внезапно начинающихся истерик. Это теперь ее обычная реакция на мои прикосновения.
Так и сидим по разным комнатам (если она вообще дома), даже едим в разных местах: я на кухне, она обычно все утаскивает в комнату. Даже не разговариваем: за каждым моим вопросом следует ее обвинительный крик. У нас не может быть детей никогда, но где здесь моя вина? Так долго продолжаться не может, вот почему в первый момент, когда она сообщает, что собралась уходить, на меня нахлынула волна облегчения. Ужас неопределенности закончился и началось моя битва с собой.
- Ты хоть меня любила? – кричу из комнаты.
- Нет.
Дверь захлопывается.
Ах, моя любовь, ядовитое ракообразное разрастание души, почто твои ростки, некогда непрочные и слабые взлелеяли мои руки, не вырвав вас с корнем? Моя любовь к тебе – ужасная серая тварь, присосавшаяся к сердцу, пьющая мою жизнь и отравляющая мозг процессом своей жизнедеятельности. Убить тебя можно двумя способами: убив мою душу или скинув предмет обожания с пьедестала. Почти год пришлась потратить на борьбу с чувствами, в результате от райских кущ любви в моем сердце остались лишь накорчеванные пни, о которые спотыкаешься всякий раз, когда туда заглядываешь.
Потом пришла пустота. Самое страшное не абсолютно белая пустота – полное отсутствие цвета, а ртутно-серая. Серая, давящая пустота, бесконечная и всепоглощающая. Но она пришла только через год, когда все чувства были мертвы, а пока приходилось бороться.
Так вот, к вечеру того дня приехала Людка и ее муж, причинявшись меня утешать. Эти ее пироги помню до сих пор. Так она ко мне и ездила целую неделю по вечерам, невзирая на протесты мужа и возмущение голодных детей. Насильно кормила, болтала о всяких глупостях, чем сильно помогала мне: априори глупость бессмертна, эрго – жизнь существует за пределами этих стен.
Приходил и Андрей, только мне не совсем хотелось, чтобы он видел мою слабость. Именно он был для меня с детством образцом для подражания, и между нами существовала негласная борьба, он это понимал и зачастую давал мне фору, на что с моей стороны следовали не совсем честные средства борьбы. Иными словами, все приемы хороши, лишь бы победить. Каюсь!
- Хватит прокисать! Едем играть в бильярд!
- Уйди, красотка, я в печали!
- Не пойдешь, на руках вынесу! – грозиться он, натягивая на меня носки.
- Я драться буду, - вяло сопротивляюсь я.
- Знаю, поэтому прихватил двух ребят для помощи. Ни в какой ты не в печали, человека в депрессии можно двигать как шкаф и он даже не пикнет!
- Кто не пикнет – шкаф?
- Вот сейчас поедем, развеселим тебя, кутнем с ребятами как в старые добрые времена! Даже моя Ирка поедет, ради тебя согласилась!
- Ну вот, ты будешь сидеть с Ирой, она тебе слова не даст вставить, кроме тебя я никого не знаю… - пытаюсь отмазаться я.
- Ничего, найдем тебе какое-нибудь тело, чтобы сопровождало тебя.
- Но зачем мне тело? У меня свое есть, мне нужна душа человека!
- Ну извини, я не этот черт, как его, Фауст, который души скупал!
- Андрюша, это Мефистофель скупал! – этим высказыванием он меня веселит да невозможности.
Вечером того же дня звонит Майка.
- Представляешь, я оказывается, выбросила в мусор свой паспорт, сегодня приходил какой-то бомж, нашел его в баке! Как только нашел меня! Есть же еще честные люди! Теперь паспорт воняет, его менять не хотят, как же мне жить с грязным паспортом? Так ты придешь к нам в гости? – кричит она радостным голосом. Вот детская непосредственность сволочи! При этом даже сама не осознает своей сволочности.
- А как жить с грязной душой?
- А? – недоумевает она.
Бросаю трубку.
Нет, мы продолжаем общаться, она до сих пор считает что мы лучшие друзья с ней, а я не считаю. Я до сих пор не понимаю, что делаю у этой странной чужой женщины в гостях или зачем она приходит ко мне, говорит о чем-то. Майка раздвоилась для меня на два совершенно самостоятельных человека: одна - медсестра с длинными волосами, учащаяся на вечернем и скитающаяся со мной по съемным квартирам, безудержно хохочущая над любой шуткой , богемная звезда, отдававшая по ночам мне свою нежность, другая – врач-кардиолог Майя Викторовна, строгая, чуть располневшая после родов, с черным каре, говорящая каждое слово обдуманно и веско. Нет, доктор Поликарпова, не с вами мы бродили обнявшись в ту осень по дачному поселку, напевая «Листья желтые по городу кружатся…» и не нам завистиливо-испуганно глядели жители деревушки и пассажиры бронированных машин, едущих в наш дачный поселок… И не вы помогли мне тогда в барной драке, ударив одного из амбалов табуретом по голове. Один из них подвалил тогда к Майке и пригласил ее танцевать, два других стояли чуть поодаль. Она отказалась, он тянул ее за руку, Майка с ужасом смотрела на меня, и во взгляде была мольба не ввязываться. Майка поднялась, собираясь идти.
- Она со мной! - поднимаюсь со своего места я.
- Чего-о? Повтори!, - амбал смотрит на меня с интересом, как энтомолог на редкостный экземпляр насекомого.
- Оставь в покое мою жену, вот что! – ору я на весь бар. Официант мигает вышибалам, и те спешат к нашему столику, но прежде чем они его достигают я лечу к противоположной стене вместе со столиком. Вот тогда-то мне и сломали нос второй раз. Черт бы побрал мою природную тягу к пацифизму – никогда не бить первым! Еще говорят, я люблю драться: обратно же ж неправда – все любят бить меня с самого садика, просто теперь иногда я даю сдачи чуть сильнее, чем следовало. То недобор, то перебор…
Прежде, чем кто-то успел опомниться, Майка обрушивает на голову одного из них стул, что приводит их в ступор до такой степени, что подоспевшие вышибалы выводят их, как малых детей. Это была моя самая бесславная стычка, позволившая узнать, зато майку получше.
Да, ту Майку я продолжаю любить, жаль, что она умерла, наследница ее тела и имени меня совершенно не волнует. Иногда ее призрак приходит ко мне ночами и вечерами и шепчет: «Помнишь меня?», вот почему оставаться дома было невозможно. Ни Мураками, ни булгаковская «Белая гвардия», лежащая на обеденном столе с ее кремовыми шторами, отделяющими жестокий внешний мир от турбинского уюта, не могли спасти меня от него.
Окна спальни выходят во двор, где уже зажглись конфетные фонари, от чего комната приобретает праздничный оттенок. Зажигаю свет, романтический флёр исчезает, зато тоска остается. Решено, еду в клуб, родное, порядком поднадоевшее место, где все до боли знакомо.
В восемь вечера тут пусто и скучно, хорошо хоть нет никого из знакомых, и нет необходимости поддерживать разговор. Смотрю на дальний столик и замечаю девушку, которую вижу тут впервые. Выглядит она вполне обычно: светлые волосы, заплетенные в косичку, толстый шерстяной свитер, темная юбка до колен. Она сидит боком, и я вижу лишь ее профиль, но мне кажется, что она немного испугана или смущена. Пригласить бы ее на танец и рассмотреть поближе.
Что меня убивает в подобных клубах, так это музыка! Направляюсь к барной стойке.
- Мариш, ну что у вас за музыка? Тебя еще не тошнит от жуткого коктейля из «Тату» и «Ночных снайперов»?
- Изрядно подташнивает, а что делать остается? Может ты чего нового сыграешь?
Иду к синтезатору, играю «Серегу Санина», «Милую мою» и «Девочку-пай». Мимоходом пытаюсь рассмотреть девушку: все же она очень похожа на воображаемую некогда мною Ярославну. Только бы видеть ее глаза, по ним можно понять многое. Именно по взгляду нахожу я своих. Годы практики, интуиция, вкупе с логикой, привели к тому, что я читаю людей как открытые книги. Один взгляд в ее глаза, одно прикосновение позволили бы мне понять, кто она и что здесь делает. Играет «Эл амор» и я решаюсь: встаю, подхожу к ее столику и молча стою, протягивая ей руку. Она вскидывает глаза, в которых испуг и радость и протягивает узкую ладошку. Танцую, стараясь даже не коснуться ее. Садимся за столик, и я поражаюсь, как просто и безыскусно она говорит, не выделываясь, как некоторые клубные девицы, не пытаясь создать вокруг себя тайну и интригу. Смотрит на меня с интересом, хотя в глазах ее робость и осторожность. За пять минут она рассказала о себе почти все. Оказалось, что и рассказывать-то у нее особо нечего: за двадцать лет она успела закончить две школы - музыкальную и обычную, поступить в консерваторию и приехать в Москву из Одинцово. Что здесь на съемной квартире, и работает в садике музработником, по клубам не ходит, сюда пришла впервые и ей не особо здесь нравиться, и что зовут ее Леной. Предлагаю ей поехать еще куда-нибудь, она отказывается, так мы и просидели весь вечер, проговорив о разном, в основном о кино и музыке.
- О, уже два часа! – ужасается она.
- Позвольте мне вызвать вам такси.
- Не стоит, - отвечает она, - тут до моего дома двадцать минут ходьбы.
Идем по улице, и я все же отваживаюсь почитать стихи, первый раз, хоть иногда тоже хотелось, но девушки были не те.
- Позвольте, - говорю, - почитать вам Анненского.
Она удивленно смотрит на меня, хотя это удивление скорее радостное.
- Вообще-то я больше Блока с Бродским люблю…
А потом начинает читать сама… «Гаральда»!
- Это мое любимое, с детства!
Меня словно током ударило! Да она же сама похожа на Ярославну, это именно та, кого я ищу уже много лет! Она держит себя немного отстранено, словно пришла сюда из далеких времен и есть в ней особая таинственность, которой не было ни в Майке, ни в Рите, несмотря на всю их внешнюю экзальтированность. Майка была просто девушкой, рядом с которой воздух наполнялся чувственностью, человеком, грешившим с невинностью ребенка. Рита, несмотря на всю утонченность – всегда шпильки, кружевное белье, тонкий позолоченный мундштук в тонких наманикюренных пальчиках, была настоящим офицером СС. Вся редакция перед ней трепетала, она могла словом размазать человека по стенке так, что ложкой потом не отскребешь! Вот что значит настоящий филолог!
Нет, это совершенно другая, а какая, не могу определить.
Мы расстались возле ее дома, договорившись вместе пойти слушать Генделя в субботу. С тех пор мы часто виделись по вечерам, ходили гулять по городу. Пару раз она даже приглашала меня и моих друзей на свои выступления в консерватории. И когда она вышла на сцену в длинном платье и распушенные светлые волосы Андрей сказал:
- Да это же просто принцесса!
Потом я вызываюсь отвезти Леночку домой. Она садится на заднее сидение и протягивает мне розы.
- Это тебе! – говорит она.
Я вздрагиваю и слегка отстраняюсь.
Леночка садится на заднее сидение и начинает всхлипывать.
- Ну почему ты не похожа на женщину! Мне нравятся женщины, понимаешь, а ты выглядишь как мужик! Каждый раз я вздрагиваю, глядя на тебя, прежде чем нахожу в тебе что-то от женщины. Иногда очень долго искать приходится! Мне всегда хотелось быть на твоем месте, мне, понимаешь! У тебя же даже имя почти мужское!
- Вообще-то по паспорту я Александрина, - отвечаю я и начинаю хохотать до слез.
- Чего, чего я такого смешного сказала! – кипятиться Леночка.
- А то, что мне много раз говорили: ну почему ты не мужчина? А теперь подвергают сомнению то, что все-таки я женщина.
Я завожу машину и она едет сквозь снежную пелену, унося по Котельнической набережной двух Гаральдов и ни одной Ярославны. Что остается делать, если наш мир стал настолько жестким, что стало невозможно просто провожать кого-то на битву, а потом сидеть и ждать? Остается только действовать… Принцессы не выжили, остались лишь стервы, герои и серая масса.
29 ноября-7 дек. 2006 г. Ростов-на-Дону