Бессонниц белые глаза
смотрели жадно в наши окна,
гремела в Киеве гроза
и дождь сплетал воды волокна
в одну сверкающую ткань,
что колыхалась над домами,
шептали губы:
«перестань...»
и тикал старыми часами
этюд сплетения чудес,
набросок медленного бреда,
и снова умер и воскрес
на кухне Карлос Кастанеда,
и подливал себе коньяк,
о чём-то споря с Рамакришной,
твердили мне, что я –
маньяк,
я соглашался еле слышно,
пытаясь всё связать в одно –
событий цепь и истин нити,
но осознав,
что – не дано,
устав от верениц открытий,

я уходил за облака
и становился облаками,
и подо мной текла река,
и, зачерпнув воды горстями,
я лил дождём на этот лес
стекла и камня, и металла,
и, сделав на руке надрез,
добавил красного в начало
восхода солнца над землёй,
когда пришла
пора
закончить,
ползущий чёрною змеёй,
очередной припадок ночи.

И замолчавший телефон,
бессильем слова изувечен,
сменился карканьем ворон,
и утром,
брошенным на плечи,
и золотые купола
сползали в прошлое,
ржавели,
а мы сидели у стола
и пили,
и конец недели
вторым пришествием Христа
однажды был ознаменован,
и я опять считал до ста,
закрыв глаза,
пытаясь снова
войти в безудержный поток
чужих речей и чьих-то мнений,
и тёк меж пальцами песок
необратимых воплощений
тебя в меня
и нас во всё,
пока на кухне тихо спорят
все те, кого мы не спасём,
кого давно сжевало море,
разбив зелёною волной
им грудь о скалы,
сердце вынув,
жизнь стала странной и больной,
когда я понял –
половину
оставил ливень нам, живым,
угар бессонниц –
нам, но мёртвым,
и сквозь коньяк табачный дым
пройдёт и станет очень твёрдым,
и мне с собой не совладать,
и этот день нас снова предал,
на раскалённую кровать,
с идеей –
верить в Кастанеду,
ложится получеловек
и умирает в полудрёме,
сорвав с глазниц остатки век,
чтобы увидеть что-то кроме
разнообразного «привет»
картонных замков интернета...

А в окна смотрит сотни лет
час бесконечного
рассвета...