Я видел Пола Маккартни не далее чем вчера. Сегодня вечером он улетает.
Концерт произвел на меня не лучшее впечатление. Я надеялся, что это будет сильнее, чем Элтон Джон, но оказалось иначе.
Все началось с погоды. Днем дождь то лил, то прекращался, а потом уже лил долго и не прекращался до начала концерта. Мы приехали в 20:15, Пол вышел в 21:30, все это время был не просто дождь, а штормовой ливень. За 1,5 часа на нас и на соседях не осталось ни одной сухой нитки. Окружение, в которое мы попали, было не лучше погоды. Конечно, мы были не в вип-зоне, а на галерке, сбоку от сцены.
Сначала я пристроился на заборчике, в силу моего роста, это был шанс увидеть хоть что-то. Но компания которая нас вскоре окружила, дышала перегаром, курила, и кто-то ЕЛ КОЛБАСУ! Это на концерте Маккартни, который приехал пропагандировать вегетарианство. Который сам вегетарианец уже 40-лет! И для меня вегетарианца пускай, и с меньшим стажем, это было уж слишком.
Потом, наконец появился Пол, меня посадили на плечи, и я его наконец-то увидел. Я конечно смеялся и орал от радости, когда смотрел на все его битловские «ужимки», которые никуда не делись. Все эти покачивания и так далее... И когда он пел, это, конечно, доводило нас до восторга.
Но я заметил, что настроение у него было не очень. А потом долго думал: почему же?
После второй песни, мы стали выбираться. Мы были мокрые до трусов, но не в этом была проблема. Проблема была в толпе, которая совсем уже «съехала». Пьянь толкалась, била пустые бутылки, бросала их под ноги соседям... За зонтиками и головами не было видно даже экранов. Кроме того, повсюду жутко воняло спиртным.
Все это, для меня лично очень сильно контрастировало с настроением «Битлз».
На Крещатике установили экраны, но смотреть на экран, и не видеть его самого…Ночью, абсолютно мокрыми, на ветру… В этом не было смысла. И мы побрели к метро.
Добравшись домой, мы досмотрели половину концерта уже по телику, в прямой трансляции. К тому времени Пол уже снял пиджак, остался в розовой рубашке, с вышивкой. Одет он был безукоризненно, все как всегда, все как надо.
Но я заметил, что между песнями, он хоть и пытался улыбаться, но иногда кривился как будто от боли. Голос его заметно подсел, и из-за этого он время от времени фальшивил, или вообще не мог дотянуть на высоких.
Объявляя песни, он читал с электронного суфлера фразы по-украински, это было забавно, и я бы не сказал, что у него не получалось…
Но все-таки что-то было не то. Особенного живого контакта с публикой не было. Он все делал как всегда, но слишком технически.
Я смотрел его недавние интервью и концерты, он хоть и делал все то же, но все время был радостный, и счастливый. А в Киеве, ему что-то мешало. Он был какой-то очень уставший, хоть и не подавал виду. Как говорит Дядька «такова его профессиональная харизма».
Еще сильно смущало то, что большинство песен были из репертуара «Битлз», я надеялся, на другое, надеялся что он раскроется, споет свои новые песни. В самом новом его альбоме отражена переоценка ценностей… Но он пел песни «Битлз», причем еще и не слишком удачно.
Он не был похож на «Битлз», и самого себя показать, он тоже будто бы побоялся. Я не почувствовал Душу «Битлз», хотя в глубине души, на это надеялся.
Таким я видел Сера Пола Маккартни, 14 июня на Майдане Незалежности, а каким он увидел меня, станет понятно позже.
Желаю ему выздоравливать поскорее, он нужен всем нам, не меньше, чем мы – ему. И счастливого ему Дня Рожденья.

Сегодня мне приснился Ален Гинзберг. Жалею об одном, что скоро я забуду это настроение. Я шел будто бы по нашей квартире, зашел в дополнительную комнату-коридор, с голубой батареей и старыми окнами.
В комнате была табуретка, на табуретке сидел Ален и что-то писал в моей тетради, моей ручкой. Я подошел к нему справа и заглянул: он писал свои стихи, как мне показалось, новые. Он приветливо повернул тетрадь ко мне и я смог рассмотреть написанное, и сказал: "Какой у тебя интересный почерк!"
Никто из нас ничему не удивлялся, мы общались в основном жестами, потребности говорить не было. Он подвинулся на своей табуретке, и я сел рядом. Я обнял его за плечо, и своей щекой чувствовал его бороду, он был теплый, наши энергии были схожими и слились, так мы сидели под голой лампочкой.
А потом попрощались и расстались без сожалений, как будто я пошел не далее чем в соседнюю от него комнату.
Я проснулся во сне и все силился написать стих о своем сне в котором, я видел Гинзберг. Но меня все время отвлекал кто-то из домашних, раз восемь.
Потом я проснулся и ничего не забыл.

PS Ален не менялся, выглядел абсолютно бытово, адекватно. Лысоватый, в рубашке с
подтяжками, такой каким был в свои 45-40.

Шабат шалом!

Ой-ой! Берегите мои уши от Ваших предупреждений. И давайте цдаку пожирнее, и выполняйте построже мицву. И не думайте, что мы из вашего стада, в 60-х из этого все равно ничего не выйдет. Даже если бы мы постарались.
Ну, а сейчас, пожалуй, возможно. Разве, что если Вы нас к себе пригласите.
Хотя в любом случае я и Дилан относимся к вам благосклонно.

Проповедь ирландца

Оставьте цензуру парней с воротничками у которых свои взгляды на целибат.
Не верте им, если в воскресенье, они скажут, что Дилан – Бог! Тем более не верте, если вам это скажут в Cубботу.
Бог не ездит на мотоциклах, и тем более и духу его (Духу Его) не было на американских дорогах. Да и выглядит Он совсем иначе! Хотя Он тоже пишет песни, в этом они с Диланом, пожалуй. сойдутся. Впрочем, как не крути, у Бога все равно получается лучше. И нее отпирайтесь заранее, если мы еще ни разу не слышали!

«Благословен Господь Б-г наш за все»
Мне снится сон: я предаюсь молитве и напарываюсь грудью на острые пики Холокоста. Кроссовки на моих ногах превращаются в кандалы, а дороги Америки – это терновый венец.
Заблудившийся Моисей не теряет надежды, но народ ропщет ежесекундно. Воющий ропот как ветер проносится до преисподней, и ангелы затыкают уши.
Вынужденная общность отдается в моей голове ядерной дозой аптечного аспирина.
Репортеры, великие писатели и археологи собирают свой яд губами солдатской гармоники.
Я видел, как пришедшие люди и забрали у моих братьев крылья, - я отдал им свои добровольно.
Старый раввин говорил: «Если один еврей ушибется, другой вскрикнет»
Толпа глупо улыбается, пока изгой вскрывает себе вены. Прерванные надежды, и молодые люди разбегаются в разные стороны, клокочущие молитвы, обрывки воспоминаний как краткие сны праведников…
Ангелы гоняют ворон колокольным звоном.
С утра, бреясь и надевая свои вериги, я думал о том, считал ли кто-нибудь из тех, что я видел это происходящее реальным?

(с) Айзенхайм

Проснувшись однажды запоздалым февральским утром ты идешь на кухню и давишься лишенным каких-либо качеств завтраком. И ты включаешь радио и даже не крутишь ручку. И радио обогащает тебя совсем не тем, что тебе нужно. Ты живешь, не понимая, зачем ты здесь. Ты как будто бы родился, будучи одной ногой в прошлом, одной ногой в будущем. Тебя как бы - нет здесь.
Тебя не колышат сплетни и передряги соседей. Но ты не подозреваешь о том, что когда-нибудь твое настоящее станет для тебя самого прошлым. И кому-то новому будет совсем невдомек те реалии, в которых сейчас ты «давишься» своим бутербродом.
Мир, стоящий на пороге очередных перемен ты воспринимаешь обыденно. Ты ходишь в кино. И тебе душно от привычной кому-то реальности. От того, что многие назвали бы тихим уютным домом. Не зря ты любишь бунтарские песни.
Тебя манят и привлекают стихии, тебя поражает новая музыка. Но ты тоннами слушаешь старую.
Ты словно паук набрасываешься на книги. Ты бродишь и мечтаешь о том, что прошло и том, что когда-нибудь будет.
Ты знаешь, что ты кочевник, и не только в крови и генах, ты знаешь - этим пропитан воздух, и старые песни, и страницы желтой книжки торчащей из твоего кармана. И в общем, мало что ново.
Я уберегу себя от патетики. Я уберегу себя от ностальгии и сантиментов. Я еще ничего о тебе не знаю. Я сам поедаю свой завтрак и кручу такую же ручку, точно такого же радио в надежде поймать хоть что-то, хоть какой-нибудь знак или признак, что скажет, что со мной будет дальше. Но все будет – как будет.
И пусть никто, никогда не посмеет ставить себя на твое место. Ты никогда не стоял на месте.
Поэт, и ленивый завтрак, и будущие странные встречи, и кофе и бутерброды, и бунтари и революционеры и пьяные драки в какой-то момент сжимается в точку, где-то на дне времени. Гринвич-виледж - всего лишь пятно на карте. Ты яркая красная точка. Ты постоянно в движении.



(с) Айзенхайм

Борщ – не великое дело. Не считайте его наибольшим достоянием России. Достояний России не передают по нашим частотам.
Походный набор: дорожная сумка из плотной, потертой ткани, и главное – чтобы было чем бриться. Хотя бриться Бобби, ты конечно не будешь.
Колесатые путешественники. Хотят убедить всех, что они бесстрашны. А сколько из них в ближайшее время проверит на собственном опыте вероятность теории о бессмертии души? (напишите мне письмо, если эксперимент удастся) Засыплет осколками метала выдающиеся хайвэйские дороги Великой Америки.
Рулите отсюда братья, вам здесь больше не рады.
Любит ли мать-Америка гордых? Способна ли она вытерпеть такую конкуренцию? Для тех кто любит, поставьте что-нибудь патриотичное, а я на своем месте, и у меня к Дилану есть дела.


(с) Айзенхайм

Кажется, это называется потоком сознания?
Ну, так хорошо, я напишу все как есть: соприкосновение ума и рисунка материальной энергии – всего-то?! Вот он я – весь!
Если 60-е, прошли, то...
К чему бы я это?
Сейчас я в этом сомневаюсь.
Я даже не думаю об этом, я не думаю так.
Оставьте другим эти философские категории, (пусть потом пишут романы, о том как Дилан работал богом).
60-е – это, как ехать бы мне на машине, по американским равнинам на юг. По бокам – щебень или кактусы и поэтика Дилана.
Солнце всходит и солнце садится.
Если бы я жил в Израиле, Америке и Индии, я бы в совершенстве знал корни этой поэтики, поэтики Боба Дилана.
С одной стороны – все так обычно, эта реальность, как будто куртка приросла к спине и стала второй кожей, с другой – это явление Вселенского Масштаба. И я не увеличиваю.
Хотел бы я честно знать, за что мне любить Боба Дилана? Обосновать это логически…
Я часто забываю, что у них этикет и благостные правила. А я бываю разный. Уважение к Дилану ничего от меня не требует и никому, на самом деле не помешает. Молясь о благе Вселенной, я вполне мог бы упомянуть и его. Но разве такие вещи можно планировать?!
Белые люди. Часть мира. А мир – чей? Недостатки – это изъяны нашего восприятия. Святые не видят недостатков, они их не ищут.
Я бы не стал селить в своем уме ничего больше, сложнее, чем это. Защитить Миссию от самих себя. Что может быть более сложным?

(с) Айзенхайм

Мы спорили
открыто,
мы жили
напоказ,
мы бродили без цели.

Мы убивали время,
мы себя не жалели,
мы не были свободны,
но были безумны.

Мы охотно влюблялись,
мы редко любили.

Мы забросили учебу,
мы сожгли все что было традиционным,
мы попрали национальную гордость.

Нас проклинали в лицо,
нас проклинали за глаза.
Нас сторонились,
нас не приимали.
Мы грубили,
мы огрубели.

Мы разбились,
сдолбались,
нас пристрелили,
мы сдохли и переродились,

но остались упрямы в своей надежде.



Айзенхайм (с) 2007