16 июля 1923 года, после окончания восстановительных работ, я переехал
в Эксхэм Праэри. Реставрация была грандиозным делом, так как от давно
пустовавшего здания остались только полуразрушенные стены и провалившиеся
перекрытия. Однако этот замок был колыбелью моих предков, и я не считался с
расходами. Никто не жил здесь со времени ужасной и почти необъяснимой
трагедии, происшедшей с семьей Джеймса Первого, когда погибли сам хозяин,
его пятеро детей и несколько слуг. Единственный оставшийся в живых член
семьи, третий сын барона, мой непосредственный предок, вынужден был покинуть
дом, спасаясь от страха и подозрений.
После того, как третий сын барона был объявлен убийцей, поместье было
конфисковано короной. Он не пытался оправдаться или вернуть свою
собственность. Объятый страхом, большим, чем могут пробудить угрызения
совести и закон, он горел одним желанием - никогда больше не видеть древнего
замка. Так Уолтер де ла Поэр, одиннадцатый барон Эксхэм, бежал в Виргинию.
Там он стал родоначальником семейства, которое к началу следующего столетия
было известно под фамилией Делапоэр.
Эксхэм Праэри оставалось необитаемым, затем было присоединено к землям
семьи Норрис. Здание пользовалось вниманием ученых, исследовавших его
сложную архитектуру: готические башни на сакском или романском основании, с
еще более древним фундаментом, друидической или подлинной кимбрской кладки.
Фундамент был очень своеобразным, и с одной стороны он вплотную примыкал к
высокой известняковой скале, с края которой бывший монастырь смотрел в
пустынную долину, в трех милях к западу от деревни Анкестер.
Насколько этот памятник ушедших столетий притягивал к себе архитекторов
и археологов, настолько ненавидели его местные жители. Ненависть зародилась
еще в те времена, когда здесь жили мои предки, и не остыла до сих пор, хотя
здание уже окончательно обветшало и поросло мхом. Я и дня не успел побыть в
Анкестере, как услышал, что происхожу из проклятого дома. А на этой неделе
рабочие взорвали Эксхэм Праэри и сейчас сравнивают с землей развалины. Я
всегда неплохо представлял себе генеалогическое древо нашей семьи, известен
мне и тот факт, что мой американский предок уехал в колонии при весьма
странных обстоятельствах. Однако с деталями я не был знаком, так как в семье
сложилась традиция умолчания о прошлом, В отличие от наших
соседей-плантаторов, мы не хвастались предками крестоносцами, героями
средних веков или эпохи Возрождения. Все исторические бумаги семьи
содержались в запечатанном конверте, который до Гражданской войны
передавался отцом старшему сыну с наказом вскрыть после его смерти.
Основания для гордости были добыты нашей семьей уже в самой Америке и
виргинские Делапоэры всегда уважались в обществе, хотя слыли несколько
замкнутыми и необщительными.
Во время войны наше благополучие пошатнулось, был сожжен Карфакс, наш
дом на берегу реки Джеймс. Во время того безумного погрома погиб мой
престарелый дед, а вместе с ним пропал и конверт, хранящий наше прошлое. Мне
тогда было семь лет, но я хорошо помню тот день - выкрики
солдат-федералистов, визг женщин, стенания и молитвы негров. Мой отец в это
время был в армии, оборонявшей Ричмонд, и после многочисленных формальностей
нас с матерью отправили через линию фронта к нему.
После войны мы все переехали на Север, откуда была родом моя мать. Я
прожил там до старости и стал настоящим янки. Ни я, ни мой отец не знали о
содержимом семейного конверта; я втянулся в массачусетский бизнес и потерял
всякий интерес к тайнам, несомненно, присутствовавшим в истории нашей семьи.
Если бы я только подозревал, с чем они связаны, с какой радостью бросил бы я
Эксхэм Праэри, и лучше бы он остался летучим мышам с пауками и зарос мхом.
В 1904 году умер мой отец, не оставив никакого послания ни мне, ни
моему единственному сыну, Альфреду, которого я воспитывал сам, без его
матери. Именно этот мальчик изменил порядок передачи семейных традиций. Я
мог поведать ему лишь несерьезные догадки о нашей истории, но во время
войны, когда он стал офицером авиации и служил в Англии, он написал мне о
некоторых интересных легендах, касающихся нашей семьи. Очевидно, у
Делапоэров было яркое и несколько зловещее прошлое, о котором мой сын узнал
из рассказов своего друга Эдварда Норриса, капитана авиационного полка Его
Величества, чьи владения находились возле нашего фамильного замка, в деревне
Анкестер. Поверья местных крестьян были столь колоритны и невероятны, что по
ним можно было писать романы. Конечно, сам Норрис не воспринимал их всерьез,
но они заинтересовали моего сына, и он описал их мне. Именно эти легенды
пробудили во мне интерес к нашим заокеанским корням, и я решил приобрести и
реставрировать живописный старинный замок, который капитан Норрис показал
Альфреду и предложил выкупить у его дяди, тогдашнего владельца, за очень
незначительную сумму.
В 1918 году я купил Эксхэм Праэри, но планы по его реставрации мне
пришлось отложить, так как мой сын вернулся с войны инвалидом. Те два года,
которые он прожил, я был настолько поглощен заботами о его здоровье, что
даже передал партнерам ведение своих дел.
В 1921 году я остался один, без цели, без дела, на пороге старости и
решил занять оставшиеся годы восстановлением приобретенного дома. В декабре
я ездил в Анкестер и познакомился с капитаном Норрисом, приятным, полным
молодым человеком, который был высокого мнения о моем сыне. Он помогал мне
собирать предания и планы для восстановительных работ. Сам Эксхэм Праэри не
произвел на меня особого впечатления - стоящее на краю пропасти скопище
древних руин, покрытых лишайниками и грачиными гнездами, башни с голыми
стенами, без полов и какой-либо отделки внутри.
Но постепенно передо мной вырисовывался образ величественного здания,
где жили мои предки триста лет назад. Я начал нанимать рабочих для
реставрации и тут столкнулся с давним страхом и ненавистью крестьян
Анкестера. Эти настроения касались как самого замка, так и всей древней
семьи, и были так сильны, что передавались даже рабочим, нанятым на стороне,
и они разбегались.
Сын рассказывал мне, что когда он был в Анкестере, его избегали только
за то, что он - де ла Поэр. Теперь я почувствовал нечто подобное на себе и
долго убеждал крестьян, что почти ничем не связан с моими предками. Даже
после этого продолжали они недолюбливать меня, и собирать их легенды я мог
только через Норриса. Похоже, люди не могли мне простить, - что я собираюсь
восстановить ненавистный замок, который они воспринимали как логово злых
духов и оборотней.
Анализируя собранные Норрисом предания и отчеты ученых, я пришел к
выводу, что Эксхэм Праэри стоял на месте очень древнего храма друидической
или додруидической эпохи. Мало кто сомневался, что здесь совершались самые
жуткие обряды, которые, вероятно, потом влились в культ Кибелы, занесенный
римлянами. По сохранившимся на подземной кладке надписям можно было
прочитать: "БОЖ... ВЕЛИК... МАТЕ... ТВОРЕ...", что свидетельствовало о
культе Великой Матери, следовать которому безуспешно пытались запретить
римским гражданам. Как свидетельствуют раскопки, Анкестер был лагерем
третьего августианского легиона. Там храм Кибелы процветал и был всегда
полон почитателей, исполнявших бесчисленные обряды под руководством
фригийского жреца. Легенда гласит, что крах старой религии не остановил
оргии в замке, а жрецы перешли в новую веру, не изменив своего образа жизни.
Тайные церемонии не прекратились и после падения римского владычества,
некоторые из саксов восстановили разрушенный храм и, основав там центр
некоего культа, которого боялись во всех англосакских государствах, придали
ему сохранившийся доныне облик. Около 1000 года н. э. Эксхэм Праэри
упоминается в летописи как замок, окруженный огромным, неогороженным, так
как народ боялся туда ходить, садом, принадлежащий таинственному и
могущественному монашескому ордену. Замок не был разрушен викингами, но
после норманнского завоевания он, должно быть, пришел в упадок. Как бы то ни
было, в 1261 году Генрих Третий даровал замок моему предку Гилберту де ла
Поэру, первому барону Эксхэмскому.
До той поры репутация нашего рода была чиста, но потом что-то
случилось. В летописи 1307 года упомянут один де ла Поэр, "проклятый богом",
а в народных преданиях замок, построенный на месте языческого капища, стал
слыть зловещим и страшным местом. Эти предания вызывали суеверный страх,
усиливающийся под гнетом множества недомолвок и мрачных намеков. Они
представляют моих предков порождением демонов, среди которых маркиз де Сад и
Жиль де Ретц показались бы невинными детишками, и приписывают им вину за
случавшиеся на протяжении нескольких поколений исчезновения людей.
Самыми отрицательными персонажами легенд были, несомненно, сами бароны
и их прямые наследники. Если же какой владелец замка имел добропорядочный
нрав, он неизменно умирал быстрой, необъяснимой смертью, и его сменял новый
злодей. Казалось, у баронов Эксхэм был свой внутрифамильный темный культ,
открытый даже не для всех членов семьи и руководимый старшим в роду.
Строился он, по всей видимости, не столько на кровном родстве, сколько на
общности наклонностей, ибо к нему принадлежали и люди, вошедшие в семью со
стороны. Например, леди Маргарет Тревор, жене Годфри, второго сына пятого
барона Эксхэма, приписывали тайные убийства детей по всей округе, и зловещие
истории о женщине-демоне до сих пор рассказывают в приграничных с Уэльсом
районах. Упоминается в балладах, хотя и по другому поводу, ужасная история
леди Мэри де ла Поэр, вышедшей замуж за герцога Шрусфильда и вскоре после
свадьбы убитой им и его матерью. Священник, которому они поведали тайную
причину содеянного, благословил убийц и отпустил им грехи.
Подобные мифы, полные грубых предрассудков, меня задевали. Особенно
было неприятно стойкое недоверие к моему роду. Однако я не мог не
ассоциировать эти темные предания о моих предках с известным мне скандалом,
касающимся моего ближайшего родственника, двоюродного брата Рандольфа
Делапоэра из Карфакса, который воевал в Мексике, сблизился с неграми и стал
их шаманом.
Несколько меньше меня задевали туманные сплетни о воплях и стонах в
пустой, холодной долине под известняковой скалой, о запахе тлена,
поднимающемся оттуда после весенних дождей, о попавшем под ногу лошади сэра
Джона Клейва белом предмете и о слуге, который сошел с ума, заглянув однажды
в подземелье старого замка. Это были банальные страшные сказки, а я в то
время был убежденным скептиком. Сложнее было отбросить рассказы о пропавших
крестьянах, хотя в средние века такое не было редкостью. Смерть могла быть
расплатой за чрезмерное любопытство, а наколотые на пики головы несчастных
выставлялись тут же, на древних бастионах.
Некоторые легенды-были настолько необычны, что я пожалел, что в
молодости не изучал сравнительную мифологию. Например, одно поверье
объясняло обильные урожаи кормовых овощей в замковых садах тем, что они
служили пищей летучим мышам-оборотням, которые каждую субботу слетались туда
на шабаш. Но самым невероятным было предание о крысах. Однажды грязные
полчища алчных паразитов лавиной вырвались из замка, пожирая на своем пути
кур, кошек, собак, поросят, овец, Их ярость утихла после того, как они
загрызли и двоих крестьян. Произошло же это якобы через три месяца после
упоминавшейся выше трагедии, унесшей последних обитателей замка.
Вот что было мне известно, когда я со старческим упрямством проводил
реставрационные работы в доме моих предков. Ни в коем случае не стоит
думать, что упомянутые ненаучные сказки определяли мое умонастроение. К тому
же, меня постоянно поддерживал капитан Норрис и ученые, помогавшие мне.
Через два года реставрация была завершена - огромные расходы полностью
оправдались. Я с гордостью осматривал просторные комнаты, обитые дубовыми
панелями стены, сводчатые потолки, стрельчатые окна и широкие лестницы.
Все черты средневековья были тщательно сохранены, современные детали
естественно вписывались в старинные интерьеры. Дом моих предков был
восстановлен, и теперь я мечтал утвердить в округе добрую репутацию древнего
рода, последним представителем которого я был, Я намеревался поселиться
здесь и доказать всем, что де ла Поэру (я возобновил подлинное написание
нашей фамилии) совсем не присуще быть врагом рода человеческого. Моя жизнь
обещала стать приятной еще и потому, что, несмотря на средневековый облик,
все интерьеры. Эксхэм Праэри были совершенно новые, и мне не грозили ни
паразиты, ни привидения.
Итак, 16 июня 1923 года я переехал, а со мной в замке поселились семеро
слуг и девять кошек, которых я очень люблю. Самого старшего кота,
Ниггермана, я привез с собой из Массачусетса, остальным обзавелся, пока во
время реставрации жил у капитана Норриса.
Пять дней мы жили спокойно, я занимался в основном классификацией
сведений о нашей семье. Ко мне попали довольно подробные отчеты о последней
здешней трагедии и бегстве Уолтера де ла Поэра, пропавшего во время пожара в
Карфаксе. Выходило, что обвинения моею предка в убийстве всех спящих
обитателей замка, кроме четверых доверенных слуг, не были лишены оснований.
За две недели до случившегося он сделал какое-то потрясшее и изменившее его
открытие, о котором он, если не считать отдельных намеков, не рассказал
никому, роме слуг, ставших его сообщниками и тоже бежавших.
Однако эту преднамеренную резню, жертвами которой стали отец, три брата
и две сестры, простили крестьяне и постарались не заметить судебные власти:
виновнику удалось ускользнуть в Виргинию безнаказанным. Говорили, будто он
избавил землю от некоего древнею проклятия. Что за открытие подтолкнуло его
на столь ужасный поступок, я не могу даже предположить. Зловещие предания о
своей семье Уолтеру де ла Поэру, несомненно, были известны с детства, так
что вряд ли они могли повлиять на него столь неожиданно. Или он увидел
какой-то жуткий древний обряд? Нашел некий страшный символ в самом замке или
в окрестностях? В Англии его помнили застенчивым, тихим юношей, а в Виргинии
он производил впечатление человека пугливого и осторожного, но никак не
жестокого. В дневнике одного знатного путешественника, Френсиса Харли из
Беллвью, он описан как образец чести, достоинства и такта.
Первое предзнаменование сверхъестественных событий, случившихся позже,
было отмечено 22 июля, но тогда оставлено почти без внимания. Случай был
простой и ничтожный, странно, что на него вообще обратили внимание, ибо,
хотя я и поселился в древнем замке, мне чужда была мнительность, а в слуги я
нанял людей разумных и трезвомыслящих, Тем более, что все в замке, кроме
каменных стен, было сделано заново.
Я запомнил, что мой старый флегматичный кот, чьи повадки были мне
хорошо известны, казался неестественно возбужденным и беспокойным. Он нервно
бегал из комнаты в комнату и постоянно что-то вынюхивал. Я понимаю, что
звучит это предельно банально - как неизменная собака в романе о
привидениях, которая рычанием предупреждает хозяина о близости появления
призрака, - но забыть этого не могу.
На следующий день ко мне в кабинет, расположенный на втором этаже, с
арочными сводами, темными дубовыми панелями и трехстворчатым готическим
окном, выходившим в пустынную долину под известковой скалой, зашел слуга и
пожаловался, что все кошки в доме ведут себя беспокойно. Я тут же припомнил,
как Ниггерман крался вдоль западной стены и скреб когтями новые панели,
покрывающие старую каменную кладку.
Я ответил слуге, что, должно быть, камни под панелями испускают запах,
неуловимый для людей, но воздействующий на тонкое обоняние кошек. Я
действительно так думал, и, когда слуга предположил наличие мышей или крыс,
я ответил, что их здесь не было триста лет, и что даже полевые мыши не могли
бы сюда забраться. В тот же день я заехал к капитану Норрису, и он уверил
меня, что было бы невероятно, если бы полевые мыши ни с того, ни с сего
вдруг устремились бы в каменный замок.
Вечером, поговорив, как обычно, со слугой, я ушел в спальню западной
башни, которую выбрал для себя. Из кабинета в нее вела старая каменная
лестница и короткая галерея, отделанная заново. Сама спальня была круглая, с
высоким потолком, со стенами без деревянной обшивки, но задрапированным
гобеленами, которые я сам выбрал в Лондоне.
Впустив в комнату Ниггермана, я закрыл тяжелую готическую дверь,
разделся при свете электрической лампочки, имитирующей свечу, потом выключил
свет и улегся на кровати с пологом, а в ногах у меня поместился Ниггерман.
Полог я не задернул и лежал, глядя в узкое окошко. В небе потухала заря, и
ажурные узоры окна красиво проступали сквозь шторы.
Должно быть, я заснул, потому что помню, что из приятного забытья меня
вывело резкое движение вскочившего со своего места кота. Я увидел в тусклом
свете его силуэт - голова вытянута вперед, передние лапы чуть подогнуты,
задние выпрямлены и напряжены. Он, не отрываясь, смотрел куда-то в стену,
западнее окна. Сначала я не увидел там ничего особенного, но все же мое
внимание оказалось прикованным к той же точке.
Приглядевшись, я понял, что кот волновался не напрасно. Мне показалось,
что драпировки на стенах двигаются, но утверждать это не могу. В чем я могу
поклясться, так это в том, что за ними я слышал тихую возню, похожую на
мышиную или крысиную. Через секунду кот прыгнул на один из гобеленов и
сорвал его на пол, обнажив старую стену, на подновленной штукатурке которой
не было никаких грызунов.
Ниггерман, раздирая когтями гобелен и пытаясь время от времени
просунуть лапу между стеной и дубовым полом забегал вдоль стены. Он ничего
не нашел и нехотя вернулся ко мне на кровать. Я за все это время не двинулся
с места, но заснуть потом уже не мог.
Утром я опросил всех слуг, но никто не заметил ничего странного, лишь
кухарка вспомнила, что кошка, спавшая у нее в комнате на подоконнике, вдруг
взвыла, разбудив ее, а потом выскочила в открытую дверь и понеслась вниз по
лестнице. Я подремал до обеда, а потом поехал к капитану Норрису, который
был заинтригован моим рассказом. Эти происшествия - сколь незначительные,
столь и необычные, - будили его воображение, и он тут же припомнил некоторые
местные мистические поверья. Основываясь на них, Норрис дал мне крысиный яд
и несколько мышеловок, и по приезде домой я послал слуг расставить их по
замку.
Заснул я рано, но вскоре пробудился от страшного сна. С большой высоты
я смотрел в полуосвещенный грот, где, по колено в грязи, белобородый
демон-свинопас гонял каких-то полуистлевших, дряблых зверей, вид которых
вызвал у меня неописуемое отвращение. Затем он остановился, кивнул кому-то
головой. Тут же огромная стая крыс скатилась с края пропасти, чтобы пожрать
и его, и зверей.
Меня разбудили движения Ниггермана, который, как обычно, спал у меня в
ногах. Мне сразу стало ясно, почему он выгибает спину, шипит и, выпуская
когти, царапает мне ноги, - отовсюду слышалось, как по замку шныряют
огромные, голодные крысы. Заря потухла, и в темноте я не мог разглядеть -
двигаются ли уже восстановленные драпировки, и поэтому поскорее включил
свет.
Как только лампочка зажглась, я увидел, что все гобелены колышутся
таким образом, что их оригинальные узоры напоминают пляску смерти. Это
движение, а вместе с ним и звуки прекратились в один момент. Вскочив с
кровати, я схватил ручку от металлической грелки с углями, пошуровал ей за
гобеленам и приподнял один их них. Там ничего не было, только оштукатуренная
стена, даже кот перестал нервничать. Я осмотрел поставленную в моей спальне
мышелову. Все ходы захлопнулись, но мышеловка была пуста: даже клочка шерсти
не осталось.
О том, чтобы снова лечь спать, не могло быть и речи, и поэтому я, взяв
свечу, пошел с котом по галерее к лестнице, спускающейся в мой кабинет. Но
едва мы дошли до каменных ступенек, как Ниггерман ринулся вперед и исчез.
Когда я сам сошел в кабинет, то сразу же услышал звуки, которые невозможно с
чем-либо спутать.
Дубовые панели кишели крысами, а Ниггерман метался с яростью охотника,
теряющего добычу. Я зажег свет, но на этот раз шум не прекратился. Крысы
продолжали свои игрища, топая с такой силой, что я мог определить общее
направление их движения. Происходила грандиозная миграция этих животных
откуда-то сверху в подвал, или еще глубже.
Я услышал шаги в коридоре, распахнулась дверь и появились двое слуг,
Оказалось, что и все остальные кошки вдруг начали шипеть и выгибать спины, а
потом унеслись вниз по лестнице и сейчас мяукали и скреблись у двери в
подземелье. Я спросил, не слышали ли слуги крыс, но они ответили
отрицательно, Я хотел, было, обратить их внимание на шорохи, но тут заметил,
что они прекратились.
Сопровождаемый слугами, я спустился к двери в подземелье, но кошки уже
разбежались. Я решил обследовать подземелье позже, а пока только осмотрел
мышеловки. Все они сработали, но никто не попался. До утра я сидел,
задумавшись, в кабинете, отмечая, что звуки слышали только кошки и я, и
вспоминая все известные мне подробности легенд о замке.
До полудня я проспал в библиотеке в мягком кресле, которое поставил там
в ущерб средневековым интерьерам, а потом позвонил капитану Норрису с тем,
чтобы он приехал и помог обследовать подземелье.
Мы не нашли ничего примечательного, разве что нас взволновал тот факт,
что подземный склеп был по-видимому построен руками римлян. Низкие арки и
массивные столбы были подлинно римскими - не то, что грубые сакские
постройки - гармоничными и стройными, напоминавшими об эпохе цезарей. На
стенах было множество описанных археологами надписей, например: "ВЛАД...
ВРЕМ... ПРОТИВ... ПОНТИФИК... АТИС..." При упоминании об Атисе я вздрогнул,
вспомнив, что читал у Катулла о жутких обрядах в честь этого восточного
божества, чей культ был смешан с почитанием Кибелы. При свете фонарей мы с
Норрисом без особого успеха попытались разобрать полустершиеся рисунки на
прямоугольных каменных блоках, служивших алтарями. Мы вспомнили, что один из
рисунков, солнце с лучами, датировался учеными доримским периодом. Значит,
алтари были взяты римскими жрецами из более древнего храма коренных жителей,
стоявшего на этом месте. На одном из алтарей меня привлекли коричневые
пятна. Состояние же поверхности самого большого из них указывало, что на нем
разводили огонь- там, вероятно, сжигали жертвы.
В этом склепе, у дверей которого скреблись кошки, мы с Норрисом решили
провести ночь. Слуги снесли вниз диваны, и им было приказано не обращать
внимания на ночную беготню кошек. Ниггермана мы взяли с собой, полагаясь на
его чутье. Мы закрыли тяжелую сработанную под средневековье дубовую дверь,
зажгли фонари и стали ждать.
Подземелье было очень глубоким - его фундамент, вероятно, уходил даже
вглубь известняковой скалы, нависавшей над пустой долиной. Я не сомневался,
что неизвестно откуда взявшиеся крысы стремились именно туда, хотя и не мог
понять, зачем. Пока мы лежали в ожидании, я изредка забывался неглубоким
сном, от которого меня пробуждали нервные движения кота.
Мой сон был нездоровым и походил на тот, который мне привиделся
предыдущей ночью. Снова темный грот, свинопас с жутким погрязшим в грязи
стадом, - но сейчас все детали сна словно приблизились, были видны
отчетливее. Я разглядел расплывчатые черты одного из животных и пробудился с
таким криком, что Ниггерман прыгнул в сторону, а бодрствовавший капитан
Норрис громко рассмеялся. Знай он причину моего крика, он бы воздержался от
смеха, но я почти ничего не запомнил из своего кошмарного сна - страх иногда
поражает память весьма кстати.
Когда все началось, Норрис и разбудил меня, предлагая прислушаться к
кошкам. Из-за закрытой двери доносилось душераздирающее мяуканье и скрежет
когтей, а Ниггерман, не обращая внимания на сородичей снаружи, носился вдоль
голых стен.
Я, так как происходило нечто аномальное, необъяснимое, почувствовал
острый страх. Крысы, если только у меня и кошек не развились галлюцинации,
шурша, соскальзывали вниз внутри римских стен, которые я считал сделанными
из монолитных известняковых блоков. Но даже если это было так, если там были
живые существа, то почему Норрис их не слышит? Почему он обращает все свое
внимание на Ниггермана и кошек снаружи и не догадывается, чем вызвано их
поведение?
К тому времени как я, по возможности спокойно и логично, сумел
рассказать Норрису, что я, казалось, слышал, шум утих. Он удалился вниз,
вглубь, ниже всех возможных погребов, и как будто вся скала под нами
заполнилась рыскающими крысами. Норрис не проявил скептицизма, наоборот - он
выслушал меня внимательно. Он жестом показал мне, что и кошки за дверью
стихли, как будто потеряли след крыс. Однако, Ниггерман вновь разбушевался и
теперь бешено царапал основание алтаря в центре склепа.
Происходило нечто невероятное. Я видел, что капитан Норрис - человек
материалистически мыслящий, куда более молодой и здоровый, чем я, - тоже был
не на шутку встревожен, хотя, быть может, и потому, что всю жизнь слушал
местные легенды. Мы завороженно смотрели на кота, который, постепенно
успокаиваясь, все еще бегал вокруг алтаря.
Норрис перенес фонарь поближе к алтарю, опустился на колени и стал
соскребать старые лишайники, чтобы лучше осмотреть то место, где его тяжелая
плита сходилась с полом. Он ничего не нашел и уже хотел подняться, когда я
заметил одно простое обстоятельство, заставившее еня задрожать, хотя оно
только подтвердило уже оформившееся подозрения.
Я сказал о нем Норрису, и некоторое время мы напряженно наблюдали
простой и неоспоримый феномен - пламя фонаря, поставленного около алтаря,
заметил отклонялось, как бывает при сквозняке, в сторону. Струя воздуха,
несомненно, исходила из щели между полом и алтарем.
Остаток ночи мы провели в хорошо освещенном кабинете, нервно обсуждая
дальнейшие действия. Одного только открытия, что под древнейшей римской
кладкой существует еще одно глубочайшее подземелье, пока не обнаруженное
никем из работавших здесь триста лет археологов, было бы достаточно, чтобы
взволновать человека, А тут еще зловещие легенды, окружавшие замок!
Возбужденное сознание подсказывало два выхода: от греха подальше покинуть
замок навсегда или, набравшись смелости, решиться на приключения и
произвести вскрытие пола в подземелье.
К утру мы решились на компромисс: поехать в Лондон, набрать группу
профессиональных ученых-археологов и с их помощью раскрыть тайну. Кстати,
прежде чем покинуть подземелье, мы безуспешно пытались сдвинуть с места
алтарь, который, несомненно, был дверью в пугающую неизвестность, а теперь
разобраться во всем мы хотели предоставить более подготовленным людям.
Мы долгое время провели в Лондоне, договариваясь с пятью учеными,
неоспоримо авторитетными людьми, на которых можно было положиться и в том
случае, если в ходе дальнейших исследований всплывут какие-либо семейные
тайны. Рассмотрев наши факты, догадки, легенды, они не только не стали
высмеивать нас, но, напротив, проявили искренний интерес и сочувствие. Нет
необходимости упоминать все имена; но могу назвать, например, сэра Уильяма
Бринтона, прославившегося раскопками Троада. Когда, наконец, тронулся поезд,
увозивший всю нашу группу в Анкестер, я вдруг почувствовал, что стою на
пороге ужасных открытий. Возможно, так на меня подействовала совпавшая с
началом экспедиции смерть нашего президента за океаном и общая атмосфера
траура среди живших в Англии американцев.
Вечером седьмого августа мы прибыли в Эксхэм Праэри и узнали, что в
наше отсутствие ничего необычного не произошло. Кошки были совершенно
спокойны, и ни одна мышеловка не сработала. К исследованиям мы собирались
приступить на следующий день, а пока я разместил гостей по комнатам.
Сам я остался в своей спальне в башне, как всегда, с Ниггерманом.
Заснул я быстро, но меня сразу захватили кошмары. Мне снилось римское
празднество, на котором в центре внимания находилось закрытое блюдо,
хранившее нечто страшное. Потом опять вернулся проклятый пастух с грязным
стадом в полуосвещенном гроте. Однако встал я поздно, уже наступил день, и
все было мирно. Крысы, настоящие или мнимые, меня не потревожили, Ниггерман
еще крепко спал. Спустившись вниз, я увидел, что во всем доме царит
спокойствие. Один из исследователей, Торнтон, довольно нелепо попытался
объяснить установившийся покой тем, что определенные силы уже показали мне
то, что я должен был увидеть.
К одиннадцати часам утра все было готово к работе и, вооружившись
мощными электрическими фонарями и специальным инструментом, мы сошли в
подземелье и закрыли за собой дверь. Ниггермана ученые, полагаясь на его
чутье, решили взять с собой на случай встречи с крысами.
Мы бегло осмотрели римские надписи и украшения алтаря, так как трое из
ученых их уже видели, а все пятеро читали их описание, Все внимание было
обращено на центральный алтарь, и уже через час сэр Уильям Вринтон налег на
использовавшийся в качестве рычага лом, и плита отклонилась назад.
Если бы мы не были подготовлены, то открывшееся жуткое зрелище привело
бы нас в ужас. Через квадратный люк в каменном полу мы увидели лестницу с
истертыми ступенями, усыпанную человеческими костями. Позы сохранившихся
скелетов выражали панику и ужас, многие были изъедены грызунами, а черепа
указывали на явный идиотизм или обезьяноподобие их прежних обладателей.
Вниз от страшных ступеней уходил тоннель, похоже, выбитый в скале и
пропускающий поток воздуха. Это не было мгновенным колебанием воздуха, как,
например, при захлопывании люка, но постоянным, свежим дуновением. Несколько
помедлив, мы с содроганием принялись расчищать проход. Именно в тот момент
сэр Уильям, осмотрев каменные стены, сказал, что тоннель, судя по
направлению стесов, был пробит снизу..
Теперь я должен собраться и особо тщательно подбирать слова.
Спустившись на несколько ступенек, мы увидели спереди свет, не
мистический фосфоресцирующий, а нормальный дневной свет, который не мог
проникать откуда-либо, кроме как через неизвестные отверстия в известняковой
скале, на которой стоял замок. В том, что эти отверстия не были найдены
ранее, нет ничего удивительного: долина совершенно необитаема, а скала,
нависающая над ней под углом, столь высока, что осмотреть ее всю под силу
только альпинисту.
Еще через несколько шагов у нас перехватило дыхание от нового кошмара и
перехватило дыхание в прямом смысле слова, так как Торнтон упал в обморок на
руки застывшего без движения соседа, Норрис, полное лицо которого вдруг
побелело и обрюзгло, дико закричал, а я, кажется, захрипел и закрыл глаза.
Тот, кто стоял за мной, безжизненным голосом простонал:
"О, боже!". Из семи мужчин только сэр Уильям Бринтон сохранил
самообладание, хотя шел во главе группы и должен был увидеть этот ад первым.
Это был полуосвещенный грот гигантских размеров, в котором я разглядел
могильники, сложенные в круг валуны, римское строение с низким куполом,
разрушенный сакский жертвенник, раннеанглийскую деревянную постройку. Но все
это меркло на фоне моря костей. Большинство их было насыпано беспорядочными
грудами, а некоторые были еще соединены в скелеты, позы которых указывают на
демоническую ярость - они или отбивались от угрозы, или кровожадно хватали
других.
Антрополог доктор Траск начал обследовать черепа и озадаченно признал
неизвестный ему деградировавший тип.
Большинство из них по степени эволюции стояли ниже пилтдонского
человека, но по всем признакам были человеческими. Черты некоторых черепов
говорили о более высокой стадии развития, а отдельные представляли собой
высокоразвитый современный тип. Кости были погрызены крысами, а также носили
отпечатки человеческих зубов, Вперемешку с ними валялись мелкие косточки
крыс - могильщиков и последних жертв древней трагедии.
Удивительно, но после всех этих открытий мы были еще живы и даже
сохранили рассудок. Ни Хофман, ни Хайнсманс даже в самом кошмарном
готическом романе не сочинили бы сцены столь же дико невероятной,
отталкивающей, как этот полуосвещенный грот. Натыкаясь на каждом шагу на
новое открытие, мы старались не думать о том, что творилось в этой
преисподней триста, или тысячу, или две тысячи, или десять тысяч лет назад.
Несчастный Торнтон снова упал в обморок, когда Траск сказал, что, судя по
скелетам, многие люди здесь передвигались на четвереньках уже на протяжение
двадцати поколений.
Новые ужасы преследовали нас, когда мы попытались разобраться в
постройках. Четвероногих людей (среди них нам встретилось несколько более
современных скелетов прямоходящих) содержали в загонах, откуда они потом
вырвались, гонимые голодом или страхом перед крысами. Узников были целые
стада, откармливали их, очевидно, фуражными овощами, разложившиеся остатки
которых тоже были здесь, утрамбованные в каменные закрома доримской
постройки. Теперь стало ясно, почему мои предки содержали такие огромные
сады - о, боже, дай мне забыть это. Для чего предназначались узники, тоже не
приходилось спрашивать.
Сэр Уильям, стоя с фонарем в римской постройке, рассказывал о
немыслимых ритуалах и об особой диете, которой придерживались жрецы
доисторического культа, который потом влился в культ Кибелы. Норрис,
проведший военные годы в траншеях, не смог удержаться на ногах в английском
доме, оказавшемся бойней и кухней - как он и предполагал. Но видеть
привычную английскую утварь в таком' месте, читать там английские надписи,
последняя из которых относится к 1610 году! Я не смог войти в этот дом, в
котором творилось столько зла, - пресеченного кинжалом моего предка Уолтера
де ла Поэра.
Я отважился войти в сакское строение с отвалившимися дубовыми дверями и
увидел внутри десять выстроенных в ряд камер с ржавыми решетками. В трех из
них были узники - скелеты высокой степени эволюции, на пальце у одного из
них я обнаружил перстень с печатью, воспроизводящей мой собственный герб.
Сэр Уильям нашел более древний каземат под римским зданием, но там камеры
были пусты. Под ними был узкий тайник, хранящий аккуратную коллекцию костей,
на некоторых из которых были выгравированы параллельные надписи на
латинском, греческом и фригийском языках.
Тем временем доктор Траск вскрыл один из доисторических могильников и
достал черепа, несколько более развитые, чем у гориллы, со следами
идеографических надписей. Пока длился весь этот кошмар, спокоен был лишь мой
кот. Увидев, как он невозмутимо уселся на куче костей, я подумал о том,
какие тайны могут хранить его мерцающие желтые глаза.
Осознав до некоторой степени, что совершалось в этом гроте, - о котором
предупреждал меня мой вещий сон - мы направились вглубь темной пещеры, туда,
куда уже не доходил свет. Пройденные несколько шагов открыли нам ряды ям, в
которых обычно кормились крысы, но которые с некоторых пор перестали
пополняться. Армия крыс перекинулась на живых узников, а потом вырвалась из
замка, опустошая окрестности, что и было отражено в достопамятных легендах!
О, боже! Эти черные ямы распиленных, высосанных костей и вскрытых
черепов! Кошмарные траншеи, забитые костями питекантропов, кельтов, римлян и
англичан за столько веков греха! Некоторые были заполнены доверху и
определить их глубину было невозможно, другие казались бездонными, даже.
свет фонаря не достигал дна. Какие еще ужасы они хранили?
Один раз я сам оступился вблизи такой бездны и пережил момент животного
страха. Я, должно быть, долго там стоял, потому что рядом уже никого не
было, кроме капитана Норриса. Потом из темноты вдали я услышал звук, который
уж так хорошо знал. Мой черный кот ринулся туда, в неизведанную бездну, как
крылатое египетское божество. Но и я не отставал: через секунду я уже слышал
жуткое топтание этих демонических крыс, которые опять тянули меня туда, где
в центре земли безликий сумасшедший бог Ниарлатотеп завывает в темноте под
аккомпанемент двух бесформенных, тупых флейтистов.
Мой фонарь погас, но я продолжал бежать. Я слышал голоса, выкрики и
эхо, но все заглушало это вероломное, порочное топтание. Оно все
поднималось, поднималось, как окоченевший, раздутый труп поднимается над
маслянистой поверхностью реки и плывет под мостами к черному, гнилому морю.
Что-то наскочило на меня - мягкое и полное. Должно быть, крысы,
плотная, алчная орава, пожирающая и мертвых, живых... Почему бы крысам и не
сожрать де ла Поэра, раз де ла Поэры ели запретную пищу? Война сожрала моего
мальчика, будь они все прокляты... А янки сожрали Карфакс, в огне пропал мой
дед и секретный конверт... Нет, нет, я не тот дьявольский пастух в гроте! И
у одного из бесформенных зверей лицо не Эдварда Норриса! Кто сказал, что я -
де ла Поэр? Норрис жив, а моего мальчика нет... Почему Норрису принадлежат
земли де ла Поэров?... Это шаманство, говорю вам... пятнистая змея...
Проклятый Торнтон, я отучу тебя падать в обморок от того, что делает наша
семья. Это - кровь, ты, ничтожество, я тебе покажу, как брезговать..
Извольте... Великая Матерь, Великая Матерь... Атис!... Диа ад, аодаун, багус
дунах орт! Донас!... у-ууу... р-р-р-р... ш-ш-ш-ш...
Они говорят, что я кричал все это, когда через три часа они нашли меня
в темноте, нашли рядом с полусьеденным телом капитана Норриса, и моим котом,
пытавшимся меня загрызть. Они взорвали Эксхэм Праэри, забрали моего
Ниггермана и заперли меня в этой комнате с решетками; теперь все шепчутся о
моей наследственности и поступках. Торнтон - в соседней комнате, но
поговорить с ним они мне не дают. Они также стараются скрывать все сведения
о замке. Когда я говорю о бедном Норрисе, они обвиняют меня в немыслимом
преступлении, но они должны знать, что это сделал не я. Они должны знать,
что это крысы, шаркающие, шмыгающие крысы, чей топот никогда не даст мне
заснуть, дьявольские крысы, которые бегают за обшивкой этой комнаты и зовут
меня к новым кошмарам, крысы, которых они не слышат, крысы, крысы в стенах.
