Осенний сад. Промокшая скамейка.
И листья подметает, неспеша,
Усталый дворник в ветхой телогрейке.
А под скамейкой съёжилась душа.

Да, да, душа. Обычная, вот только
Промокла и от холода дрожит,
И вспоминает, как хозяин колко
Сказал: \"Душа, ты мне мешаешь жить.

Болишь по каждой убиенной мошке,
Сжимаешься от плача малыша,
Мой завтрак отдаёшь бездомной кошке -
Я больше не могу с тобой, душа.

Мои глаза давно устали плакать.
Прошу тебя, как друга, уходи.\"
Она ушла в сентябрьскую слякоть,
И с нею вместе плакали дожди.

Блуждала долго мокрыми дворами,
Заглядывала в окна и глаза.
Над нею осень хлопала ветрами,
И вслух с судьбою спорила гроза.

Осенний сад. Промокшая скамейка.
И листья снова падают, шурша.
Работу кончил дворник в телогрейке.
А под скамейкой умерла душа..

Ниже будет описано 40 универсальных моментов, равно нравившихся почти всем дамам без исключения. Если ты выполнишь все, то почти наверняка твоя женщина будет хвастаться тобой перед своими подружками.

1. Мелодичные песни, исполняемые певцом с низким, бархатистым голосом. Хриплые, густые голоса "запускают" у большинства женщин программу сексуального возбуждения. (Блатные колядки про "...судьи плакали над ним, но вышку все же дали" не считаются). А вот высокие женские голоса, наоборот, вызывают у многих барышень нервозность и беспокойство. Выбирай музыкальное сопровождение грамотно.

2. Когда ты без просьб и напоминании с ее стороны надеваешь презерватив. (И не оставляешь его потом ненароком внутри)

3. Когда ты, нежно обняв ее за плечи сзади, утыкаешься подбородком между шеей и ключицей, попробуй повертеть головой. Если ты попал в правильное место, то руки и бедра девушки покроются мурашками.

4. Фильм "Унесенные ветром" А вы чтобы лежали, смотрели и обнимались как сумасшедшие. (Только не вздумай отращивать себе такие же усики, как у Кларка Гейбла!)

5. Шепот ей на ухо


6. Ласки внутренней поверхности ее рук и бедер - кожа здесь особенно чувствительна

7. Когда ты разрешаешь ей смотреть на тебя, не прикрываясь при этом простыней, и трогать тебя там, где ей захочется

Как ни странно, но многие мужчины признаются, что не любят сами становиться объектом сексуального внимания своих партнерш. Психологи утверждают, что это последствия так называемой гомофобии - страха привлечь к себе внимание партнера неправильного пола, - которая у некоторых мужчин принимает просто гротескные формы. Вплоть до того, что они не разрешают своим женам трогать руками их пенис или ягодицы.

8. Огуречный и клубничный запахи. Экспериментально установлено, что запахи свеженарезанного огурца или клубники действуют на женщин возбуждающе. Похожий эффект оказывает запах свежей сдобной выпечки.

9. Когда ты знаешь, где у нее клитор. И зачем он нужен

10. Когда ты берешь ее на руки

11. Подробный и длинный рассказ о том, как ты лишился невинности . Но только если она сама тебя об этом спросит.

12. Когда после секса ты проводишь пальцем по ее лицу - от виска по щеке через губы до подбородка. И улыбаешься

13. Когда ты сам встаешь ночью перепеленать ребенка.

14. Покусывание ее сосков. Кусать (осторожно!) можно вообще все: ладони, подушечки пальцев, шею. В том числе самые интимные места - иногда это оказывается действенней, чем прикосновение руками или языком.

15. Когда не стесняешься говорить, что ты ее хочешь. Прямо сейчас.

16. Классическая поза. В ней у девушки появляется возможность смотреть тебе в глаза во время секса и целоваться. И то и другое может довести ее до крайней степени возбуждения. Доказано, что женщины могут испытать оргазм от одного поцелуя.

17. Шелковое постельное белье. Прикосновение шелка женщины воспринимают как ласку.

18. Очень частый ритм фрикций, когда она вот-вот достигнет оргазма.

19. Ощущения, которые возникают, когда ты кончиком пальца теребишь ее ресницу сверху вниз.

20. Чистые, ухоженные волосы. В качестве альтернативы может подойти очень короткий ежик. И то и другое ей будет приятно трогать. Причем не только руками. Попробуй, например, провести головой по ее лобку и бедрам с внутренней стороны.

21. Когда ты сосешь большой палец ее ноги.

22. Регулярные сводки информбюро о том, какая она красивая и сексуальная.

23. Твои трусы-боксеры. Согласно опросам, большинство женщин считают их самым сексуальным мужским бельем.

24. Когда ты, несмотря на явное возбуждение, продолжаешь ее ласкать, оттягивая основное действие.

25. Твой накачанный пресс.

26. Сухие поцелуи. Взрослые мужчины нюни не распускают.

27. Когда ты, перед тем как лечь, снимаешь наручные часы. Которые так ловко выдергивают волоски и больно карябаются.

28. Когда тебе можно откровенно высказать свои желания,даже самые неожиданные, не боясь при этом, что ты смутишься или развеселишься

29. Когда ты после оргазма не покидаешь ее тело сразу. А еще какое-то время продолжаешь двигаться. Когда же ты выходишь, то делаешь это не резко, а постепенно.

30. Когда ты не ленишься находить у нее новые эрогенные зоны. Попробуй, например, обратить внимание на складку у нее под ягодицами и сгиб ноги под коленом.

31. Когда ты не комплексуешь по поводу размера своего пениса и подлинности ее оргазма

32. Поза "догги-стайл" . И это неудивительно, так как именно это положение природа избрала для полового акта практически всех живых существ. Классическая поза "мужчина сверху" - неудобная для зачатия и весьма ограничивающая партнеров в ощущениях - получила такое распространение только после нескольких столетии, в течение которых за практикование любой другой позиции супруги могли быть публично казнены "за разврат".

33. Кофе в постель утром.

34. Когда, расстегнув на ней лифчик, ты не оставляешь его болтаться у нее на шее, а удаляешь его полностью. И ее трусики тоже желательно снимать не с одной ноги, а с обеих .

35. Секс в то время, когда ей немного хочется писать. В этот момент по ряду физиологических причин особенно эффективно происходит стимуляция точки G - пускового механизма женского оргазма.

36. Когда в позе "женщина сверху" ты также проявляешь инициативу - приподнимаешь бедра над постелью и движешься в одном ритме с партнершей.

37. Заплетание в косы ее волос. Вообще многие женщины признаются, что расчесывание и укладывание волос вызывает у них эротические переживания. С научной точки зрения это вполне объяснимо: расчесывание волос тревожит нервные окончания на коже головы, которых у женщин больше, чем у мужчин.

38. Твой загар. Даже в темноте загорелая кожа более гладкая на ощупь.

39. Когда ты входишь в нее медленно, сантиметр за сантиметром, двигаясь при этом неритмично. Так, чтобы она не могла предугадать твои движения и приготовиться к ним. Эффект неожиданности усилит ее ощущения.

40. Мужчины, которые знают предыдущие 39 вещей без всяких, там, заумных журналов

А все-таки, знаете, – надо любить!
Надо влюбляться, сходить с ума, назначать свидания, задыхаться, тряся грудью, бежать к метро! Да – возраст, да – недостаток кальция, фтора, чего там еще… у каждого своя гормональная история. Но душе-то все равно пятнадцать лет!
Вот эти две любви почему-то сидят в моей памяти рядышком, хотя произошли в разное время, в разных городах и с совершенно разными людьми.
Одна была рассказана от первого, что называется, лица. На этих историях «от первого лица», как правило, всегда лежит послесобы-тийный глянец. Человек подчищает ластиком помарки на своей биографии. Именно потому беспощадная простота, с которой этот человек рассказал свою историю, представляется мне достойной пересказа.
– Я, видите ли, по природе не то что однолюб – я в любви однорук, одноног, одноглаз, одно – чего еще? – одноух. Женился по изначальной единственной любви к девочке, рядом с которой просидел за партой десять лет. И тридцать пять лет брака она была буквально моей второй половиной. Пытаюсь вспомнить сейчас – сколько раз я уезжал куда-то без нее? Кажется, два раза: в семьдесят пятом, в Киев, на похороны отца – жена тогда лежала в больнице – и в восьмидесятом, на три дня в командировку, в Углич.
Кто-то из великих писателей сказал: страстная влюбленность в собственную жену – тоже адюльтер… Затрудняюсь назвать это влюбленностью. Это даже и идиллией назвать нельзя. Ну, не скажете же вы, что живете в полном согласии и любви со своей левой рукой? А Таня – физически, душевно, кровеносно! – была моим продолжением. Или я был ее продолжением. Называйте это как хотите.
Теперь можете вообразить мое состояние, когда она занемогла и после всех проверок и анализов врач зазвал меня в кабинет и объявил, что проживет она не дольше пяти месяцев. Помните, пьеса такая есть: «А дальше – тишина…»? Дальше просто себя не помню, как человек, оглушенный дубиной. Врачи, травники, экстрасенсы, больницы, ее незнакомое лицо, мое – в зеркале – незнакомое лицо, и ощущение неостановимого падения в пропасть. Как я не покончил с собой в те дни – понять можно: я до последнего не верил, что она – я – умрем. Но почему я оставил себя в живых после того мгновения, когда в последний раз дернулся уголок ее рта, словно она усмехнулась… не знаю. Не знаю.
Не помню похорон. Друзья говорят, я выл, рвался прыгнуть в открытую могилу, кричал: «Закопайте меня с ней!»
С кладбища друзья приехали к нам домой и сидели до ночи, боясь оставить меня одного… Но люди все семейные, у каждого своя жизнь, каждому наутро на работу… Я уснул на диване, меня укрыли, тихонько вышли и захлопнули дверь.
…Я проснулся от щелчка. Странное нетерпение сотрясало меня. Волнение того рода, какое бывает перед долгим путешествием, когда тебя ждут иные страны, иные города…
Я встал и принялся бродить по квартире, в которой мы прожили вместе тридцать пять лет. Кружил по комнатам бесцельно, бездумно – контуженная взрывом рыба… Касался занавесей, перебирал на полках ее любимые безделушки, гладил ладонью угол клеенки на кухонном столе. Любая вещь здесь была куплена, сшита или связана ею. Ее запахом был насыщен воздух квартиры. И в этом густом, пропитанном всею нашей жизнью воздухе я завяз, как муха в янтаре, как гриб в маринаде… Тяжкая духота навалилась на меня, давила, вязала тело и мозг… я задыхался по-настоящему. Обеими руками вцепился и с силой рванул занавеси. Полетел карниз, от удара распахнулась форточка, тугой прохладный воздух влился снаружи…
Тогда я кинулся срывать все занавеси, и с каждым движением мне становилось легче, словно я разрывал невидимые путы на горле, на теле. С час, наверное, я вдохновенно крушил вокруг себя все, во что упирался взгляд, – ломал стулья, бил посуду, кромсал одежду…
Наконец, обессиленный, рухнул среди рванья и осколков на пол, закрыл глаза, вслушался в долгую ночную тишину… Раскинул руки и подумал:
«Свобода!..»
//-- * * * --//
И другая история…
Начало весьма банальное. Профессор математики, декан факультета, почтенный отец семейства завел интрижку со своей студенткой. Ну, с кем не бывает, скажете вы, дело житейское. Тут неинтересны ни профессор, которого на свеженькое потянуло, ни, тем паче, провинциальная девица.
Роман, как водится, очень скоро стал достоянием общественности, закрутилась обычная карусель – жена, профком, местком, скандал… Жена-то была дама активная, да и с какой стати отдавать свое, нажитое, выведенное в профессора какой-то шлюшке?
А ту подруги обрабатывают: «Ой, Райка, зачем тебе старик – валидол ему скармливать, кашку варить?» Хотя в этом, надо сказать, явно преувеличивали: до кашки профессору было далеко. Интересный, подтянутый мужик, хоть и под пятьдесят… Блестящий педагог, на его лекции студенты валом валили. Охотник, между прочим… А вот девушка как раз была невидной. Таких ежегодно на каждом потоке – рубль ведро…
Профессор во время всей этой общественной бури оставался невозмутим. Он вообще был человеком сдержанным, хмурым и прозвище у студентов имел – Сухарь. Так что поди угадай – что там он чувствует? Между прочим, и девушка оказалась крепким орешком. Ни тебе слезинки, ни истерики, ни жалоб… И скандал не то чтобы унялся, а так, знаете, пригас да и надоел всем и, как болезнь, перетек в хроническую форму. Год прошел, другой… Студентка закончила институт и исчезла из поля общественного внимания, профессор оставался в семье, оба его сына-близнеца поступили в аспирантуру…
Вот как в течение многих лет профессор ездил в отпуск. На вокзале его провожала дружная семья – жена с сыновьями. Он входил в вагон, махал домашним рукой, поезд трогался… В другом вагоне, в купе со спущенными шторами, ехала навстречу единственному в году месяцу супружеской жизни давно уже не студентка, не слишком уже молодая женщина.
«Ты, Райка, жизнь ему под ноги стелешь, – говорили ей подруги, – а он на тебя плюет. Хорошо устроился – летняя жена, зимняя жена… Ты давай роди! Может, его хоть тогда проймет?» Она отмалчивалась, тоже была – не из очень открытых и откровенных людей.
В день, когда оба его сына защитили диссертации, уже пожилой профессор, не заезжая домой, как говорится, в чем был – приехал к своей бывшей студентке навсегда.
Жена опять пробовала пойти в наступление, да времена уже были не те, и все так привыкли к давней истории, что просто оставили этих двоих в покое.
И прошло еще несколько лет. Мало кто знал подробности их жизни. Профессор продолжал преподавать в институте, по-прежнему проявляя азарт своей натуры только в период охотничьего сезона. На людях оставался с женою сдержан, даже холодноват… Недаром прозвище имел – Сухарь. По слухам – родить она так и не решилась. Не хотела ставить его в неловкое положение. Вот, мол, выйдет гулять с коляской, а люди скажут: дедушка с внуком пошел!
…И вдруг она умерла.
Такая, знаете, мужская смерть – от инфаркта. «Вот тебе и валидол, вот тебе и кашка, – сокрушались подруги на похоронах. – Вот тебе и жизнь, – говорили. – Она, еще нестарая женщина, сошла в могилу, а этот хрыч, даром что семьдесят – вон, как огурчик: выбрит, как на свадьбу, рубашечка отглажена, запонки сверкают. Эх, кому Райка жизнь отдала!»
На девятый день после смерти жены профессор, как обычно, явился в институт, дал блестящую лекцию при переполненной аудитории, вернулся домой и застрелился.
Он оставил записку: «Исстрадался без Раи…» И мне эта деталь показалась сначала лишней, что ли, противоречащей образу. Да и непонятно – кому предназначалась записка? (Первая его жена к тому времени тоже умерла, один сын жил в Канаде, другой – в Израиле.) Соседям? Но эта пара существовала так замкнуто. Друзьям? Сослуживцам? Не из тех он был людей, что объясняют кому бы то ни было свои резоны.
Думаю, это он себе записку написал. Математик, он приводил в порядок мысли и чувства.
И вывел уравнение с единственно верным решением.
//-- * * * --//
Эти две любви почему-то связаны в моем воображении. Иногда я возвращаюсь мыслью то к одной, то к другой…
И думаю: вот это отдельное тело… что оно значит для другого отдельного тела?
И что делать с невыносимой этой болью, когда рвутся жилы застарелой любви?
И может быть, в самом деле «мы друг для друга – топоры, чтобы рубить под корень тех, кого любим по-настоящему»?..

Впервые последний вопрос был задан наполовину в шутку 21 мая 2061 года, когда человечество вступило в Новую Эру, полностью овладев энергией своего светила. Вопрос возник в результате пятидолларового пари, заключенного между коктейлями. Дело обстояло так.
Александр Аделл и Бертран Лупов входили в свиту Мультивака и были его верными и преданными слугами. Они знали (насколько может знать человек), что скрывается за холодным, мерцающим ликом этого гигантского компьютера, ликом, протянувшимся целые мили. Они имели по крайней мере туманное представление об общем плане всех этих целей и реле, образующих сооружение настолько сложное, что даже уже минули времена, когда один человек мог держать в голове его целостный образ.
Мультивак был машиной самоорганизующейся и самообучающейся. Так и должно быть, ибо не существует человека, который смог бы обучать и организовывать его с надлежащей точностью и быстротой. Так что к мыслительным процессам Мультивака Лупов и Аделл имели отношение весьма косвенное. Но то, что им поручено было делать, они выполняли со рвением. Они скармливали Мультиваку информацию, приспосабливали данные и вопросы к его внутреннему языку и расшифровывали выдаваемые ответы. Определенно, они (как и многие другие их коллеги) имели полное право на отблеск сияющего ореола славы Мультивака.
Десятилетиями Мультивак помогал людям конструировать ракеты и рассчитывать траектории, по которым человечество смогло достичь Луны, Марса и Венеры. Но затем Земля истощила свои ресурсы и не могла уже позволить себе роскошь космических перелетов. Для длительных перелетов нужно было много энергии, и хотя Земля научилась тратить свой уголь и свой уран с большой эффективностью, запасы и того и другого были ограничены и весьма скромны. Совершенствуясь в процессе самообучения, Мультивак смог наконец найти решение этой задачи и удовлетворить фундаментальную потребность человечества в энергии. 21 мая 2061 года то, что считалось до этого теорией, стало свершившимся фактом.
Земля научилась запасать, транспортировать и использовать прямую солнечную энергию во всепланетном масштабе. Она отказалась от ядерных и тепловых электростанций и подключилась к кольцу маленьких, не более мили в диаметре, гелиостанций, вращающихся вокруг Земли на половинном расстоянии до Луны. Неделя – срок недостаточный для того, чтобы улеглись страсти и всеобщее ликование вокруг столь знаменательного события, и Аделл с Луповым были вынуждены просто-напросто сбежать со своего поста, утомленные вниманием общественности, чтобы встретиться в укромном уголке. Там, где на них никто не стал бы пялиться – в пустой подземной камере, за стенами которой тянулись мили проводов, заменяющих телу Мультивака нервы. Мультивак за свое изобретение также заслужил отпуск, и его служители полностью разделяли это мнение. Естественно, у них и в помине не было намерения его тревожить.
Они прихватили с собой бутылку виски, и единственным желанием обоих было расслабиться в ленивой, неспешной беседе.
– Если вдуматься, то это действительно поражает, – сказал Аделл.
На его широком лице лежала печать усталости, и он тянул свою дозу через соломинку, задумчиво скосив глаза на кружащиеся в бокале кубики льда.
– Вся энергия вокруг нас теперь наша. Ее достаточно, чтобы в мгновение ока превратить Землю в расплавленный шар, и все равно ее останется еще столько, что убыль никто и не заметит. Вся энергия, какую мы может только использовать, – наша! Отныне и присно и во веки веков!
Лупов покачал головой. Он имел обыкновение так поступать, когда хотел возразить, а сейчас он именно и собирался возражать, хотя бы по той причине, что была его очередь идти за порцией льда.
– Отнюдь не во веки веков, – возразил он.
– Нет, именно на целую вечность. Пока Солнце не погаснет.
– Это не вечность. Это вполне определенный конечный срок.
– Ну, хорошо. Миллиарды и миллиарды лет. Возможно, 20 миллиардов. Это тебя устраивает?
Лупов запустил пятерню в шевелюру, как бы удостоверяясь, что он все все реально существует, сидит и тянет свой коктейль.
– 20 миллиардов лет это еще не вечность.
– Да, но на наш век хватит, не так ли?
– На наш век хватило бы и угля с ураном.
– Ну, хорошо. Зато теперь мы можем построить индивидуальный корабль для путешествий по солнечной системе и миллионы раз сгонять на нем до Луны и обратно, и не заботиться о заправке горючим. Этого на угле и уране не добьешься. Спроси у Мультивака, если мне не веришь.
– Зачем мне у нет спрашивать, я и сам знаю.
– Тогда прекрати ставить под сомнение достижение Мультивака, – уже заводясь сказал Аделл, – он сделал великое дело!
– А кто это отрицает? Я только хочу сказать, что Солнце – не вечно. И ничего, кроме этого. Нам гарантировано, скажем, 20 миллионов лет, а дальше что?
Лупов ткнул в собеседника не вполне уверенным жестом.
– И не рассказывай мне сказки о том, что мы переберемся к другому солнцу.
Пару минут они молчали. Аделл неспешно прикладывался к бокалу. Лупов сидел с закрытыми глазами. Они расслаблялись.
Затем Лупов резко открыл глаза.
– Ты, наверное, думаешь, что мы полетим к другому солнцу, когда с нашим будет покончено?
– Я ни о чем не думаю.
– Думаешь. Вся беда у тебя в том, что ты не силен в логике. Ты похож на парня, не помню из какого рассказа. Он попал под проливной дождь и спрятался от него в роще. Встал под дерево и стоял, ни о чем не заботясь, поскольку считал, что как только крона намокнет и начнет протекать, то он сможет перейти под другое дерево…
– Я уже все понял, – ответил Аделл. – Не ори. Когда солнце погаснет, других звезд уже тоже не будет.
– Вот именно, – пробормотал Лупов. – Все звезды родились в одном космическом взрыве, каков он там ни был, и кончить свой путь они должны практически одновременно. То есть, по космическим масштабам. Конечно, одни погаснут раньше, другие позже. Я полагаю, красные гиганты не протянут и сотни миллионов лет. Солнце, допустим, просуществует 20 миллиардов лет, а карлики, на радость нам, возможно, продержатся еще сотню миллиардов. Но возьмем биллион лет и что увидим – Мрак, максимальный уровень энтропии, тепловая смерть.
– Я знаю все про энтропию, – горько сказал Аделл.
– Верю, черт тебя подери!
– Я знаю не меньше тебя!
– Тогда ты должен знать, что в один прекрасный день все сгинет!
– А кто спорит, что нет?
– Ты споришь, доходяга несчастный. Ты сказал, что теперь у нас энергии столько, что хватит на веки-вечные. Ты так и сказал – «во веки веков».
Теперь настал черед Аделла не соглашаться.
– А мы со временем что-нибудь придумаем, чтобы все восстановить.
– Никогда.
– Почему? Когда-нибудь.
– Никогда!
– Спроси Мультивака.
– Ты спроси. Предлагаю пари на пять долларов, что это невозможно.
Аделл был пьян уже настолько, что принял пари. В то же время он был еще достаточно трезв для того, чтобы составить необходимую последовательность символов и операторов, которая в переводе на человеческий язык была бы эквивалентна вопросу: «Сможет ли человечество снова заставить Солнце сиять, когда оно начнет умирать от старости?» Или, формулируя короче: «Как уменьшить энтропию в объеме всей Вселенной?»
Мультивак скушал вопрос и стал глух и нем. Огоньки на пультах и панелях перестали мигать, затихло привычное щелканье реле. Мультивак погрузился в глубокое раздумье. Затем, когда изрядно струхнувшие служители уже не могли дальше сдерживать дыхание, пульт ожил и на экране дисплея высветилась фраза:
ДАННЫХ НЕДОСТАТОЧНО ДЛЯ ОСМЫСЛЕННОГО ОТВЕТА.
– Пари не состоялось, – прошептал Лупов.
Они быстро допили остатки виски и убрались восвояси. Назавтра оба маялись от головной боли и общего недомогания и про эпизод с участием Мультивака не вспоминали.
Джеррод, Джерродина и Джерродетты 1-я и 2-я наблюдали звездную картину на видеоэкране. Переход через гиперпространство в своей вневременной фазе подходил к концу. Наконец однообразное мерцание, заменявшее звезды, уступило место одинокому яркому призрачному диску, доминирующему в центре экрана.
– Это Х-23, – сказал Джеррод не вполне твердо. Кисти его тонких рук были сцеплены за спиной, а пальцы побелели.
Обе девочки, маленькие Джерродетты, впервые в жизни совершили путешествие через гиперпространство и впервые ощутили характерное, странное чувство выворачиваемого наизнанку сознания. Они разразились бессмысленным хихиканьем и принялись гоняться друг за дружкой вокруг своей матери.
– Мы достигли Х-23, мы достигли Х-23…
– Тише, дети, – строго сказала Джерродина. – Ты уверен, Джеррод?
– А какие тут могут быть сомнения? – спросил Джеррод, непроизвольно взглянув на бесформенный металлический наплыв под самым потолком. Он проходил по потолку на всю длину отсека и шел дальше сквозь переборку и через другие отсеки по всему кораблю.
Джеррод мало что знал про эту металлическую штуковину, кроме того, что она называется Микровак; что ей можно задавать любые вопросы, которые только придут в голову; что она ведет корабль к заранее намеченной цели, контролирует поступление энергии из Субгалактических Силовых станций и рассчитывает прыжки через гиперпространство.
На долю самого Джеррода и его семьи оставалось только пассивное наблюдение да ожидание прибытия к цели. В комфортабельных каютах корабля этот процесс был не в тягость.
Кто-то когда-то говорил Джерроду, что «ак» в конце слова Микровак на древнеанглийском языке означает сокращение слов «аналоговый компьютер», но и эта информация, в сущности, была ему не нужна.
Глаза Джерродины увлажнились.
– Ничего не могу с собой поделать. Так странно покидать нашу Землю.
– Боже мой, но отчего? – воскликнул Джеррод. – Там у нас ничего не осталось. А на Х-23 у нас будет все. Мы будем там не одиноки и нам не нужно даже будет разыгрывать из себя пионеров. На планете уже живет миллион человек. И я думаю, что уже наши праправнуки тоже отправятся подыскивать себе новый мир, потому что этот к тому времени переполнится.
Помолчав, он добавил:
– Все-таки здорово придумано! Компьютеры рассчитывают новые маршруты по мере возрастания человечества.
– Я знаю, знаю, – сказала Джерродина несчастным тоном. – Наш Микровак – самый лучший Микровак; лучший в мире Микровак!
– Я тоже так думаю, – сказал Джеррод и потрепал ее за волосы.
Это действительно было так, и Джеррод был рад иметь собственный Микровак и рад, что он родился именно в это благословенное время и ни в какое другое. Во времена его предков единственными компьютерами были гигантские электронные машины, занимающие площадь в добрую сотню квадратных миль. На каждой планете имелся один такой. Их называли Планетными АКами. Они постоянно увеличивались в размерах, на протяжении тысячелетий, а затем, наконец, настало время усовершенствования, развития вглубь. Сначала вместо транзисторов появились интегральные схемы, затем – молекулярные пленки, после – кристаллы, даже самый большой планетный АК мог теперь уместиться в трюме космического корабля.
Джеррод почувствовал гордость, которую всегда испытывал при мысли, что его личный Микровак гораздо сложнее, надежнее и совершеннее, чем даже древний Мультивак, который по преданиям приручил Солнце и разрешил проблему передвижения в гиперпространстве, открыв тем самым путь к звездам.
– Так много звезд, так много планет, – вздохнула Джерродина, занятая своими мыслями. – И, наверное, люди вечно будут переселяться с планеты на планету, как и сейчас.
– Не вечно, – сказал Джеррод с улыбкой. – Все это, хотя и не скоро, но кончится. Через много миллиардов лет. Даже звезды умирают, ты ведь знаешь – энтропия возрастает.
– Папочка, что такое энтропия? – заинтересовалась Джерродетта 2-я.
– Энтропия, крошка, это слово, чтобы обозначать, сколько распада во Вселенной. Все в мире разрушается и разламывается, как твой любимый ходячий говорящий робот. Помнишь его?
– А если вставить в него новый силовой блок – ты ведь тогда оживил его так?
– Звезды и есть силовые блоки. Если они исчезнут, другой энергии у нас уже не будет.
Джерродетта 1-я внезапно заревела.
– Не хочу-у-у… Не позволяй звездам умирать!
– Смотри, до чего ты довел ребенка своими дурацкими разговорами, – раздраженно произнесла мать.
– Почем я мог знать, что это их так испугает, – прошептал Джеррод. (Джерродетта 2-я тоже присоединилась к хныканью сестры).
– Спроси и Микровака, – канючила Джерродетта 1-я, – спроси у него, как снова включить звезды!
– Лучше спроси, – сказала Джерродина. – Это их успокоит.
Джеррод пожал плечами.
– Сейчас, сейчас, малышки. Папочка спросит Микровака. Не бойтесь, он на все знает ответ.
Он задал Микроваку вопрос, добавив быстрым шепотом:
– Ответ напечатать, вслух не произносить!
– Ну, что я вам говорил! Микровак отвечает, что когда настанет время, он обо всем позаботится! Так что нечего заранее беспокоиться.
Джерродина сказала:
– А теперь, дети, пора спать. Скоро приедем в свой новый дом.
Джеррод, прежде чем выбросить целлопластовую карточку в утилизатор, еще раз пробежал глазами напечатанную на ней фразу:
ДАННЫХ ДЛЯ ОСМЫСЛЕННОГО ОТВЕТА НЕДОСТАТОЧНО.
Он пожал плечами и взглянул на видеоэкран. До Х-23 было уже рукой подать.
ВЙ-23Х из Ламета посмотрел в глубину трехмерной мелкомасштабной сферокарты Галактики и сказал:
– А тебе не кажется, что мы преувеличиваем значение вопроса? Над нами будут смеяться…
МК-17Й из Никрона покачал головой.
– Не думаю. Всем известно, что Галактика переполнится в ближайшие пять лет, если наша экспансия будет продолжаться такими темпами.
Оба выглядели на двадцать лет, оба были высоки и великолепно сложены.
– Все же, – сказал ВЙ-23Х, – я не решусь представить пессимистический рапорт на рассмотрение Галактического Совета.
– А я не соглашусь ни на какой другой рапорт. Расшевелим их малость. Как надо их расшевелить!
ВЙ-23Х вздохнул:
– Пространство бесконечно. Существуют сотни миллиардов галактик, пригодных для населения. А, может, и больше.
– Сотни миллиардов – это не бесконечное множество, и это количество все время сокращается. Смотри! 20000 лет назад человечество впервые разрешило проблему использования энергии и спустя пару веков стали возможны межзвездные путешествия. Чтобы заселить один маленький мир, человеку понадобился миллион лет, а чтобы заселить остальную часть Галактики – всего лишь 15000 лет. Сейчас население удваивается каждые 10 лет…
ВЙ-23Х перебил.
– За это мы должны благодарить подаренное нам бессмертие.
– Прекрасно. Бессмертие – это реальность, и мы должны с ним считаться. Я согласен, что самое бессмысленное имеет, как оказалось, и теневые стороны. Галактический АК решил для нас множество проблем, но, решив проблему старения и смерти, он зачеркнул тем самым все свои прежние достижения.
– Тем не менее, мне почему-то кажется, что, например, ты от своего бессмертия не откажешься.
– И не подумаю, – отрезал МК-17Й, но тут же смягчил голос: – По крайней мере, пока. Хотя я уже достаточно пожил. Тебе сколько лет?
– 223. А тебе?
– Мне нет еще и двухсот. Но вернемся к делу. Каждые десять лет население удваивается. Заполнив свою галактику, мы заполним следующую уже за десять лет. В следующее десятилетие мы заполним еще две. В следующие десять лет – еще четыре. За сто лет мы займем уже тысячу галактик. За тысячу лет – миллион. За десять тысяч – всю известную часть Вселенной. Что дальше?
ВЙ-2ЗХ сказал:
– Добавь сюда еще и проблему транспортировки. Сколько это понадобится энергии, чтобы переместить такое количество людей из одной галактики в другую?
– Хороший вопрос! Уже сейчас человечество за год потребляет энергию двух звезд.
– И по большей части тратит ее впустую. А с другой стороны, в одной только нашей Галактике ежегодно теряется на излучение энергия тысячи солнц. А мы используем только два.
Звук, донесшийся из терминала, заставил их замолчать. Из маленькой, лежащей на столе коробочки прозвучала фраза, произнесенная прелестным высоким голосом. Галактическая АК сказала:
ДЛЯ ОСМЫСЛЕННОГО ОТВЕТА НЕДОСТАТОЧНО ДАННЫХ.
– Ясно? – сказал ВЙ-23Х.
После чего оба продолжили обсуждение отчета, который им надлежало представлять в Галактический Совет.
Зи Прим со слабым интересом оценивал новую галактику, прослеживая взглядом бессчетные звездные рукава и прикидывая, сколько энергии содержат ее звезды. Эту галактику он видел впервые. Увидит ли он когда-нибудь все их? Галактик ведь так много и каждая несет в себе часть человечества. Правда, теперь этот человеческий груз был почти что мертвым грузом. Там, на мириадах планет, вращающихся вокруг мириад звезд, принадлежащих мириадам галактик, находятся только тела. Истинную сущность человека ныне чаще всего можно встретить здесь, в пространстве.
Конечно же, имеется в виду только разум! Бессмертные тела остаются на своих планетах в летаргии, длящейся целые эпохи. Временами они пробуждаются для активной деятельности в материальном мире, но это случается все реже и реже. Новые индивидуальности уже не появляются, но для чудовищно, невообразимо разросшегося человечества это не имеет никакого значения. Да и места во Вселенной для новых индивидов осталось уже совсем немного.
Зи Прима отвлекли от его размышлений тонкие ментальные щупальца другого разума, соприкоснувшегося с его собственным.
– Я – Зи Прим, – сказал Зи Прим, – а ты?
– Я – Ди Суб Ван. Из какой ты галактики?
– Мы зовем ее просто Галактика. А вы свою?
– Мы тоже. Все зовут свою галактику просто Галактикой и больше никак. Почему бы и нет?
– Верно. Тем более, что все они одинаковы.
– Не все. Одна отличается от других. Именно в ней зародилось человечество, чтобы потом рассеяться по другим галактикам.
Зи Прим спросил:
– И что же это за галактика?
– Не скажу. Метагалактический АК должен знать.
– Спроси! Что-то меня это заинтересовало.
Зи Прим расширил свое восприятие, так что все галактики съежились и превратились в искорки, разбросанные на более обширном фоне. Сотни миллиардов искорок – сотни миллиардов галактик. И каждая со своим грузом бессмертных существ, со своим грузом разумов. Все это медленно проплывало в пространстве. Одна из них в туманном и далеком прошлом была единственной галактикой, заселенной людьми.
Зи Прим сгорал от любопытства ее увидеть, и он сделал вызов:
– Вопрос Метагалактическому АКу – из какой галактики произошло человечество.
Метагалактический АК принял запрос, ибо на каждой планете и во всех пространствах его рецепторы были наготове и каждый рецептор вел через гиперпространство к некой неизвестной точке, где отстраненно от всего обитал Метагалактический АК.
Зи Прим знал только одного человека, который смог ментальным усилием нащупать мыслительный образ Метагалактического АКа, и этот человек рассказывал только про сияющую сферу примерно двух футов в диаметре. Отыскать ее среди звезд и галактик было задачей, перед которой бледнела пресловутая иголка в стоге сена.
Зи Прим тогда еще переспросил недоверчиво:
– И это Метагалактический АК? Таких размеров?
– А большая его часть, – последовал ответ, – находится в гиперпространстве. И какую форму он там принимает и какие размеры имеет, этого никто вообразить не может.
Этого действительно никто не мог вообразить, поскольку давно уже миновали дни, когда в создании любой, наугад взятой, части Метагалактического АКа принимали участие люди. Сейчас каждый очередной Метагалактический АК сам конструировал и создавал своего преемника. Каждый из них, за время своего миллионолетнего существования, накапливал необходимые данные, чтобы построить лучшего, более сложного и мощного, более тонко организованного наследника, в которого он вкладывал, в частности, всю свою память и свою индивидуальность.
Метагалактический АК прервал рассеянные мысли Зи Прима, но не словами, а действием. Зи Прим ментально был препровожден в туманное море галактик, и одна из них приблизилась и рассыпалась на скопище звезд.
Из бесконечного удаления пришла бесконечно ясная мысль:
ЭТО РОДНАЯ ГАЛАКТИКА ЧЕЛОВЕЧЕСТВА.
Но она была точно такая же, как и все остальные, и Зи Прим подавил разочарование.
Ди Суб Ван, разум которого сопровождал Зи Прима, внезапно спросил:
– И одна из этих звезд – родная звезда человека?
Метагалактический АК ответил: – РОДНАЯ ЗВЕЗДА ЧЕЛОВЕЧЕСТВА ПРЕВРАТИЛАСЬ В НОВУЮ. ПОСЛЕ ВСПЫШКИ СТАЛА БЕЛЫМ КАРЛИКОМ.
– И что же – люди, обитающие на этой звезде, погибли? – спросил Зи Прим, не подумав.
Метагалактический АК сказал:
– КАК ВСЕГДА В АНАЛОГИЧНЫХ СЛУЧАЯХ, ДЛЯ ФИЗИЧЕСКИХ ТЕЛ ЛЮДЕЙ БЫЛ ВОВРЕМЯ СКОНСТРУИРОВАН И ПОСТРОЕН НОВЫЙ МИР.
– Да, конечно, – подумал Зи Прим, но чувство потери не покидало его. Он перестал концентрировать свой разум на родной галактике человечества и позволил ей затеряться среди сверкания других галактик. Он вернулся назад. Ему больше не хотелось видеть эту галактику.
Ди Суб Ван спросил:
– Что случилось?
– Звезды умирают. Наша родная звезда уже умерла.
– Они все должны умереть. Почему бы и нет?
– Но когда иссякнут все запасы энергии, наши тела в конце концов тоже умрут, а с ними и ты, и я, и все остальные.
– Это случится еще через миллиарды лет.
– А я не хочу, чтобы это вообще случилось, даже через миллиарды лет. Метагалактический АК! Как предотвратить гибель звезд?
Ди Суб Ван воскликнул в изумлении:
– Ты спрашиваешь, как обратить энтропийные процессы?
А Метагалактический АК ответил:
ДЛЯ ОСМЫСЛЕННОГО ОТВЕТА НЕДОСТАТОЧНО ДАННЫХ.
Разум Зи Прима вернулся в собственную галактику. Он больше не вспоминал Ди Суб Вана, чье тело, возможно, находилось за биллионы световых лет от его собственного, а возможно, обитало на соседней планете. Все это не имело никакого значения.
Удрученный Зи Прим начал собирать межзвездный водород, из которого решил смастерить свою собственную небольшую звезду. Конечно, и она когда-нибудь умрет, но, по крайней мере, она будет сделана им самим.
ЧЕЛОВЕК советовался сам с собой, поскольку ментально он существовал в единственном числе. Он состоял из неисчислимого количества тел, разбросанных по мириадам планет в мириадах галактик, и тела эти пребывали в вечной летаргии. О них заботились бессмертные и неуязвимые автоматы, а разумы, когда-то связанные с этими телами, давно уже добровольно слились в единое целое, и теперь ничто уже не могло их разъединить.
ЧЕЛОВЕК сказал:
– Вселенная умирает.
ЧЕЛОВЕК окинул взором затянутые дымкой, еле светящиеся галактики. Гигантские звезды, моты и транжиры, сгинули давным-давно, в самом туманном тумане далекого прошлого. Почти все оставшиеся звезды были белыми карликами, но и они приближались к своему концу.
Из межзвездного газа и пыли, правда, возникали новые звезды. Некоторые естественным путем, некоторые были созданы человеком. Но и они тоже давно погибли. Можно было, конечно, сталкивать между собой белые карлики и с помощью высвободившейся таким образом энергии создавать новые звезды. Но на одну порядочную звезду нужно потратить около тысячи карликов и сами они, в конце концов, тоже были обречены на гибель. Да и карликов тоже не бесчисленное число.
ЧЕЛОВЕК сказал:
– Как подсчитал Вселенский АК, энергии, если аккуратно ее расходовать, хватит еще на миллиарды лет.
– Но даже так, – сказал ЧЕЛОВЕК, – рано или поздно все равно все кончится. Экономь не экономь, а однажды энергия сойдет на нет. Энтропия достигнет максимума, и это сохранится вечно.
ЧЕЛОВЕК предположил:
– А нельзя ли обратить процесс возрастания энтропии? Ну-ка, спроси у Вселенского АКа.
Вселенский АК окружал его со всех сторон, но не в пространстве. В пространстве не было ни единой его части. Он находился в гиперпространстве и был сделан из чего-то, что не было ни материей, ни энергией. Вопрос о его размерах и природе давным-давно стал бессмысленным в любой терминологии, какую только мог вообразить себе ЧЕЛОВЕК.
– Вселенский АК, – сказал ЧЕЛОВЕК, – каким образом можно обратить стрелу энтропии?
Вселенский АК ответил:
ДЛЯ ОСМЫСЛЕННОГО ОТВЕТА ВСЕ ЕЩЕ НЕ ХВАТАЕТ ДАННЫХ.
ЧЕЛОВЕК сказал:
– Собери дополнительную информацию.
Вселенский АК ответил:
Я БУДУ ЭТО ДЕЛАТЬ, КАК УЖЕ ДЕЛАЛ СОТНИ МИЛЛИАРДОВ ЛЕТ. МНЕ И МОИМ ПРЕДШЕСТВЕННИКАМ ЭТОТ ВОПРОС ЗАДАВАЛИ НЕОДНОКРАТНО. ВСЕ ОТОБРАННЫЕ МНОЮ ДАННЫЕ НЕДОСТАТОЧНЫ.
– Настанет ли время, – спросил ЧЕЛОВЕК, – когда данных будет достаточно, или же эта проблема не имеет решения ни при каких условиях?
– ПРОБЛЕМ, НЕ РАЗРЕШИМЫХ НИ ПРИ КАКИХ МЫСЛЕННЫХ УСЛОВИЯХ, НЕ СУЩЕСТВУЕТ.
– Когда же у тебя будет достаточно информации, чтобы ответить на мой вопрос?
– ДЛЯ ОСМЫСЛЕННОГО ОТВЕТА НА ЭТОТ ВОПРОС ТОЖЕ НЕ ХВАТАЕТ ДАННЫХ.
– Ты будешь продолжать работу? – спросил ЧЕЛОВЕК.
– ДА, – ответил Вселенский АК.
ЧЕЛОВЕК сказал:
– Мы подождем.
Звезды и галактики умирали одна за другой, и черное пространство было заполнено их выгоревшими трупами. Угасание длилось десять биллионов лет.
ЧЕЛОВЕК, один за другим, растворился в АКе, слился с ним. Каждое его физическое тело, умирая, теряло свою духовную индивидуальность, так что это был выигрыш, а не потеря.
Последний разум ЧЕЛОВЕКА немного задержался перед слиянием, оглядывая пространство вокруг себя, пространство, не содержащее ничего, кроме останков последней темной звезды и массы невероятно истонченной, распыленной материи, временами возбуждаемой еще не перешедшей в тепло энергией. Это была уже агония, частота таких вспышек энергии асимптотически стремилась к абсолютному нулю.
ЧЕЛОВЕК спросил:
– АК, что это – конец? Нельзя ли этот хаос снова превратить во Вселенную? Можно ли это сделать?
АК ответил:
ДЛЯ ОСМЫСЛЕННОГО ОТВЕТА ВСЕ ТАК ЖЕ НЕ ХВАТАЕТ ДАННЫХ.
Разум последнего ЧЕЛОВЕКА слился с АКом, и теперь существовал только он один, да и то в гиперпространстве.
Материя и энергия исчезли, а вместе с ними пространство и время. Даже АК существовал только лишь благодаря одному последнему вопросу, на который он так и не смог ответить. Так же, как и никто в течение десяти биллионов лет не смог ответить на этот проклятый вопрос, впервые заданный полупьяным техником компьютеру, отстоявшему в своем развитии от Вселенского АКа, как человек отстоял от ЧЕЛОВЕКА.
Все остальные вопросы были давным-давно разрешены, но пока не будет получен ответ на этот последний, АК не мог, не имел права облегченно вздохнуть и уйти в небытие.
Все необходимые данные были уже собраны. Больше просто нечего было уже собирать.
Но эту собранную информацию надо было еще рассортировать, проанализировать и привести в систему.
На это ушел некоторый безвременной интервал.
И наконец АК узнал, как обратить направление стрелы энтропии.
Но уже не оставалось ни одного человека, которому АК мог бы выдать полученный ответ. Впрочем, неважно. Ответ был настолько всеобъемлющим, что во время его наглядной демонстрации это затруднение тоже будет разрешено.
В течение еще одного безвременного интервала АК размышлял, как лучше всего организовать дело. Потом аккуратно составил программу.
Сознание АКа охватило все, что некогда было вселенной, и сосредоточилось на том, что сейчас было хаосом. Шаг за шагом все будет сделано.
И АК сказал:
– ДА БУДЕТ СВЕТ!
И был свет…

"Доктор, это случилось снова". Генерал тяжело опустился на кушетку, сцепил крепкие узловатые пальцы и горько покачал головой.
"Да, я видел по телевизору. - Соломон Борисович с участием покивал. - Вы располагайтесь на кушетке поудобнее, вытяните ноги. Сеанс будет долгим. Признаться, я никогда еще не встречался с таким головоломным случаем. Разве что в восемьдесят втором, когда еще работал в сфере психотерапии. У одной пациентки наблюдался странный синдром. Очень любила принимать гостей. Целый день провозится у плиты, наготовит всяких разносолов, а перед тем как подавать на стол, вдруг ощущает непреодолимый позыв плюнуть в каждое блюдо. И плевала, ничего не могла с собой поделать. Потом выяснилось, что, когда она была грудным младенцем, ее мать всякий раз перед кормлением плевала себе на сосок - ей казалось, что так гигиеничней. Представляете? Тогда-то я и решил заняться психоанализом. Чтобы докопаться до сути проблемы, я должен вскрыть корневую систему вашего патогенного бессознательного, выявить парадигму невротической симптоматики. Вы рациональный, зрелый, волевой человек. Ваша странная аномалия безусловно носит аффектный характер и сублимирует некий разрушительный позыв. Расскажите, как это произошло на сей раз".
Генерал тяжело вздохнул и стал рассказывать. Шел митинг протеста против антинародного режима. Речь была подготовлена заранее. Он собирался говорить о катастрофической бездуховности неокомпрадорской буржуазии. Вдруг, когда по конспекту следовало повернуть к идее человеколюбия и соборности, он ни к селу ни к городу, глядя прямо в нацеленные телекамеры, выкрикнул злополучную фразу: "А виноваты во всем жиды! Хороший жид - мертвый жид!" И это уже в третий раз за минувший год...
Безумно стыдно. Не говоря уж о том вреде, который наносят эти безобразные припадки народно-патриотическому делу. Некоторые товарищи вновь поставили вопрос об исключении генерала из партии - и если б не боевые заслуги, если б не четыре боевых ранения, полученных в боях с афганскими сионистами, то выгнали бы с треском и позором. Зиновий Андреевич выручил, опять взял на поруки, но при расставании руки не подал. И пришлось проглотить.
Закончил генерал на молящей ноте, в обычной жизни совершенно ему несвойственной: "Помогите, доктор. Спасите меня. Сделайте что-нибудь! Это как мина замедленного действия - никогда не знаешь, когда произойдет взрыв. А может быть, меня прозомбировали тайные враги России? Или я сумасшедший?"
Соломон Борисович выслушал внимательно, строча золотым "паркером" в блокноте. "С психическим здоровьем у вас, милейший, все в полном порядке. А зомбирования никакого не существует. Чушь это все, враки. Тут другое: истинная причина вашей спонтанно проявляющейся юдофобии полностью вытеснена в подсознание. Работа психоаналитика - помочь вам в локализации травматического очага. Давайте искать вместе. Будем постепенно двигаться в прошлое. Если понадобится, дойдем хоть до эпохи еврейско-монгольского ига. - Доктор коротко улыбнулся, давая понять, что шутит и что так далеко в историю забираться не придется. - Ваши приступы - классическое проявление PSTD". - "Что?" - приподнялся генерал, решивший, что недослышал. "Лежите-лежите. У вас post-traumatic stress disorder. Посттравматический синдром. Где-то в вашем прошлом таится психическая травма, связанная с евреями. Вы готовы вскрыть механизм своего подсознания? Предупреждаю, что дело это неприятное и даже страшное. Никогда не знаешь, что может выплыть". - "Я не робкого десятка", - улыбнулся генерал, но от слов психоаналитика по сердцу пробежал холодок. "Тогда приступим. - Соломон Борисович включил магнитофон. - Начнем с современности - так уж, для порядка. Скажите, много ли среди ваших соратников евреев?"
Генерал удивился. Ему никогда не приходило в голову различать людей по национальному признаку - был бы человек хороший. Да и партия, к которой он принадлежал, отстаивала интернационализм и твердо держалась ленинско-павловских принципов (в смысле, не принципов академика Павлова, а принципов Павла, для которого несть ни иудея, ни еллина).
"Право, не знаю. Может быть, московский гауляйтер Ампиров? В его внешности есть что-то семитское". - "Он не уводил у вас жену? Не делал скрытых гомосексуальных намеков? Не вызывал в вас тайного мазохистского или садистского влечения?
Прошу говорить совершенно откровенно - не нужно ничего скрывать".
"Господь с вами! - даже растерялся генерал. - У нас с Ампировым добрые товарищеские отношения". - "Может быть, в вашей жизни когда-либо прежде имела место личная драма, в которой был повинен еврей?" - "Да нет же, уверяю вас! Разве что в Афганистане, когда душманы и зеликманы взяли меня в плен. Они грозились сделать мне обрезание, но я убил часового и бежал". - "Стало быть, вы выплеснули фрустрационный импульс на часового. Нет, это не та травма, которая нам нужна".
Соломон Борисович задумался.
"Хорошо, давайте двигаться дальше в прошлое. Вам, вероятно, пришлось немало хлебнуть с пятым пунктом во времена брежневизма?" - "Как всем. Долго не выпускали в загранкомандировки, и в партию из-за национальности приняли только с шестого раза. Но это в порядке вещей - такое уж было время. Я относился с пониманием, и зла на евреев не держу, честное слово".
Он вспомнил, как в шестьдесят седьмом его бессовестно завалили на вступительных экзаменах в Военно-политическую академию. Фимка Гурвич, отличный парень, после шепнул: "Ты, Алик, не виноват - просто квоту русских на этот год уже набрали". И еще потом, в семьдесят восьмом, когда из генштаба безо всяких объяснений вдруг перевели в Вычегду, начальник отдела генерал Шмуэльсон по секрету сказал: "Ты замечательный работник, но я ничего не мог сделать. Сказали на парткоме: у тебя в отделе и так двое русских. Не Селедкина же мне гнать - у него жена парализованная".
"Нет, - решительно сказал генерал вслух. - Ерунда все это. Я всегда говорил, что целеустремленный человек сумеет пробиться, несмотря на пятый пункт. И пробился. Как видите, я генерал-полковник, хоть и стопроцентный русак. Отец - Емельян Патрикеевич, мать - Арина Святогоровна".
Врач проницательно посмотрел генералу в глаза. "Я вижу, что вы говорите правду. Ладно, тогда давайте двигаться дальше, в пятидесятые. Время было трудное, борьба с космополитизмом, дело русских врачей-вредителей. Наверняка это коснулось и вашей семьи?" - "Конечно коснулось. Но меньше, чем других. Дедушке профессору пришлось, конечно, посидеть, но недолго. Бабушке однажды на рынке плюнули в лицо. Меня в училище обзывали наймитом мирового славянства" и раз пытались устроить темную, но я сумел постоять за себя". - "Значит, и тут ничего... А где вы были во время войны?" - "В оккупации, мы же со Смоленщины. Но я был совсем маленький, ничего не помню".
Соломон Борисович заглянул в карту, весь вдруг как-то напрягся и стал удивительно похож на хищную клювастую птицу. "Так-таки ничего? - вкрадчиво повторил он. - Но во время освобождения вам было уже семь лет. Это странно. Очень странно". - "Самому странно. Очевидно, у меня поздно стали воспоминания формироваться. Время голодное, витаминов не хватало".
Но доктор уже не слушал - чиркал что-то ручкой в блокноте.
"Наша проблема там, - азартно сказал он. - Девяносто четыре процента патогенных психотравм генерированы в раннем предпубертате. Придется прибегнуть к гипнозу".
Он включил кассету с записью журчащей воды, закачал у лежащего генерала перед глазами блестящим брелком. "Расслабьтесь, ни о чем не думайте, смотрите на искорки". Генерал честно попытался расслабиться, но выходило плохо - ведь всю жизнь приучал себя к собранности.
"С кем вы жили в оккупации? С родителями?" - "Я сирота. Родители умерли рано, я их не помню. Я жил с бабушкой по материнской линии". - "Как она вас называла?" - "Алькой", - улыбнулся генерал.
Мягким старушечьим голосом Соломон Борисович засюсюкал: "Для, Алечка, внучек, проснись. Это я, твоя бабуля, пора вставать".
Генерал поневоле хмыкнул - до такой степени носатый доктор был не похож на покойную бабу Мотрю, но в следующий миг вдруг случилось чудо. Пространство замутилось, подернулось пленкой, стало совсем темно, и остался только зовущий голос...
"Аля, Алечка, проснись. Вставай скорей, беда!"
Шестилетний Алька открыл глаза и захныкал. За окнами было темным-темно. Откуда-то из ночи доносились крики, шум выстрелов. Мама испуганно куталась в платок. Отец, заведующий сельской рюмочной, был бледен и весь дрожал.
Картавый механический голос, многократно усиленный динамиками, вещал: "Жители Петговки, жители Петговки, ваша дегевня выбгана евгейским командованием как объект для акции возмездия. Вы дали пгибежище пагтизанам. Ваши дома будут сожжены. Выходите на площадь и ничего не бойтесь". Время от времени механический голос умолкал, и тогда доносилось зловещее завывание "Хава-Нагилы".
Алька был маленький, но страшное слово "каратели" уже знал. У него застучали зубы.
"Надо спрятаться в подпол", - сказала баба Мотря. "Если из дома никто не выйдет, устроят обыск, - скороговоркой произнесла мама. - Найдут и вытащат. Или закидают гранатами. Солдатня вся пьяная, озверелая. Бери Альку и прячьтесь. А мы с Емельяном пойдем. Вырасти Альку хорошим человеком..."
Соломон Борисович кашлянул, и видение исчезло.
Генерал лежал на кушетке, смотрел в потолок, по лицу стекали слезы, но он этого не замечал.
"Ну что, вспомнили? - нетерпеливо спросил доктор. - Вы что-то такое бормотали, но я ничего не понял. Какие-то партизаны. При чем тут партизаны?"
Генерал проглотил комок, ответил коротко и скупо, по-военному: "Вспомнил. В ноябре сорок третьего еврейская зондеркоманда провела у нас в Петровке акцию устрашения. Половину деревенских расстреляли, остальных отправили в гетто. И не будем больше об этом, ладно? Вы свою работу выполнили - освободили мне подсознание, или как там это у вас называется. Спасибо. Вот вам за ваш труд".
Положил на стол две тысячи шестьсот семьдесят рублей, сто долларов по курсу Центробанка, - американской валютой не пользовался принципиально.
Вышел на бульвар, вдохнул свежий воздух. Отпустив машину, шел по аллее, сцепив руки за спиной. Снежинки садились на мерлушковую папаху.
Да, эта нация принесла нашему народу много горя, думал генерал, но ведь сын за отца не ответчик. Пусть мертвецы лежат в своих могилах и не тянут за собой живых. Бог с ним, с кровавым прошлым. Будем дружно жить все вместе. Аминь.

О подвигах

Девятнадцатилетняя жительница Рязани Юля Ковылина наконец-то решилась раздавить ногой таракана. Зажмурилась, зажала уши, чтобы не слышать, как хрустит хитиновая оболочка, и наступила, вот так! Зажимая рот обеими руками, метнулась в ванную и долго, тщательно отмывала подошву тапка шампунем “Хвойный”.

Мюнхен. Сорокапятилетний Михель Штифф вошел в кабинет начальника с твердым намерением попросить о повышении зарплаты. Его давление приближается к отметке 170/130, но Михель держится молодцом. Вот он откашлялся и заговорил, мучительно соображая, как бы незаметно перевести разговор на нужную тему.

Тридцатитрехлетний саратовец Николай Павлович второй раз в жизни вошел в кабинет стоматолога. Впервые он сделал это в семилетнем возрасте, и с тех пор звук бормашины преследует его в страшных снах. Но после трех бессонных ночей, когда анальгин окончательно перестал облегчать боль, Николай Павлович взял себя в руки и отправился к врачу. Через десять минут Николай Павлович узнает, что ему предстоит удалить четыре зуба и запломбировать еще семнадцать. Вечером он выпьет полторы бутылки водки.

Нью-Йорк. Мэри Бронштейн (пятьдесят восемь лет, разведена, детей нет) готовится выйти в магазин за покупками. Она твердо уверена, что на улице ее – да, вот лично ее, а не первого попавшегося пешехода! – ждут не дождутся маньяки, убийцы, арабские террористы и бывший муж, который, несомненно, жаждет с нею разделаться. Но продукты закончились еще позавчера, прислугу Мэри не держит, слишком уж дорого обходится, да и рискованно это – чужого человека в дом пускать, а родственники из Алабамы наотрез отказываются бросить свои дела и приехать в Нью-Йорк, чтобы позаботиться о Мэри. Решено: она вычеркнет их из завещания. Но идти за покупками придется самой. Переписав завещание, Мэри начинает одеваться.

Двадцатисемилетний москвич Игорь Неверов стоит у входа на станцию метро “Театральная” и собирается спуститься в метро. Ему очень страшно, но он твердо намерен преодолеть себя. В этом году Игорь сделал уже семнадцать попыток. Сегодня он обязательно спустится в метро. По крайней мере, хотя бы дойдет до эскалатора, а не удерет, едва добравшись до кассы. Дойдет хотя бы до эскалатора. Хотя бы.

У восьмилетней парижанки Нины Буше сегодня экзамен по музыке. Это первый экзамен в ее жизни. Мама специально для экзамена купила ей белое кружевное платье. Платье немного велико, но мама говорит, это пустяки. Нина не хочет идти на экзамен. Она боится. Ей кажется, она получит низший балл и сразу умрет от позора. Нина говорит маме, что у нее болит живот (и это почти правда), но мама берет ее за руку. Ничего не поделаешь, надо идти.

Лондон. Девятнадцатилетняя Элизабет Смит садится за руль своего автомобиля. Она еще ни разу в жизни не ездила без инструктора, но папа говорит, пора. Элизабет получила права три месяца назад и с тех пор все не может решиться на самостоятельную поездку. Папа прав: пора. Сегодня, или никогда. “Только бы не покалечиться, – думает Элизабет, вставляя ключ в замок зажигания. – Если все-таки попаду в аварию, лучше уж сразу насмерть, чем на всю жизнь инвалидом, с переломанным позвоночником, без руки и ноги”. Элизабет хочет выйти из машины и отправиться к метро, но остается. Щелкает замком ремня безопасности, осторожно разворачивается и выезжает на улицу. Она будет очень аккуратным водителем.

Тринадцатилетней Зосе из Варшавы сегодня должны вырезать аппендицит. Операция назначена на одиннадцать утра. Зося не спала всю ночь. Она уже устала плакать, но страх так и не прошел. Теперь Зося стоит у окна и вяло думает, что можно бы выпрыгнуть и сбежать домой. Второй этаж, ничего страшного. Но Зося не сбежит. Сейчас она вернется в постель и будет ждать, когда за нею придет медсестра, чтобы отвести в операционную. Потому что от аппендицита, если его вовремя не вырезать, умирают.

Студент Братиславского университета Саша Любавич (мехмат, первый курс) сидит в автобусе. Он едет на экзамен. Давешняя попытка усвоить годовой курс за ночь завершилась полным провалом. Саша думает, что было бы лучше вовсе не ходить на экзамен, выпить пива, лечь спать и забить на все, но вместо этого зачем-то едет в университет. Сашу тошнит не то от страха, не то от нескольких литров кофе, выпитых за ночь. Ему совсем хреново.

Десятиклассница Ляля из Белгорода Днестровского (15 лет, рост 172, прочие показатели: 85–70–104) не пошла в школу и теперь ждет одноклассника Андрея. У них свидание. Ляля твердо решила, что сегодня позволит ему сделать это. Потому что иначе Андрей ее бросит, и девчонки будут смеяться, ну и вообще. Ляле очень страшно, она даже чай пить не смогла. Ее пугает не это (девчонки рассказали, как все бывает, вполне можно пережить, больно, конечно, но не как гланды вырывать, а меньше, значит, ничего страшного). Страшно другое. “А вдруг ему со мной не понравится? – думает Ляля. – Девчонки говорят, у всех по-разному устроено, поэтому одни нравятся мужчинам, а другие – нет. И тогда он меня все равно бросит, и всем расскажет, как у меня все плохо получилось, и тогда на меня вообще никто никогда не посмотрит. Вообще никто. Никогда. Даже на выпускном танцевать не позовут. И потом тоже. Вообще никогда”. Когда наконец раздается звонок в дверь, Ляля обреченно встает с кухонного табурета и идет открывать. Медленно. Как корова на бойню.

По подоконнику спальни сорокалетней Мирры из Мадрида ползет гусеница. Мирра очень хочет завизжать, но держит себя в руках. Она бы с радостью упала в обморок, но это бессмысленно, потому что дома никого нет, а значит никто не придет на помощь. И пока Мирра будет лежать на полу, гусеница вполне может… Ох! Мирра зажимает рот руками и, с трудом переставляя ватные ноги, бредет на кухню. Она так и не закричала. Она молодец.

Двадцативосьмилетний Петер Новак, как всегда, пересекает Прагу на собственном автомобиле, из конца в конец. Петер едет на работу. Ему не по себе. Сегодня придет какой-то тип из налоговой инспекции. Петер не собирался скрывать доходы фирмы, но он не уверен, что правильно заполнил документы. Петеру мерещится тюрьма, разорение и насмешки приятелей. Последнее, пожалуй, хуже всего. Теоретически, Петер может позвонить секретарше. Сказаться больным, вернуться домой и еще раз проверить документы, но вместо этого он паркуется в двух кварталах от офиса, закуривает и думает: “Если я докурю до фильтра, и пепел не осыплется, значит, пронесет”. Но руки его дрожат, и пепел падает на штанину. Петер вздыхает, выходит из автомобиля и идет в офис.

Сейчас 8:45 утра по Гринвичу. День только начался. В жизни всегда есть место страху. И, соответственно, подвигу.

О доблестях

– И тогда радио говорит: “Девочка-девочка, Гроб-На-Колесиках приближается к твоему дому!”

Я стараюсь говорить страшным замогильным голосом, как Панночка в кино про Вия, которое мы смотрели в прошлое воскресенье. Получается так хорошо, что даже мне – и то страшно! Хотя эту сказку я рассказываю не в первый раз и знаю, чем она закончится. А уж Лидка – та и вовсе сжалась в комочек, не видно ее, не слышно. Даже вздохнуть боится.

Мы сидим в Лидкиной кладовке, среди старых пальто, тряпок и башмаков. Здесь совсем-совсем темно, даже в щелочку свет не проникает, потому что кладовка построена в коридоре, а в коридоре нет лампочки. Лидке везет. А у нас совсем нет кладовки, только антресоли, где стоят банки с огурцами и мои санки. И залезать на антресоли никакого смысла. Там всегда светло, потому что висит ситцевая занавеска в цветочек, чтобы гости не видели, какой у нас там бардак – ну, так мама говорит. Поэтому у нас дома совсем неинтересно. Чтобы страшные сказки рассказывать, надо в гости ходить, у кого кладовка. А еще лучше в подвал залезать, но там недавно замок повесили, и непонятно когда снимут. Может быть, вообще никогда, или даже через год.

Поэтому мы сейчас сидим не в подвале, а в Лидкиной кладовке, и я говорю старательно, с подвываниями:

– Девочка-девочка, Гроб-На-Колесиках заехал в твою квартиру!

И тут хлопает входная дверь, а потом в коридоре ка-а-а-ак грохнет! И я, забыв, что просто рассказываю свою сказку, страшно пугаюсь и собираюсь заорать, но Лидка опережает меня, закрывает мой рот ладошкой и шепчет: “Тихо, тихо, это ничего страшного, это просто папка пришел пьяный и упал, он теперь так и будет спать до ночи, если его не будить. А будить не надо, а то он драться начнет и все разобьет, ясно?”

Я киваю.

– Сейчас посидим немножко тихонечко, а когда он захрапит, можно дальше рассказывать. А потом я тебя выведу в подъезд, – обещает Лидка. Обнимает меня за шею и шепчет: – Ты не бойся, он крепко спать будет. И вообще повезло, что он один пришел. Потому что если бы с дядей Вовой, они бы на кухне сели пить, и кричали бы, а потом стали бы драться, папка с дядей Вовой всегда дерутся, когда много выпьют, потому что они друзья. В прошлый раз окно разбили, и мы теперь едим только гречку, манку и перловку, потому что все деньги потратили, чтобы стекло вставить, и больше денег нету, а холодно же без окна, нельзя, чтобы он еще раз его разбил! А еще хуже, если бы папка с дядей Ашотом пришел, потому что он меня дяде Ашоту в домино проиграл, и теперь дядя Ашот может на мне жениться в любой момент, когда захочет. А я не хочу на нем жениться, он старый и плохо пахнет. Когда папка дядю Ашота в прошлый раз привел и сказал: “Забирай невесту”, – он за мной по всей квартире гонялся и почти поймал, но я все-таки успела выскочить в подъезд и спряталась во дворе в кустах, а потом пришла мама и всех прогнала, но дядя Ашот обещал, что еще придет. И меня потом на неделю отправили жить к бабушке Ане, но я оттуда сбежала и больше не пойду, потому что у бабушки дядя Валера живет, он еще хуже папки. Он наркоман, так бабушка говорит. И он все время обещает, что всех убьет, правда не убивает, даже не бьет, но все равно страшно же!

Ее голос заглушает жуткое рычание, как будто в коридоре сидит лев.

– Ура! – нормальным голосом, не шепотом говорит Лидка. – Папка совсем заснул! Слышишь, как храпит? Можешь дальше рассказывать про свой Гроб-На-Колесиках. Такая страшная сказка! Я так никогда в жизни ничего не боялась. Ни-ког-да!
В колонках играет - Leona Lewis - I See You

Он родился таким - нелюбимым, ненужным,
Раздражая людей своим видом наружным...
Самым страшненьким был из рожденных котят,
И никем был не выбран, никем был не взят...
И пищаньем своим раздражал даже кошку,
И решили хозяева выбросить крошку...

А он выжить сумел, не замерз, не подох,
Научился бороться, спасаться от блох...
Побеждать и сражаться в неравных боях,
Закаляясь, мудрея на этих страстях...
Поедая отбросы у мусорных свалок,
И скрываясь от криков и брошенных палок...

Им пугали родители шумных детей,
Шкурка цвет потеряла от снега, дождей,
Внешний вид заставлял возмущаться народ:
«До чего же ужасно-уродливый кот!»
Даже местные псы и собаки
Избегали с котом этим драки...

Он покорно терпел, ожидая прощенья,
Он причины не знал людской злобы и мщенья,
Он бежал за детьми и выпрашивал ласку,
Терся лбом и мяукал, увидев колбаску...
Благодарно мурлыкал сердобольным старушкам,
Их размоченным в банках консервных горбушкам...

Как-то утром от криков проснулся весь дом,
Это было весной, это было с котом...
Он лежал на боку, и мяукал от боли,
И вокруг была лужа от вытекшей крови...
Он хрипел, задыхался, пытался ползти,
К тем, кто мог бы помочь, к тем, кто мог бы спасти...

И в глазах было столько страдания,
Умирая, он ждал сострадания...
Вдруг увидел он над собой человека...
Как и кот - он был инвалид и калека...
Замурлыкал, почувствовав рядом тепло,
Он привык быть ненужным и чувствовал зло...

А здесь трепетность и соучастье,
А здесь помощь, где боль и несчастье...
Человек, прижал к сердцу дрожащий клубок:
- Потерпи, милый котик! Я рядом, сынок!\"
И укрыв его тельце махровым шарфом,
Осторожно понес по дорожке за дом...

Это утро застыло у многих в глазах,
До сих пор вспоминают старушки в слезах,
Как их добрый сосед, сам больной, еле ходит,
На прогулку кота необычного водит...
Кот-красавец, какой-то, мол, редкой породы,
Что однажды его чуть не сбили уроды...

Такой умненький котик! И верный - на диво...
И на солнышке шкурка сияет красиво!
Никуда не уходит от ног инвалида,
Умиленье такое от этого вида!
И привязанность, преданность на загляденье,
Ну не котик, а прелесть! Вознаграждение...

Марина Бойкова(с)
В колонках играет - Наталья Власова и Пелагея - Доченька

Будет ласковый дождь, будет запах земли.
Щебет юрких стрижей от зари до зари,
И ночные рулады лягушек в прудах.
И цветение слив в белопенных садах;
Огнегрудый комочек слетит на забор,
И малиновки трель выткет звонкий узор.
И никто, и никто не вспомянет войну
Пережито-забыто, ворошить ни к чему
И ни птица, ни ива слезы не прольет,
Если сгинет с Земли человеческий род
И весна... и Весна встретит новый рассвет
Не заметив, что нас уже нет.

There will come soft rains and the smell of the ground,
And swallows circling with their shimmering sound;
And frogs in the pool singing at night,
And wild plum trees in tremulous white;
Robins will wear their feathery fire,
Whistling their whims on a low fence-wire;
And not one will know of the war, not one
Will care at last when it is done.
Not one would mind, neither bird nor tree,
If mankind perished utterly;
And Spring herself when she woke at dawn
Would scarcely know that we were gone.
В колонках играет - RyanDan - Tears Of An Angel

Каждая женщина на самом деле немного ведьма. Одна умеет притягивать к себе мужчин чарующим образом, другая вкусным варевом, а третья пламенными речами, взглядом или не менее пламенным молчанием. просто эта магия настолько стала частью нас самих, частью нашей повседневной жизни, что мы совсем ее не замечаем.

Я вот, например, недавно начала замечать, что мои желания,самые жгучие, самые страстные, изволят исполняться. Подумать только, и это можно было не замечать в течение нескольких лет. Все из-за того, что эти самые желания находят наихудший момент и еще более неподходящее время для исполнения. и в итоге становятся не манящей звездой, а непередаваемым кошмаром или неприятностью. И так живешь в этом кошмаре, веришь в лучшее, надеешься, мечтаешь…Но все напрасно, потому как судьба не ведает о твоих горестях, думает дуреха, что желания исполняет. И как убедить ее, что все не так лучезарно. Хотя, что-то мне подсказывает, кому-нибудь, да удавалось сделать это, удавалось договориться со своенравной судьбой. Зато теперь я боюсь, боюсь желать чего-либо. Хочется научиться управлять своими желаниями, или страхами. Но ничего не бояться умеют лишь дети, я им завидую.

Настало время спать, и маленький зайчонок крепко ухватил большого зайца за длинные-длинные уши. Он хотел точно знать, что большой заяц его слушает.

- Знаешь, как я тебя люблю?
- Конечно, нет, малыш. Откуда мне знать?..
- Я люблю тебя - вот как! - и зайчонок раскинул лапы широко-широко.

Но у большого зайца лапы длинней.
- А я тебя - вот как.
"Ух, как широко", - подумал зайчонок.

- Тогда я люблю тебя - вот как! - и он потянулся вверх изо всех сил.
- И тебя - вот как, - потянулся за ним большой заяц.
"Ого, как высоко, - подумал зайчонок. - Мне бы так!"

Тут зайчонку пришла в голову отличная мысль: кувырк - встал на передние лапы, а задними вверх по стволу!
- Я люблю тебя до самых кончиков задних лап!
- И я тебя - до самых кончиков твоих лап, - подхватил его большой заяц и подбросил вверх.

- Ну, тогда... тогда... Знаешь, как я тебя люблю?.. Вот так! - и зайчонок заскакал-закувыркался по полянке.
- А я тебя - вот так, - усмехнулся большой заяц, да так подпрыгнул, что достал ушами до веток!
"Вот это прыжок! - подумал зайчонок. - Если б я так умел!".

- Я люблю тебя далеко-далеко по этой тропинке, как от нас до самой реки!
- А я тебя - как через речку и во-о-о-он за те холмы...

"Как далеко-то", - сонно подумал зайчонок. Ему больше ничего не приходило в голову. Тут вверху, над кустами, он увидел большое темное небо. Дальше неба ничего не бывает!

- Я люблю тебя до самой луны, - шепнул зайчонок, и глаза его закрылись.
- Надо же, как далеко... - Большой заяц положил его на постель из листьев.

Потом улегся рядом, обхватил зайчонка лапами и прошептал ему в самое ухо:
- И я люблю тебя до самой луны. До самой-самой луны... и обратно.


(с) Сэм Макбратни.

Здравствуй, чужая милая,
Радость мечты моей.
Как же тебя любил бы я,
До самых последних дней.

Прошлое не воротится,
И не поможет слеза.
Как целовать мне хочется,
Только твои глаза.

Как же не смогли мы,
Сохранить с тобою,
То, что жизни стоит,
Что зовут любовью.

Нашей дружбы осень,
Болью отзовётся.
Лишь о ней весною
Пожалеть придётся.
-----------------------------------
Много бродил по миру я,
Много прошёл дорог.
Только тебя, любимая,
В сердце сберечь не смог.

Да, где ж ты чужая милая,
Та, что была моей.
Вечно тебя любил бы я,
До самых последних дней.

-----------------------------------
Прошлое не воротится,
И не поможет слеза,
Поцеловать мне хочется,
Дочки твоей глаза.

Если б всю жизнь гонимую
Снова пройти я смог,
Я бы тебя, любимая,
В сердце навек сберёг.

Прошлое не воротится,
И не поможет слеза.
Как целовать мне хочется,
Дочки твоей глаза.

Жалко, что не смогли мы,
Не сберегли с тобой
Всё, что зовут любовью,
Что стоит нам жизни той.

Болью ведь отзовётся
Осень нам дружбы той.
Может, о ней придётся
Нам пожалеть весной?
-----------------------------------
Годы бегут, как месяцы,
И выбегает слеза.
Верю, в глубокой старости,
Вспомнишь ты про меня.

Да, где ж ты чужая милая,
Та, что была моей.
Как же тебя любил бы я,
До самых последних дней.

Прошлое не воротится,
И не поможет слеза,
Как целовать мне хочется,
Только твои глаза…

Анатолий Горчинский

Настроение сейчас - =)

Эльга, Эльга! — звучало над полями,
Где ломали друг другу крестцы
С голубыми, свирепыми глазами
И жилистыми руками молодцы.

Ольга, Ольга! — вопили древляне
С волосами желтыми, как мед
Выцарапывая в раскаленной бане
Окровавленными ногтями ход.

И за дальними морями чужими
Не уставала звенеть,
То же звонкое вызванивая имя,
Варяжская сталь в византийскую медь.

Все забыл я, что помнил ране,
Христианские имена,
И твое лишь имя, Ольга, для моей гортани
Слаще самого старого вина.

Год за годом все неизбежней
Запевают в крови века,
Опьянен я тяжестью прежней
Скандинавского костяка.

Древних ратей воин отсталый,
К этой жизни затая вражду,
Сумасшедших сводов Валгаллы,
Славных битв и пиров я жду.

Вижу череп с брагой хмельною,
Бычьи розовые хребты,
И валькирией надо мною,
Ольга, Ольга, кружишь ты

Николай Гумилёв


В колонках играет - Мельница - Ольга

Мне в письме коротком напиши,
Как тебе живётся с Нелюбимой?
Как в тоске, почти невыносимой,
Стал ты мрачной тенью без души…

Расскажи, о тяжести вины,
И о том, как грудь колотит ярость,
Как неспешно убивает жалость,
И ещё, как ночи холодны…

Расскажи о том, как одинок,
Как горчит вино в твоём бокале…
Жизнь проходит, словно в сериале,
Где сюжет - запутанный клубок…

Как тебе живётся с Неродной,
Год за годом несчастливым мужем,
Расскажи мне, как безвкусен ужин,
Как пугает день своей длиной…

Как глотая сигаретный дым,
Спрашиваешь ты у той, что рядом,
Не словами, а усталым взглядом:
- Как тебе живётся с Неживым?

Романова Людмила

Питер просто удивительный город, иногда поражающий всякое воображение =) Иду я себе на учебу, проходя через рынок, и невольно поворачиваю голову в сторону ну очень резкого запаха. Источником сего аромата оказался бомж, и вот тут самое интересное: он сидел у выхода с рынка на каменной приступочке и читал Книгу. Делал он это настолько самозабвенно, что не замечал ничего и никого вокруг, почти у самого института =)) Прямо даже улыбнуло =))

Есть любовь, похожая на дым;
Если тесно ей — она одурманит,
Дать ей волю — и ее не станет…
Быть как дым, —но вечно молодым.
Есть любовь, похожая на тень:
Днем у ног лежит —тебе внимает,
Ночью так неслышно обнимает…
Быть как тень, но вместе ночь и день…

Инокентий Анненский

* * *
Легкомыслие - милый грех,
милый спутник и враг мой милый!
Ты в глаза мне вбрызнуло смех
и мазурку вбрызнуло в жилы.

Научив не хранить кольца,
с кем бы жизнь меня ни венчала,
начинать наугад - с конца,
и кончать - еще до начала.

Быть, как стебель, и быть, как сталь,
в жизни, где мы так мало можем,
шоколадом лечить печаль
и смеяться в лицо прохожим.

Марина Цветаева

На днях у меня возникла необходимость зайти в магазин, купить кое-что по-мелочи на десерт. В магазине, собрав все то немногое, что мне было нужно, подхожу к кассе, а там очередь как в общественный туалет на вокзале. И так бы я благополучно отстояла очередь, по обыкновению ничего вокруг не замечая, если бы очень старенький дедушка, стоящий передо мной, не попросил у меня пару рублей.
Это был такой маленький сухонький старичок, совсем маленького роста, да к тому же и сильно сгорбленный, отчего мне он был лишь по пояс. На голове у него редким частоколом стояли пепельно-белые волосы, под которыми блестела кожа. Одет он был во что-то очень старое (судя по неприятному приторному запаху, давно нестираное, но при этом не имеющее внешних признаков загрязнения); из обуви у него на одной ноге был ботинок, явно не по размеру, а на второй – обычный домашний тапочек. Дедулька стоял, опершись локтем правой руки на палку, а второй рукой он перебирал мелочь, явно намереваясь ею расплачиваться на кассе. Передвигался он крайне медленно и с большим трудом.
После того, как я отыскала у себя рублей 10-15 мелочью и отдала их ему, он начал свою бухгалтерию с самого начала. И мое внимание полностью заняла его корзина с продуктами, которую старичок поставил подле себя. Набор там был феерический: буханка хлеба, пачка пельменей и три банана.
Кому-то все это может показаться ерундой, но было безумно больно видеть все это.
Возможно, он живет один, а его немощь и возраст не позволяют ему за собой ухаживать…
Когда подошла его очередь на кассе, он выложил свою нехитрую поклажу, сразу попросив продавщицу отложить бананы. Тех денег, что он высыпал, с трудом хватило на хлеб и пельмени, а оставшиеся несколько монет он аккуратно собрал. Это было просто невыносимо, наверное, только в нашей стране человек может жить подобным образом. И в этот момент я так ярко представила, как он очень долго идет домой, потом входит в пустую обветшалую квартирку и идет варить пельмени… Никто не заслуживает подобного… Я просто не знаю, как описать испытанные мной эмоции и чувства.
Сразу после того как дедулька отошел на приличное расстояние, я просила вернуть его бананы. Пока я расплачивалась, он далеко уйти не успел, так что я сумела отдать ему фрукты и немного денег. Он поблагодарил меня, а я даже не дослушав его, вылетела из магазина. Я прекрасно понимаю всю ситуацию, что таких одиноких и всеми забытых стариков много, что бывает гораздо хуже, да и вообще в мире всего плохого тьма, на каждом шагу боль и разрушенная судьба. Но когда сталкиваешься с этим так сходу, то смотришь на это иначе. Почему-то подобного вида бабульки, стоящие в переходах метро с иконками не вызывают у меня подобных эмоций. Скорее всего, от того, что я готова к этому, хотя может им живется гораздо хуже….. Но если бы этот дедок попросил у меня денег на бананы у кассы, то я бы по-другому к нему отнеслась. Меня очень зацепил этот случай…

Она отдалась без упрека,
Она целовала без слов.
— Как темное море глубоко,
Как дышат края облаков!

Она не твердила: «Не надо»,
Обетов она не ждала.
— Как сладостно дышит прохлада,
Как тает вечерняя мгла!

Она не страшилась возмездья,
Она не боялась утрат.
— Как сказочно светят созвездья,
Как звезды бессмертно горят!

Ждала до двух...
Кофейный дух ,
С табачным спутанный...
Щелчок в замке,
И - боль в виске,
Отсчёт - секундами...

Кухонный нож...
В коленках - дрожь...
Глаза - отчаянны...
Зачем пришёл?
Уткнулась в стол,
И чашка чайная ,

Разбилась вдрызг...
Я - твой каприз!

Я - степь безлунная.
Я - губы в кровь.
Я - вой волков.
Я - нервы струнами.

Я - ночь-беда.
Иди туда,
Где ждать – обязаны .
Зачем - ко мне?
Спиной - к стене,
И тушь размазана...

Остался шаг.
Звериный страх...
Нож звякнул, падая...
Ладонь - к губам...
Ловлю слова...
"Другой не надо мне!.."

Все сны смешав ,
Ползёт, шурша,
На платье молния...
Да кто поймёт,
Что твой полёт -
Моя агония?
............

Опять с утра ,
В кухонном бра ,
Проснулась лампочка...

Вслед хлопнет дверь...

А я
тебе
купила ...

тапочки....

Я желаю тебе неудачи,
Чтоб на помощь меня ты позвал:

Поломай себе руки и ноги,
Потеряй в суете кошелек,
Окажись у медведя в берлоге,
Опрокинь на себя кипяток,
Выпей чашку чернил по запарке,
Куртку новую супом залей,
Наступи на змею в зоопарке,
В день рожденья чумой заболей,
Упади на ходу с электрички,
Пострадай от блатного ножа,
Загорись от погашенной спички,
Сядь в лесу на большего ежа,
Забреди на прогулке в болото,
Проколи себе палец иглой,
Упади на забор с вертолета,
Подавись баклажанной икрой...

И когда приключится такое,
Я на помощь к тебе поспешу -
Я тебя излечу, успокою,
Заслоню, защищу, затушу...

Автор - Little ♥ЛЮБИМАЯ♥ Button

Мчит меня в твои объятья
Страстная тревога, я
И хочу тебе сказать я
Много, много, много.

Но возлюбленной сердечко
На ответы скупо.
И глядит моя овечка
Глупо, глупо, глупо.

На душе мороз трескучий,
А на щечках розы я
И в глазах, на всякий случай,
Слезы, слезы, слезы.

Кое-как удалось разлучиться
И постылый огонь потушить.
Враг мой вечный, пора научиться
Вам кого-нибудь вправду любить.

Я-то вольная. Все мне забава,-
Ночью Муза слетит утешать,
А наутро притащится слава
Погремушкой над ухом трещать.

Обо мне и молиться не стоит
И, уйдя, оглянуться назад...
Черный ветер меня успокоит,
Веселит золотой листопад.

Как подарок, приму я разлуку
И забвение, как благодать.
Но, скажи мне, на крестную муку
Ты другую посмеешь послать?

Обманите меня… но совсем, навсегда…
Чтоб не думать — зачем, чтоб не помнить — когда…
Чтоб поверить обману свободно, без дум,
Чтоб за кем-то идти в темноте наобум…
И не знать, кто пришёл, кто глаза завязал,
Кто ведёт лабиринтом неведомых зал,
Чьё дыханье порою горит на щеке,
Кто сжимает мне руку так крепко в руке…
А очнувшись, увидеть лишь ночь и туман…
Обманите и сами поверьте в обман.

1911
В колонках играет - Наше радио

* * *
Любовь твоя жаждет так много,
Рыдая, прося, упрекая...
Люби его молча и строго,
Люби его, медленно тая.

Свети ему пламенем белым -
Бездымно, безгрустно, безвольно.
Люби его радостно телом,
А сердцем люби его больно.

Пусть призрак, творимый любовью,
Лица не заслонит иного,-
Люби его с плотью и кровью -
Простого, живого, земного...

Храня его знак суеверно,
Не бойся врага в иноверце...
Люби его метко и верно -
Люби его в самое сердце!

Я ее не люблю, не люблю...
Это - сила привычки случайной!
Но зачем же с тревогою тайной
На нее я смотрю, ее речи ловлю?
Что мне в них, в простодушных речах
Тихой девочки с женской улыбкой?
Что в задумчиво-робко смотрящих очах
Этой тени воздушной и гибкой?
Отчего же - и сам не пойму -
Мне при ней как-то сладко и больно,
Отчего трепещу я невольно,
Если руку ее на прощанье пожму?
Отчего на прозрачный румянец ланит
Я порою гляжу с непонятною злостью
И боюсь за воздушную гостью,
Что, как призрак, она улетит.
И спешу насмотреться, и жадно ловлю
Мелодически-милые, детские речи;
Отчего я боюсь и жду с нею встречи?..
Ведь ее не люблю я, клянусь, не люблю.

Аполлон Григорьев

Иногда разрывается сердце,
как увижу ее у окна.
Она смотрит вдаль не мигая
И всегда, и все время одна.

Когда тихо ходит по дому,
И ее практически нет.
Да отдать бы ее другому,
Но пред Богом мной дан обет.

А отчаянье сдавит грудь мне,
На пороге другой двери.
Но становится легче сразу же
В предвкушение ночи любви.

Ты прости, дорогая, хорошая
Ведь тебя я тоже любил.
Мы могли быть счастливы, милая,
Но злой рок тебя погубил.

И пройдя утром в спальню тихонько,
Я смотрю на тебя чуть дрожа.
Из невидящих глаз твоих скупо
По щеке прокатилась слеза....

- Отдать тебе любовь?
- Отдай!
- Она в грязи...
- Отдай в грязи!..
- Я погадать хочу...
- Гадай.
- Еще хочу спросить...
- Спроси.
- Допустим, постучусь...
- Впущу.
- Допустим, позову...
- Пойду.
- А если там беда?
- В беду.
- А если обману?
- Прощу.
- "Спой!" - прикажу тебе..
- Спою.
- Запри для друга дверь...
- Запру.
- Скажу тебе: убей!..
- Убью.
- Скажу тебе: умри!..
- Умру!
- А если захлебнусь?
- Спасу.
- А если будет боль?
- Стерплю.
- А если вдруг - стена?
- Снесу.
- А если - узел?
- Разрублю!
- А если сто узлов?
- И сто.
- Любовь тебе отдать?
- Любовь.
- Не будет этого!
- За что?!
- За то, что не люблю рабов.

Страшное, грубое, липкое, грязное,
Жестко тупое, всегда безобразное,
Медленно рвущее, мелко-нечестное,
Скользкое, стыдное, низкое, тесное,
Явно-довольное, тайно-блудливое,
Плоско-смешное и тошно-трусливое,
Вязко, болотно и тинно застойное,
Жизни и смерти равно недостойное,
Рабское, хамское, гнойное, черное,
Изредка серое, в сером упорное,
Вечно лежачее, дьявольски косное,
Глупое, сохлое, сонное, злостное,
Трупно-холодное, жалко-ничтожное,
Непереносное, ложное, ложное!
Но жалоб не надо. Что радости в плаче?
Мы знаем, мы знаем: все будет иначе.

Полуувядших лилий аромат
Мои мечтанья легкие туманит.
Мне лилии о смерти говорят,
О времени, когда меня не станет.

Мир - успокоенной душе моей.
Ничто ее не радует, не ранит.
Не забывай моих последних дней,
Пойми меня, когда меня не станет.

Я знаю, друг, дорога не длинна,
И скоро тело бедное устанет.
Но ведаю: любовь, как смерть, сильна.
Люби меня, когда меня не станет.

Мне чудится таинственный обет...
И, ведаю, он сердца не обманет,-
Забвения тебе в разлуке нет!
Иди за мной, когда меня не станет.

1895

Мой друг, меня сомненья не тревожат.
Я смерти близость чувствовал давно.
В могиле, там, куда меня положат,
Я знаю, сыро, душно и темно.

Но не в земле — я буду здесь, с тобою,
В дыханьи ветра, в солнечных лучах,
Я буду в море бледною волною
И облачною тенью в небесах.

И будет мне чужда земная сладость
И даже сердцу милая печаль,
Как чужды звездам счастие и радость...
Но мне сознанья моего не жаль,

Покоя жду... Душа моя устала...
Зовет к себе меня природа-мать...
И так легко, и тяжесть жизни спала...
О, милый друг, отрадно умирать!

1889

Иннокентий Анненский

Есть любовь, похожая на дым;
Если тесно ей - она одурманит,
Дать ей волю - и ее не станет...
Быть как дым,- но вечно молодым.

Есть любовь, похожая на тень:
Днем у ног лежит - тебе внимает,
Ночью так неслышно обнимает...
Быть как тень, но вместе ночь и день...

Настроение сейчас - задумчивое

Слово "любовь " мы слышим постоянно. Смысл его полуистерся ; этим словом зовется все и ничего, от глубокого чувства до легкого увлечения, мимолетней симпатии. Между тем, это нечто глубоко индивидуальное. То, что чувствует один человек к другому - уникально, и ничего точно подобного более в мире не существует.
Огромное количество людей ждет для реализации своего потенциала любви чего-то внешнего. Что вдруг появится кто-то или что-то, что их разбудит, растормошит, изменит весь мир вокруг, превратит его из черно-белого в разноцветный, красочный калейдоскоп, в котором постоянно меняются узоры. Как часто мы думаем, что когда мы будем обладать кем-то или чем-то, то это сделает нас счастливее. Отсюда опасность возникновения зацикленности - obsession.
Но, как писал святой Павел (1 Коринфянам, 6:12), " все мне позволительно, но не все полезно ; все мне позволительно, но ничто не должно обладать мною. Пища для чрева, и чрево для пищи, но Бог уничтожает и то, и другое. Тело же не для блуда, но для Господа, и Господь для тела". Здесь возникает другая проблема - проблема разграничения страсти и любви. В любви человек хозяин своего чувства, он активен ; в страсти он всего лишь пассивный объект, движимый чем-то внешним. Так, ревность, зависть, жадность - так же страсти, в которых человек выступает как жертва, раб, а не творец.
Что же касается истинной любви, то она проистекает из внутренней свободы и независимости. Настоящая любовь берет истоки во внутренней активности человека. Чтобы научиться любить и реализовать свой внутренний жизненный потенциал, необходимо стремиться более активно развивать свою личность в целом.
Здесь следует уточнить, что любовь и влюбленность - разные вещи. Влюбленность - чувство эгоистичное, движит им как стремление убежать от одиночества, так и сексуальное влечение, в основе которого может быть все, что угодно, но компонент любви занимает в нем отнюдь не всегда доминирующее место. Влюбленность - это желание нравиться и желание обладать. Причем обладать желательно тем, что нравится другим. Поэтому при влюбленности немаловажное значение уделяется внешости и разным внешним факторам. " Любить " на этой фазе отношений легко, и кажется, нет ничего проще. Однако, когда объект увлечения становится доступен, опьянение постепенно проходит и сменяется более реалистичным взглядом на вещи. Именно на этом этапе отношений выясняется способность человека любить, его эмоциональная зрелость.
Как мы видели выше, влюбленность лишь иллюзорно спасает от одиночества, следом приходит разочарование, и если мужчина и женщина не являются эмоционально зрелыми и не прилагают усилий, отношения рушатся. Они пускаются на поиски нового объекта "любви ", думая, что вот тогда все будет иначе, но все повторяется по заведенной схеме. Подобным иллюзорным бегством от одиночества наравне с постоянным поиском нового сексуального партнера также является чрезмерное употребление алкоголя и наркотики. Состояние опьянения, как и сексуальный акт без любви, спасают от одиночества лишь на короткое время. Потом одиночество подступает с новой силой, требуя более сильных впечатлений, более мощного стимулятора.

Уметь любить - вовсе не так просто, как кажется. Вопреки принятым в обществе шаблонам, любить - работа не из легких, работа, которая требует ежедневных усилий, работы над собой, умения слышать других и видеть мир вокруг себя. Ошибочно сводить умение любить лишь к чувству к определенному человеку, к своей семье, к своим друзьям, ко всему тому, что " мне " принадлежит. Умение любить заключается в способности любить мир в целом, всех и каждого в отдельности, в способности быть активным внутренне и зажигать жизнь во всем, к чему прикасаешься.
Для истинной любви необходима внутренняя независимость и самостоятельность. Человек, сам крепко не стоящий на ногах, не способен любить. Любовь - дитя свободы, как поется в одной французской песенке ; свобода и любовь неразделимы. Здесь следует различать независимость внутреннюю и материальную. Материальные блага и финансовое благополучие способствуют, но отнюдь не всегда приводят к внутренней независимости человека. Материальная собственность должна быть не целью, но средством достижения свободы ради реализации потенциальных ресурсов человека и удовлетворения его духовных запросов.
Настоящая любовь не сводится к благодарности к другому или нашей от него зависимости : потому что мы от него что-то получаем, потому, что он о нас заботится и вообще так комфортнее и спокойнее - кто-то моет посуду и варит суп, зарабатывает на хлеб и т.д. В любви человек не жертва, а творец, ему принадлежит активная роль. Он испытывает потребность давать (давать и брать в любви - одно и то же), чувствует себя ответственным перед другим, заботится о нем и содействует его росту (любовь и труд неразделимы), уважает другого, желает, чтобы любимый человек рос и развивался таким, какой он есть (это возможно, когда я сам достиг независимости и не испытываю потребности использовать кого-то и властвовать над кем-то).
Человек, который способен любить, любит все вокруг себя, людей, природу ; он заинтересован в окружающем и способен делать жизнь вокруг себя интересной ; он бодрствует, а не полуспит. Любовь - это взгляд на мир, а не просто чувство к определенному человеку. Невозможно любить одного человека, не любя весь мир и людей в целом - это только иллюзия любви, эгоизм вдвоем. Любовь - это умение интересоваться, а следовательно воспринимать творчески весь окружающий мир, уметь видеть и слышать других, быть живым, бодрствовать, жить активно, быть хозяином своей жизни и каждый день превращать ее в нечто прекрасное.
Человек, способный любить, преображает своей заинтересованностью мир вокруг себя. Он не только реализует свой внутренний потенциал и способен к самостоятельному творчеству, но и оживляет все окружающее, зажигает людей и предметы, к которым прикасается. Такой человек не скучает сам и не бывает скучным для других, он как сосуд, который постоянно пополняется свежей водой, а это одно из главных условий любви.
Когда взгляд на мир - любовь, в конечном счете становится неважным, в какой стране и в каком обществе живешь. Человек, который умеет любить, не пытается заполнить свои внутренние пустоты кем-то или чем-то извне, но творит самостоятельно, внутренне деятелен и свободен и заинтересован в окружающем.
Зрелая любовь - это единение при условии сохранения собственной целостности, собственной индивидуальности. В любви имеет место парадокс : два существа становятся одним и остаются при этом двумя. Любовь - это единственный здравый и удовлетворительный ответ на проблему человеческого существования.

Настроение сейчас - есть

Ab altero expectes, alteri quod feceris — жди от другого того, что сам ты сделал другому

Ad gloriam — во славу

Aliena vitia in oculis habemus, а tergo nostra sunt — чужие пороки у нас на глазах, наши — за спиной

Alter ego — мой двойник, другой я

Amat victoria curam — победа любит старание

Amicus certus in re incerta cernitur — верный друг познается в беде

Amicus Plato, sed magis amica veritas — мне дорог Платон, но истина еще дороже

Amor non est medicabilis herbis — нет лекарства от любви

Amor vincit omnia - любовь побеждает всё

A nullo diligitur, qui neminem diligit — никто не любит того, кто сам никого не любит

Ars longa, vita brevis est — область науки безгранична, а жизнь коротка

Arte et humanitate, labore et scientia — искусством и человеколюбием, трудом и знанием

А solis ortu usque ad occasum — от восхода, до заката

Audaces fortuna juvat — смелым судьба помогает

Audiatur et alters pars — следует выслушать и другую сторону

Auferte malum ех vobis — искорените зло из среды вашей

Beatitudo nоn est virtutis praemium, sed ipsa virtus — счастье не в награде за доблесть, а в самой доблести

Bellum frigidum — холодная война

Bellum omnim contra omnes — война всех против всех

Benedicite! — в добрый час!

Bene qui latuit, bene vixit — хорошо прожил тот, кто прожил незаметно

Bis dat, qui cito dat — вдвойне дает тот, кто дает скоро

Brevis esse laboro, obscurus fiо — если я стараюсь быть кратким, я становлюсь непонятным

Саrре diem — пользуйся каждым днем

Causas, non fata, sequi — надо искать правоту дела, а не благосклонность судьи

Cessante causa, cessat effectus — с прекращением причины прекращается действие

Citius, altius, fortius! — быстрее, выше, сильнее!

Cogito, ergo sum — я мыслю, следовательно, существую

Cognosce te ipsum — познай самого себя

Con amore- с любовью

Concordia victoriam gignit — согласие порождает победу

Contra vim mortis nоn est medicamen in hortis — против силы смерти в садах нет лекарств

Corruptio optimi pessima — самое худшее падение — падение чистейшего

Cujusvis hominis est errare; nullius, nisi insipientis in errore perseverare — каждому человеку свойственно ошибаться, но только глупцу свойственно упорствовать в ошибке

Debes, ergo potes — должен, значит можешь

De gustibus et coloribus non est disputandum — о вкусах и цветах не спорят

De lingua slulta incommoda multa — из-за пустых слов бывают большие неприятности

De mortuis aut bene aut nihil — об умерших не злословят

Dulce et decorum est pro patria mori — сладостно и почетно умирать за родину

Dulce laudari a laudato viro — приятно получать похвалу от человека, достойного похвалы

Е fructu arbor cognoscitur — яблоко от яблони недалеко падает

Est modus in rebus — всему есть предел

Ex parvis saepe magnarum rerum momenta pendent — исход крупных дел часто зависит от мелочей

Ех ungua leonem cognoscimus, ех auribus asinum — льва узнают по когтям, а осла — по ушам

Faber est suae quisque furtunae — каждый сам кузнец своей судьбы

Fide, sed cui fidas, vide — доверяй, но смотри, кому доверяешь

Gutta cavat lapidem — капля точит камень

Honores mutant mores — почести портят человека

Labor omnia vincit - труд все побеждает

Memento mori — помни о смерти

Multum vinum bibere, nоn diu vivere — много вина пить - не долго жить

Noli nосerе — не вреди

Non progredi est regredi — не идти вперед, значит идти назад

Omne nimium nocet — все излишнее вредит

Pax vobiscum! — мир вам!

Pulchra res homo est, si homo est — прекрасное существо человек, если он — Человек

Vir bonus semper tiro — порядочный человек всегда простак

Ut salutas, ita salutaberis — как приветствуешь ты, так будут и тебя приветствовать

То были капли дождевые,
Летящие из света в тень.
По воле случая впервые
Мы встретились в ненастный день.

И только радуги в тумане
Вокруг неярких фонарей
Поведали тебе заране
О близости любви моей,

О том, что лето миновало,
Что жизнь тревожна и светла,
И как ты ни жила, но мало,
Так мало на земле жила.

Как слёзы, капли дождевые
Светились на лице твоём,
А я ещё не знал, какие
Безумства мы переживём.
Я голос твой далёкий слышу,
Друг другу нам нельзя помочь,
И дождь всю ночь стучит о крышу,
Как и тогда стучал всю ночь.

Алексей Апухтин

(М. Д. Жедринской)

В уютном уголке сидели мы вдвоем,
В открытое окно впивались наши очи,
И, напрягая слух, в безмолвии ночном
Чего-то ждали мы от этой тихой ночи.

Звон колокольчика нам чудился порой,
Пугал нас лай собак, тревожил листьев шорох...
О, сколько нежности и жалости немой,
Не тратя лишних слов, читали мы во взорах!

И сколько, сколько раз, сквозь сумрак новых лет,
Светиться будет мне тот уголок уютный,
И ночи тишина, и яркий лампы свет,
И сердца чуткого обман ежеминутный!

Никогда ни о чем не жалейте вдогонку,
Если то, что случилось, нельзя изменить.
Как записку из прошлого, грусть свою скомкав,
С этим прошлым порвите непрочную нить.

Никогда не жалейте о том, что случилось.
Иль о том, что случиться не может уже.
Лишь бы озеро вашей души не мутилось
Да надежды, как птицы, парили в душе.

Не жалейте своей доброты и участия.
Если даже за все вам — усмешка в ответ.
Кто-то в гении выбился, кто-то в начальство...
Не жалейте, что вам не досталось их бед.

Никогда, никогда ни о чем не жалейте —
Поздно начали вы или рано ушли.
Кто-то пусть гениально играет на флейте.
Но ведь песни берет он из вашей души.

Никогда, никогда ни о чем не жалейте —
Ни потерянных дней, ни сгоревшей любви.
Пусть другой гениально играет на флейте,
Но еще гениальнее слушали вы.

1977
А.Дементьев

Человек - величина переменная. Когда кто-то все время поворачивается к нам одним и тем же боком, мы начинаем думать, будто неплохо его знаем. А однажды он внезапно развернется и - оп! - превратится в таинственного незнакомца, чьи слова и поступки кажутся немыслимыми и невозможными, и если бы только нам, ему самому тоже.

Некоторые тайны остаются тайнами только потому, что не могут быть высказаны словами: звуки и буквы - неподходящие символы для составления этих магических формул. Иные же тайны - и не тайны вовсе, так, мелкие секреты, зато чужие. Личные. Приватные.

Делая собственную исорию чужим достоянием, рассказчик не просто воскрешает ее в памяти, но и в некотором роде заново овеществляет. Она, конечно, и так не выдумка, и все же прежде, до слов, ей недостовало подлинности. В результате совместных усилий рассказчика и слушателя или читателя,. на перилах невообразимого Моста Времени одна за другой появляются зримые и осязамые зарубки.

О чем ветер поет
В пустом сердце моем?
О том поет, что огонь
Сжег все в сердце моем...
О чем ветер поет
В пустом сердце моем?
О том, что вечный лед
Сковал сердце мое...
О чем ветер поет
В пустом сердце моем?
О том, что пламя и лед
Вместе в сердце моем.