Побережье.



… Поседевшая Ассоль различит судно вдали и заторопится к воде, тяжело опираясь о палку.

- Это за мной! Это за мной! – зарыдает она от счастья.

Её прекрасный юноша, герой всех грёз, любовь всей жизни - нынче совсем старик. 

Он примет её в свои объятия, осушит её слёзы, возьмёт на борт.

- Наконец-то, – выдохнет она, – я дождалась! Ты Грей? Ты заберёшь меня отсюда?

- Я Харон, - скажет старик. – Но ты дождалась. И я заберу тебя. (с)




Странно, но ты их себе представлял не так. Совсем не обвитой плющом кованой калиткой в цветущий сад. Когда ты впервые увидел Врата, ты не поверил, удивился, спросил у Максима, который привел тебя сюда. Максим усмехнулся так, словно ожидал подобного. И ничего не стал объяснять.

- Знаешь, Грей, меньше думай, и жизнь станет проще. А еще меньше думай о стереотипах. Смотри шире.

С тех пор прошло уже три жизни – это был рок, заговоренная на провал экспедиция, бесконечная спираль времени. Уже третий раз ты приходил к волшебному саду. Уже третий раз надеялся вернуть ту, что составляла для тебя смысл, свет, судьбу. Уже третий раз застывал в нерешительности, собираясь с силами, чтобы снова и снова шагать в неизвестность, бояться, ломать непокорную неудачу.

Все повторялось раз от раза: ранним утром рядом с тобой оказывался Максим (либо старым другом, либо случайным человеком) и показывал тебе изображение девушки – портрет или фотографию. И тут ты все вспоминал. Словно током било, ледяной водой обливало, срывало ветром туман прошлых смертей. 

Три жизни. Три страны. Три дороги. Одна душа.

- Понимаешь, Грей, - говорил Максим, - ты все такой же, хоть через сто лет, хоть через двести. И она все такая же – нежная, ждущая, твоя. Только ты, как и тогда, проходишь полмира прежде, чем понять, зачем идешь, к кому идешь. Ты опаздываешь. Она умирает. Все время. 

Ты морщишься от боли, Максим уже показал тебе ту, которую ты потерял, запрокидываешь на него лицо, шепчешь:

- Представляешь, как это горько – все время не успевать?

- Представляешь, как это горько – все время не дожидаться? – парирует он, и ты молчаливо соглашаешься, что горше бесконечного ожидания муки не существует.

Тебе хочется увидеть ее, ты привязан к ней прочной нитью, она для тебя – как Эвридика для Орфея. И ты виноват во всем, что с вами произошло. Ты не пришел, ты не смог потерпеть еще немного и обернулся у самой калитки – и ей, терпеливой, приходилось терпеть опять. 

Там, за Вратами, действительно раскинулся сад – и все такое светлое, замечательное, необыкновенно прекрасное. И Харон улыбчив, хоть и стар, и Стикс прозрачен, кубышки на водной глади. Но становится страшно. Просто так. Без причины. У каждого страх рождается не из-за каких-то внешних миражей и ощущений, а изнутри. И ты, Грей, тоже боялся и будешь бояться – ни чего-то конкретного, а просто бояться: так, что трудно дышать, холодная ящерка скользит по шее. Обнимает сухой лапкой твое горло, стремится под рубаху к самому сердцу. «Я живой, я живой», - твердишь ты, и ящерка становится меньше, таится где-то в нагрудном кармане, чтобы едва ты забудешь о том, что ты разумный, теплый и не мертвый, вскрыть тебе одним ударом ребра. 

А еще тебя очень угнетало одиночество, Грей. Всегда – от самого рождения. Каждую твою неудачно обрывавшуюся жизнь. Нет, у тебя, конечно, были друзья, ты увлекался женщинами, даже женился однажды, но… тебя не покидало чувство, что это не твое. Твое – Ассоль на самом далеком берегу, Эвридика в каменной клетке. Человек любит недоступное. Тогда он становится выше ростом. Тогда он стремится…

- Хватит думать, Грей, иди, - теребит тебя за плечо Максим, - это последняя попытка.

Ты вздрагиваешь. Ты слишком ясно все помнишь. Как переправлялся через Стикс, как плел какие-то небылицы, чтобы тебя пропускали дальше, как леденели руки, когда за твои рукава судорожно хватались прозрачные души умерших, как прекрасна была любимая, как безмолвны были ее радость и ее чувство. И ее боль тоже. Как ты возвращался потом по узкой тропе наверх, на твои щеки падали белые лепестки цветущих вишен, и ты забывал из-за своего безумного счастья об ужасной ящерке в кармане рубашки. А потом становилось смертельно страшно (глупый, глупый, здесь уже не было ничего смертельнее, чем есть, здесь и была сама смерть – в воздухе, в белых деревьях, в тишине), и ты оборачивался. И между вами снова оказывались твоя жизнь и ее смерть.

- Иди, Грей, - вновь повторяет Максим, и ты направляешься к Вратам. Ты не оглядываешься, не видишь, как долгий миг всматривается в твой исчезающий силуэт Максим, как поводит плечами, разворачивается и уходит прочь. 

Он знает, что ты уже не вернешься.

Проторенная тропа, если присмотреться, то в миллионах отпечатков, оставленных приходящими сюда душами, можно найти и твои следы – следы капитана, офицера второй мировой войны, и вот сейчас – ты в кроссовках, обычный среднестатистический российский парень. Харон сажает тебя в лодку, ворчит, жалуется на судьбу, на берега выходят души, жадно смотрят на тебя, плачут. 

И все повторяется до мелочей. Тебе уже опротивели замкнутые круги.

- Долго же ты шел, - говорит Ассоль уже без надежды, - одно условие, не оглядывайся.

Да, да, да! Я знаю, не оглянусь, да!

Но ты снова оглядываешься. 

И все.

- Ассоль! – кричишь ты, рвешь горло. Ничего. Тишина. Здесь можно утонуть в тишине.

- Не кричи, - говорит Харон, - перестань. Мертвые не любят шума.

Ты смотришь на него, расширяешь глаза.

- Харон, хотел бы ты уйти вместо меня? А? Харон?



…Поседевшая Ассоль плачет у тебя на плече. Ты дрожащими сморщенными пальцами касаешься ее белых волос, прижимаешь к себе сухое легкое тело. 

Ты перевозчик, старик, за эту очередную жизнь ты сросся со своей лодкой.

- Наконец-то, – выдыхает она, – я дождалась! Ты Грей? Ты заберёшь меня отсюда?

Ты не колеблешься и отвечаешь:

- Да, ты дождалась. Я Грей. И я заберу тебя.

Стикс по-особенному полноводен сегодня….

взято: http://sphandra.livejournal.com/8319.html