Изъ Ялты въ Москву (я.В.М.)
Феди Каменскаго

27 ое июня 1894 года.

В пятницу 24 июня мы, т.е. я, брат и мама собирались отплыть на пароходе «Михаил» в Одессу, чтобы через Киев попасть в Москву; но так как этот пароходишко оказался очень старым и дрянным, то мы заблагорассудили отправиться на «Владимире». О нем отзывались, как о надежном пароходе. Перед отъездом мама нас послала отслужить молебен, и я, помниться очень невнимательно молился.
В воскресенье в 9 часов утра, за целый час до отхода, мы были уже на пароходе. Мне захотелось в последний раз взглянуть на ту благодатную страну, где я прожил 6 месяцев. Погода была прекрасная, ясная, море спокойно, чуть заметный ветерок пробегал кое-где пятнами по воде; вся набережная и горы отражались в волнах; воздух так был прозрачен, что верст за 15 отчетливо виднелись столетние сосны, покрывающие собою точно мхом склоны гор; по правее из каменистого ущелья выглядывает татарская деревня Ай-Василь с белой мечетью; с дальней части деревни подымался тонкой струйкой голубоватый дымок и только на некоторой высоте расстилался по воздуху; прямо обрывистые слоистые горы у уступами спускающиеся к самому городу; по – левее блестит белой полоской водопад Учан-Су, и подымается конусообразная, вся поросшая лесом, гора; в верстах в 2 от морского берега идет влево шоссе на Севастополь и белой лентой мелькает порою, извиваясь между зеленью и скалами; дальше начинается виноградники Ливадии. А само лазурное море окружило себя бордюром из тины подобными чистейшему кружеву. Ялта довольно живописна расположенная, потонула в садах, в которых преобладают пирамидальные стройные кипарисы и тополя.
С каким нетерпением стремился я поскорее в Россию ( так зовут в Крыму среднею и северную Россию), которую я уже с декабря месяца не видал, но тут вдруг очень не захотелось уезжать.
Нас провожали многие знакомые: пришли даже те, которых мы не ожидали. У всех были какие-то глупые серьезно торжественные лица. Все спешили передать тысячи поклонов и сказать разные пожелания на дорогу. Вдруг раздался густой первый свисток. Я вздрогнул от неожиданности. С минуту еще свисток откликался в горах и наконец затих. Суетня на пароходе поднялась страшная, хотя еще целых ½ часа осталось до отхода. Капитан велел спешить с погрузкой. И вот по трапам забегали туда и сюда носильщики турки в чалмах и фесках, таща огромные тюки и гогоча во все горло. Фаэтоны под зонтами от солнца то и дело подвозят новых пассажиров. Народ столпился на молу. Я заметил в толпе молодую даму с господином; она плакала и что-то кричала больному генералу, которого с трудом вели на пароход. (Не знаю, слез ли он в Севастополе). Наконец – второй свисток. Провожающие стали прощаться и сходить с парохода. Погрузка кончилась, и стало спокойнее. Команда расставилась, что бы при третьем свистке исполнить приказания капитана. Наконец, давно ожидаемый, третий свисток. Трапы отдаются на мол, отпускают канаты, и винт завертелся, взбурлив воду. Пароход тяжело повернул носом в море и пошел, смело рассекая волны. Мол остался позади. Долго потом еще видны были провожавшие, махающие платками.
Наш путь лежал в виду берега до самого Севастополя. И вот мимо нас потянулся живописный берег. Прежде всего, показалась дача, где мы жили: домик у моря в Швейцарском вкусе, весь в саду и обросший чайными розами. Вот мелькнули белые крыши Чукурлара, и потянулись виноградники Ливадии с красивыми башенками, кое, где торчащими. Вот, наконец, сам дворец, окруженный тенистыми парками, так что одна крыша выглядывает между кипарисами. А там Ай-Тодорский маяк на отвесной скале, Алупка со своим бурым замком, Георгиевский монастырь, и много других красивых местечек.
На глядевшись на берег, мы все втроем спустились в кают-компанию выпить кофе.
Пассажиров на пароходе ехало много во всех классах. С нами в первом классе, который помещался в кормовой половине было человек 40; семейство князя Бебутова, какой-то поручик, ухаживавший за француженкой, дама довольно разбитная, Шестаков1 - герой турецкой войны – ехал с дочерью симпатичной девочкой лет 15; он ехал встретить жену, которая должна была прибыть из-за границы, Кувшинов – дядя нашего московского товарища Прянишникова; еще господин, ехавший по делам; 2 офицера и другие.
После кофе мы отправились осмотреть наши каюты и вещи. Чтобы попасть с палубы в отделение кают, нужно спуститься по короткой лестнице на площадку: прямо идут двери в кают-компанию, а по бокам: направо в дамское отделение, налево мужское. Следовательно мы с мамой были разделены. Мне и брату достались койки в большой каюте, я внизу, Вася надо мной и еще пассажиров 6, в том числе и поручик. Хотя к дамам не пускают, но мы все-таки пошли посмотреть, как устроилась мама. Вполне удовлетворенные все втроем вышли на палубу.
Пароход шел у Георгиевского монастыря. Погода продолжала быть прекрасной, только ветер стал сильнее. Все пассажиры высыпали наверх и успели перезнакомиться. Я, Вася и один гимназист из Тифлиса, вероятно еврей, ехавший с матерью во II классе, пошли осматривать пароход. Я обратил внимание на маленькие пушки по обеим бортам, которые все время чистил матрос. Он нам объяснил, что из них стреляют в случае, какого ни будь несчастья или во время тумана, чтобы не налететь на другой пароход. Народу в III классе везде было много: некоторые, не успев получить места, просто на дороге лежали. Человек 30 было арестантов.
В 12 часов звонок призвал нас завтракать. Почти ни кто не отказался, потому что качки не было заметно. Все были веселы и оживленно разговаривали. После завтрака каждый занялся своим делом. Я сел читать.
В 2 часа прибыли в Севастополь. При входе в Севастопольскую бухту стояли 4 броненосца и величественно смотрели на нас. На пристани поднялась такая же суетня, как и при отходе из Ялты. В 4 часа «Владимир» должен отчалить. Оставалось 2 часа стоянки. Мама нас отпустила с Кацем (фамилия гимназ.) в город погулять. По дороге зашли в музей. Полный воспоминаниями о геройской обороне Севастополя. За ½ часа до отхода вошли опять на пароход. Мама была с Христофоровыми: мать ехала с сыном в Одессу заказывать памятник умершему брату. Ее сын учился с нами в Академии. После второго свистка на пароход приехал какой-то генерал. Человек 15 из офицеров провожали его и на целые ½ часа задержали пароход. В 4 ½ мы выходили из бухты, отдав салют военным судам. По выходе из Севастополя обедали. Стол был прекрасный, общество весело. Многие из пассажиров не явились, потому что начало покачивать, в том числе и мама. После обеда мы сходили к ней, и вышли на палубу. Ветер затих, но море было не совсем покойно. Мы выходили в открытое море. В дали виднелся узкой полоской берег освещенный вечерним солнцем. По левый борт заходило солнце на горизонте в безграничное море и алой полосой блестело на нем. В перегонку за пароходом ныряли дельфины. Кое – где виднелись паруса судов окрашенные заходящим солнцем, да пролетит розовая чайка, медленно взмахивая крыльями. Береговая полоса все больше и больше уходила в море и через 2 часа совсем скрылась. Мы вышли в открытое море!
Я присел к барышне Шестаковой и заговорил какую-то чепуху. Она была скучная и неразговорчива. Я заметил, что ей не до меня и постарался скорее отойти. Когда уже совсем стемнело, я, Вася и Кац пошли на нос парохода. Палуба была прибрана, и всё спокойно. Мы подошли к вахтенному и разговорились с ним. Он нам рассказал, что еще гимназистом из 5 класса бежал от родителей и поступил юнгой на пароход, который отправился в Средиземное море. Возвратившись домой, он примирился с своими родными, но морскую службу все-таки не бросил и вот теперь на «Владимире». Потом он попросил у нас папиросу и выкурил ее потихоньку. В дали показался огонек: это был Тарханкутский маяк. Вахтенный дал звонком знать капитану, что справа виден маяк и все опять успокоилось. Мы пошли смотреть машину. Она была год тому назад обновлена. Я ни разу не бывал в машинах морских пароходов, поэтому меня это очень заинтересовало. Машинист нам объяснил все ее части и сводил нас в канал, где лежит винтовой вал. Кацу вздумалось спросить, что машинист и кочегары будут делать в случае несчастия и если пароход будет погибать? «Его святая воля», ответил машинист. Мы вышли из машинного отделения и пошли спать.
Уже было 10 ½ часов, и все пассажиры спали. Вася снял все верхнее платье, а я только сапоги и курточку. Часы повесил в мешочки, которые были у каждой койки, и, не долго думая, заснул. В двенадцатом часу я проснулся и вышел (покурить) на палубу.
С носа дует ветер. Небо чисто и темно, звезды отчетливо выделяются в нем. Все тихо. На море мертвая зыбь. На юге зарево от заходящей луны. Кое-где блестят белые гребни волн на темном море. Дым из трубы длинной черной полосой проходит по небу и заслоняет звезды. По размахам мачты видно, что покачивает. Пароход от действия машины немного трясется. На корму прошел матрос посмотреть на аппарат, показывающий быстроту хода. Никаких огней на горизонте я не заметил. Наконец я сошел в низ и заснул.
Вдруг меня будит мама, неодетая, взволнованная: «Скорей, скорей на палубу, случилось какое-то несчастье». Я и Вася наскоро оделись, я захватил даже мои часы. В каюте была страшная суматоха: кто одевался, кто надевал пробковый пояс, кто просто бегал. Мы втроем поспешили выйти, но когда бежали по коридору, то потухло электричество. Случилось что-то серьезное. Официант не потерялся и зажег свечи. Выбежав на палубу, мы первым делом стали спрашивать, что случилось, но никто ничего не знал. На палубе паника. Все пассажиры выбежали на верх, не зная, что делать, что предпринять, бегают, кричат, молятся. Со многими дамами дурно, но на них никто не обращает внимания: каждый думает о себе. Но мама усадила нас на лавочку и начала молиться, некоторые женщины присоединились к нам и, встав на колени, повторяли ее слова. В друг я заметил, что море все ближе и ближе поднимается к нам. Оно блестит каким-то слабым фосфорическим блеском. Мы постепенно погружались в море. Это меня ужаснуло. Я понял, что скоро вода должна поглотить нас. Как страшно это черное, мрачное море, как зловеще плещется оно о борта! Что же за той поверхностью, что там внизу? Смерть и могила. Неужели это море, которое я любил, так коварно, без жалости убьет нас и покроет на веки своими холодными волнами? Оно, не внимая ни каким мольбам, потопит нас живыми и скроет наши безобразные трупы от глаз родных и дорогих людей. Оно из своей таинственной глубины даже не известит миру о нашей участи. Разве непременно нужно умирать, не начав жить, не зная что такое жизнь? Умереть когда столько надежд возлагал я, столько планов строил на будущее, когда так хочется жить! Надо бороться со смертью до последней минуты, испытать все средства. Но что делать, когда кругом только вода и с нею смерть? Спасательные снаряды все разобраны, и даже многим пассажирам их не хватает. Остается только дожидаться помощи с парохода, который разбил нас. Но там забыли нас и заботятся только о себе. Отсюда видно, как мелькают фонари на пароходе. Это вероятно они осматривают свои повреждения. Как ни кричат от нас о помощи, о ней там и не думают. Тогда мы бросили всякую надежду на виновника нашего несчастья и заботились только, как дать знать о несчастии еще другому пароходу, которого огонек чуть-чуть мелькает на горизонте. И вот поднялись тревожные и отрывистые свистки, взлетели ракеты и запылал парус на мачте. Шипение ракеты, свистки, крики, вопли, все это смешалось, и получился такой шум, что страшно становилось и терялось присутствие духа. Наконец итальянцы прислали шлюпку (столкнувшийся с нами, оказался итальянский пароход). Мы бросились к трапу. Поднялась давка; каждый старался попасть в лодку, так что от тяжести людей трап затрещал и, если бы наши матросы не пригрозили топорами тем, кто лез вперед, трап оборвался бы, и все раньше времени покатились бы в море. Итальянцы испугались такого натиска и народа, повернули и были таковы!
Они больше не делали попыток к спасению нас. Мелькавший на горизонте огонек, который мы приняли за пароход, оказался поднявшейся звездой. Паника усиливалась. Сердобольная горничная, видя, что у нас нет поясов, откуда-то принесла нам один. Мы надели его на маму. Но она, не желая спасться одна без нас, велела его нам снять! И мы, по глупости, послушались и отдали его другим пассажирам. Потом мама почему-то потянула нас на мачту, и мы все полезли; за нами пассажиры. От нашей тяжести чуть не оборвались ванты. Спасаться на мачте в открытом море, конечно, бессмысленно. Мы слезли. При подобных катастрофах, если нельзя попасть в шлюпку, всего целесообразнее выбрать какой ни будь большой деревянный предмет, и в последний момент, в месте с ним сброситься за борт. Но тогда мы этого не соображали. В страшной суматохе мы трое держались вместе. Наконец корма опустилась в море, а нос парохода приподнялся. Тогда с мостика командир крикнул: «все на нос». Все бросились туда. Но мы успели добежать до середины, как нос резко поднялся еще выше, и весь пароход кормой ухнул в море. Я схватил маму, но в этот момент водоворот нас разъединило. Я оказался втянутым воронкой, которая образуется от быстрого погружения в море судна. В этой воронке меня долго крутило и я мечтал скорей бы потерять сознание. Но потом меня выбросило наверх, я хватил воздуха и опомнился. Нашего «Владимира» как не бывало, кругом темные волны с гребешками, ни людей, ни обломков. В отдалении светятся огоньки на итальянце. Я попробовал снять платье и сапоги. Но это все мокрое не снималось; мне удалось сорвать только курточку. А намокшие сапоги и брюки очень мешали и тянули вниз. Плыть некуда: берега нет, а забывший нас итальянец далеко; вероятно меня отбросило сильно в сторону, доплыть к нему в сапогах, я не надеялся; поэтому, чтобы сохранить силы, старался только держаться на поверхности. И это было довольно трудно, так как волны с гребнями каждый раз перекатывались через голову. Слава богу, кругом не было никого тонущих и меня не хватали за ноги. Теперь не понимаю, на что я надеялся, стараясь держаться на поверхности: ночью, в открытом море один среди волн! Меня поддерживал только упрямый инстинкт самосохранения. Никаких других мыслей и соображений не было в голове, только как бы удобнее встретить следующую волну. Долго я с ними боролся и наконец стал слабеть. В это время, не заметно для меня подошел «Синеус» и спустил шлюпки. Какова же была моя радость, когда я увидел одну из них! Из последних сил поплыл к ней. Но борта ее высокие, я совсем ослаб, и по спущенному мне веслу еле на нее взобрался. Попав в шлюпку (ону уже была полна спасенными), я почувствовал страшный упадок сил, озноб и рвоту морской водой, которой наглотался в море. После рвоты, я с удовольствием прижал к себе теплый фонарь со свечкой. В это время уже светало. А когда мы попали на твердую палубу «Синеуса», то уже было совсем светло. Мы пошли сушиться и греться в кочегарку. Там было так приятно жарко, что я хорошо прогрелся, а мои сапоги, брюки и рубашка высохли даже на мне. Потом, когда я вышел на палубу, яркое солнце уже сильно прогревало. (Администрация парохода нас хорошо приняла и накормила). На «Синеусе» спасенных было 15 человек и пять трупов. Но я не нашел ни мамы, ни Васи. Меня успокаивали, что они, может быть на «Колумбии», потому, что с появлением «Синеуса» она тоже спустила шлюпки и спасла погибавших. Столкновение произошло от того, что «Колумбия» шла не верно. По морским правилам при встрече суда должны держаться правой стороны, и таким образом свободно расходиться. «Владимир» при встрече с «Колумбией» пошел правой стороной, а она почему-то повернула в лево и поэтому резала дорогу и ударила нас в левый борт. Это ведь было ночью, когда капитан сам должен быть на вахте. Не смотря на это, после столкновения итальянский капитан Луи Пеше, выбежал на мостик в ночном белье; значит он спал. А командир «Владимира» Криун был на своем месте. Потом его подобрали на шлюпку. Но он так был потрясен несчастьем, что не желал быть спасенным и со шлюпки опять бросился в море. Его снова вытащили.



На фото обложка дневниковой тетради с записью данной истории и багажная квитанция с того рокового рейса парохода "Владимир" (поднята при извлечении из воды погибших пассажиров).