Лютер был священником из монашеского ордена, ученым богословом, хорошо наставленным в философии и богословии via moderna, школы Оккама и его учеников. Хотя во многих отношениях Лютер не был согласен с этой школой мысли, в особенности с верой Оккама в свободную волю человека, он многому научился у своего «дорогого учителя» — например, противопоставлению разума и откровения. Замечательный христианин, возмужавший благодаря глубоким внутренним борениям, в начале Реформации он вдохновлялся иномирностью строгой монашеской жизни и живым опытом августиновской sola gratia. Он научился отчаиваться в человеке и уповать на Бога — но не на Бога философов, а на Бога Библии. Проповедуя и уча о Нем, Лютер стал, как доктор богословия и профессор экзегетики, родоначальником новой богословской школы, отличительной чертой которой был антиаристотелевский библицизм. Бог, Которого он нашел в Библии, — это Бог сокрытый (Deus absconditus) вне Христа и открытый людям (Deus revelatus) только во Христе, но открытый таким образом, что даже божественность Христа сокрыта за Его человеческим естеством. Таким образом, Лютер, сделавшись богословом sola gratia и sola fide, в то же время был великим богословом креста и — наряду с Иринеем, Афанасием и Ансельмом — одним из величайших богословов Воплощения. В 1513 году в своем чудесном толковании на слова «И мрак сделал покровом Своим» (Пс. 17:12) Лютер рассказал о Боге, Который скрывается в тайне и загадке веры. Сокрытый и непостижимый, Бог обитает в неприступном свете. Даже в тайне Воплощения, где мы можем Его познать, Он остается сокрытым в Своем человеческом естестве. Он сокрыт в Церкви, присутствуя в Таинстве Евхаристии, где Он «сокрыт более всего».

Термин «богословие креста», очевидно, не означает, что для богослова церковный год сужается до размеров одной только Страстной Пятницы. Скорее, он означает, что Рождество, Пасха и Пятидесятница не могут быть поняты без Страстной Пятницы... Все всегда понимается, начиная от креста, потому что в кресте сокрыта глубочайшая суть откровения Божьего.

— Герман Зассе

Лютеранские церкви все еще пребывают в заблуждении, будто им есть, что ожидать от мира, кроме дорогого святого креста, который должно нести всем, провозглашающим человечеству Божий Закон и Евангелие Иисуса Христа. Но это заблуждение вскоре исчезнет.

— Герман Зассе. Eccesia Orans (1949)

Как можно объяснить эту ограниченность древнего христианства и его богословия? Конечно, не следует забывать, что божественное откровение, данное в Святых Писаниях, столь богато, что целые столетия требуются, чтобы в полной мере понять его содержание. Невозможно ожидать от Церкви эпохи первых Вселенских Соборов, чтобы она заранее решила проблемы средневекового западного мира. Однако и сам выбор проблем, которые решала Церковь в то время, определялся горизонтом жизни и мысли отцов. Греки считали дурным вкусом воспроизводить в изображениях сцену распятия. Разве вы повесите у себя в столовой картину, изображающую преступника на виселице? Когда речь заходила о смысле искупления, греческие отцы никак не могли расстаться с идеалистическим представлением о человеке. Даже великий Афанасий (293-373 гг.) никогда не задуывался, quanti ponderis sit peccatum («как тяжела ноша греха»). Они все пелагиане. Для них, как для Достоевского  (1821-1881) и для всех русских православных, грешник — это, по существу, бедный больной человек, которого следует лечить терпением, любовью и небесным лекарством, тогда как для римлян он — преступник, нарушитель Закона, нуждающийся в исправлении и оправдании. Но как мне понять крест, если я не знаю, кто и что привело Христа на крест?

[...]

Недостаточно полное понимание тяжести греха — вот причина, по которой Древняя Церковь и Восточная Церковь так и не пришли к theologia crucis.

Theologia crucis — достояние Западной Церкви, и начинается оно, как и всякое подлинное богословие, с литургии.

— Hermann Sasse, Letters to Lutheran Pastors 18

Богослов славы рассматривает мир, дела творения. Своим умом он различает за этими видимыми делами рук Бога Его силу, мудрость и щедрость. Но Бог остается невидим для него. Богослов же креста смотрит на Распятого. Здесь, в отличие от дел творения, нет ничего великого, прекрасного или возвышенного. Здесь есть только унижение, позор, немощь, страдания и мучительная смерть… Утверждение, что «Бога можно найти только в страданиях и на кресте»… это краеугольный камень богословия Лютера и лютеранской церкви. Богословие — это богословие креста и ничего более. Богословие, которое пытается быть чем-то иным, — это ложное богословие… Если сравнивать его с тем, что мир почитает мудростью, как понимал уже Павел, слово о кресте является величайшей глупостью, нелепейшим из учений, с какими только может столкнуться философ. Утверждения, что смерть одного является спасением для всех, что эта смерть на Голгофе является искупительной жертвой за грехи мира, что страдания одного Невинного способны отвратить гнев Божий, — все это идет вразрез с каждым этическим и религиозным принципом человека в его природном состоянии… Сам Бог послал нас в трудную школу креста. Здесь, на полях сражений, в концентрационных лагерях, под вой бомб и посреди хаоса больных и умирающих, — здесь богословие креста можно усвоить через «умирание»¹… К тем, чьи иллюзии относительно мира и человека, а также относительно возможности построить на них свое счастье разлетелись вдребезги, весть о кресте приходит как самая лучшая из всех вестей.

— Hermann Sasse. The Theology of the Cross: Theologia Crucis

Когда человек принимает Христа и начинает исповедовать свою веру словом и жизнью, неизбежно — иначе быть не может — мир, этот вечный враг Христа и верный, послушный раб сатаны, будет недоволен. Мир считает достойными презрения и отвратительными любую жизнь, если она не доставляет человеку удовольствия, и любые дела и слова, если они не соответствуют пожеланиям мира. Мир возгорается гневом против христиан и начинает гнать, мучить и даже убивать их, если это возможно. Мы часто слышим, как насмешники-всезнайки говорят, что Христос мог бы жить в покое, если бы захотел. То же говорят и о христианах: они могли бы жить в мире и довольстве, если бы только послушались совета и сообразовались с миром.

“Unum praedica, sapientiam crucis!” [Единственная тема для проповеди — это мудрость креста!] Именно так Лютер отвечает на главный вопрос всех времен, касающийся христианского служения: «Что мне проповедовать?» Мудрость креста, великий камень преткновения для мира, должна быть сутью христианской проповеди и является сутью самого Евангелия. Так считает Лютер, и с ним согласна лютеранская церковь. Христианский мир считает это ужасно однобоким. Крест, по их словам, — это лишь одна из многих сторон христианской проповеди. Второй Артикул — это еще не весь Символ Веры, и даже во Втором Артикуле крест является лишь одним из многих обстоятельств спасения. Лютер (как говорят нам сегодня некоторые лютеране) до невозможности сузил истину христианства, когда ограничил подлинное христианское богословие рамками богословия креста. Разве нет богословия воплощения и богословия воскресения? Разве не должно богословие Второй Заповеди дополняться богословием Третьей Заповеди, богословием Святого Духа и Его действия в Церкви? В действительности, Лютер немало писал и об этих предметах — например, в своих сочинениях о воплощении Христа или о богословии Таинств. Кроме того, он понимал артикул о сотворении мира гораздо глубже, чем многие богословы, жившие прежде него.

Таким образом, возникает вопрос, что означает пресловутое лютеровское сужение богословия, его однобокое богословие креста, за которое его так много критикуют. Конечно, богословие креста не означает, что для богослова весь церковный год съеживается до Страстной Пятницы. Скорее, его смысл заключается в том, что невозможно понять ни Рождество, ни Пасху, ни Пятидесятницу без Страстной Пятницы. Лютер, как и Ириней Лионский, и Афанасий Великий, был одним из величайших богословов воплощения. И был он им потому, что за яслями Христа он видел Его крест. Он понимал смысл пасхальной победы так же хорошо, как любой богослов Восточной церкви. Но он понимал его потому, что видел в этом победу Распятого. То же самое можно сказать и о его понимании служения Святого Духа. В его понимании именно крест проливает свет на все стороны богословия, потому что в кресте сокрыта самая глубинная природа откровения. И потому лютеровская theologia crucis претендует на роль не просто одной из многочисленных богословских теорий, которые возникали на протяжении истории Церкви. В отличие от другого богословия, господствующего ныне в христианском мире, которое Лютер называет theologia gloriae (богословием славы), богословие креста претендует на звание единственно верного, библейского богословия, от которого зависит судьба Церкви Христовой. Только проповедь этого богословия, по мысли Лютера, может быть названа проповедью Евангелия.

— Герман Зассе

В царстве Своей человеческой природы и Своей плоти, в котором мы живем верой, Он уподобляет нас тому же образу, который имеет Сам, и распинает нас, превращая нас в настоящих людей вместо несчастных и гордых «богов» — в людей с их нищетой и их грехом. Поскольку в Адаме мы посягнули на равенство с Богом, Он снизошел, чтобы стать подобным нам, чтобы вернуть нас к познанию Себя. Это Таинство Воплощения. Это царство веры, в котором властвует крест Христов, превращающий в ничто божественность, которой мы капризно возжелали, и возвращающий нас к презренной слабости плоти, которую мы капризно отвергли…

В царстве же Его божественности и славы Он уподобит нас Своему славному телу, и там мы будем подобны Ему и уже не будем грешниками, не будем немощными, но сами станем царями, сынами Божьими, уподобившись ангелам небесным. Тогда мы сможем сказать «мой Бог», действительно имея на это право, тогда как сейчас мы говорим это лишь в надежде.

— Мартин Лютер

Знак креста напоминает нам о том, что мы принадлежим Христу — словно на нас наложено Его клеймо, — поскольку Он искупил нас Свой смертью на кресте. И потому вся наша жизнь проходит под знаком креста. Каждое утро мы, в каком-то, очень маленьком смысле, участвуем в воскресении Христа; а каждый вечер, отходя ко сну, мы участвуем в Его смерти. И так все, что мы делаем, и все, что происходит с нами, совершается во имя Отца, Сына и Святого Духа.

— John Kleinig. Grace Upon Grace, p. 79

Что же мы должны проповедовать в свете этого креста? Если мы находим Бога в человеческих страданиях Иисуса, то нам не пристало проповедовать верующим триумфалистское учение о здоровье, преуспевании и свободе от скорбей. Триумфализм ничего не может нам предложить — особенно в те минуты, когда молитва остается без ответа, или приходит болезнь, — он лишь втаптывает раненую душу еще глубже в чувство вины и боли от осознания мнимого недостатка веры. Крест разрушает все человеческие измышления о Боге и приводит нас туда, где Он желает быть найденным, — к спасительному труду Иисуса Христа. С нас довольно того, что в кресте нам открывается глубочайшая боль Бога и раны, которые Он понес из любви к нам, — оттуда мы черпаем утешение.

— Dennis Ngien. Luther As A Spiritual Adviser: The Interface of Theology and Piety in Luther's Devotional Writings, pp. 25-26)

Однако посредством креста весь грех выметается и выносится на гору вне стен Иерусалима… Здесь сталкиваются две полноты… Весь грех, полнота греха; и всё прощение, полнота прощения… Сумма человеческой истории и человеческого позора и еще большая сумма Божьего прощения и Божьей любви… Религия без прощения —это лишь призрак религии, обитающий среди могил мертвой веры и утраченной надежды… Никакая мудрость, никакая культура, никакая философия не могут дать ответ на первую нужду человека — нужду в руке настолько сильной, что она может сокрушить стену, разделяющую два мира, в которых нам приходится жить, и нужду в сердце настолько большом, что оно может вобрать в себя все грехи, и в нем еще останется место для прощения…

— Otto Paul Kretzmann. The Pilgrim, pp. 44-45

VI. Мы можем видеть это на привычном для людей примере. Когда мужчина и женщина любят друг друга, находят удовольствие друг в друге и твердо верят в свою любовь, кто указывает им, что делать и чего не делать, что говорить и чего не говорить, о чем думать? Одна лишь уверенность друг в друге учит их всему этому и многому другому. Они не делают никакого различия между делами — большие, долгие и многочисленные они делают с такой же радостью, как и мелкие, краткие и малочисленные, и наоборот; и все это — с радостными, спокойными, уверенными сердцами, и каждый из них является спутником другому по доброй воле. А там, где есть сомнение, начинаются поиски лучшего; потом выдумывается какое-то различие между делами, посредством которого человек может заслужить благосклонность; однако он делает эти дела с тяжелым сердцем и огромным отвращением; он как бы стал пленником, больше чем наполовину погрузился в отчаяние и зачастую выставляет себя дураком.

Так и христианин, живущий с этой уверенностью в Боге, знает все, может делать все, берется за все, что должно сделать, и делает все радостно и непринужденно; не потому, что он может записать на свой счет много заслуг и добрых дел, но потому, что ему доставляет удовольствие таким образом радовать Бога, и он служит Богу чисто, не ожидая воздаяния и удовлетворяясь тем, что его служение угодно Богу. Напротив, тот, кто не находится в единстве с Богом, или же сомневается, мучается и беспокоится о том, как ему сделать достаточно и с помощью многочисленных дел склонить Бога на свою сторону. Он бежит в Сантьяго-де-Компостела, в Рим, в Иерусалим, то в одно место, то в другое, молится молитвой св. Бригитты и молитвами прочих святых, постится то в один день, то в другой, исповедуется то тут, то там, задает вопросы то одному человеку, то другому, но не находит мира. Он делает все это ценой огромных усилий, отчаяния и сердечного отврашения, и потому Писания по справедливости называют такие дела еврейским словом «авенама», что значит «работа и тяжкий труд». И даже тогда эти дела не добры, и все они пропадают напрасно. Многих это свело с ума; страх причинял им всевозможные страдания. О таких написано в 5-й главе Книги Премудрости Соломоновой: «Мы преисполнились делами беззакония и погибели и ходили по непроходимым пустыням, а пути Господня не познали, и солнце правды не озаряло нас».

VII. В таких делах вера по-прежнему непрочна и слаба; давайте же поинтересуемся еще, верят ли они, что Богу благоугодно, когда они страдают плотью, теряют имущество, честь, друзей, или что у них там еще есть, и веруют, что Бог по милости своей попускает им эти страдания и трудности, малые и великие. В этом настоящая крепость — верить Богу тогда, когда все наши чувства, весь наш разум подсказывают нам, что Он гневается, и быть уверенным в Нем, невзирая на голос чувств. Здесь Он сокрыт, как и невеста в книге Песни Песней говорит: «Вот, он стоит у нас за стеною, заглядывает в окно», — иными словами, Он сокрыт среди страданий, которые стремятся отделить меня от Него, словно стена, словно каменная стена, но Он смотрит на меня и не оставляет меня, ибо Он стоит и готов милосердно прийти на помощь, и Он позволяет, чтобы я видел его сквозь тусклое оконное стекло веры. И Иеремия в своем Плаче говорит: «Он не по изволению сердца Своего наказывает и огорчает сынов человеческих».

Такая вера им совсем неведома, и они опускают руки, думая, что Бог оставил их и стал их врагом; они даже обвиняют в своих страданиях людей и демонов и не имеют никакой уверенности в Боге. Потому они видят в своих страданиях только повод к преткновению и вред, и все же идут и делают, как они думают, добрые дела, и не догадываются о своем неверии. Те же, кто среди таких страданий полагается на Бога и хранит добрую и твердую уверенность в Нем, — такие люди в своих страданиях и тяготах видят не что иное, как драгоценные заслуги и редчайшие дары, ценность которых никому оценить не под силу. Ибо вера и уверенность делают драгоценным перед Богом все то, что другие считают постыдным и позорным, ибо так в Псалме 116-м говорится о самой смерти: «Дорога в очах Господних смерть святых Его!» И точно так же, как уверенность и вера на этом уровне лучше, выше и сильнее, чем на первом уровне, и в такой же степени страдания, которые приходят с этой верой, превосходят все дела веры. И потому между такими делами и страданиями есть неизмеримая пропасть, и страдания бесконечно лучше.

— Мартин Лютер. Трактат о добрых делах. Часть I, § 6-7

Только те, в ком есть вера, понимают истинное значение креста. Там, где неверующий не видит ничего, кроме беспомощности и безнадежности всеми оставленного человека, умирающего на кресте, богослов креста (theologus cruces) распознает присутствие и действие «распятого и сокровенного Бога» (Deus crucifixus et absconditus), Который не просто присутствует в человеческих страданиях, но активно действует через них. Именно с таким Богом, и ни с каким иным, должно примириться христианское богословие. Как подчеркивал сам Лютер, вера — единственный ключ, с помощью которого можно открыть сокровенную тайну креста: «Крест — это самое безопасное прибежище. Блажен человек, понимающий это».

Отсюда вы можете видеть, каким образом, с того момента как появилось схоластическое богословие — обманное богословие (ибо таково значение греческого слова), — богословие креста было отвергнуто, и все оказалось полностью перевернуто с ног на голову. Богослов креста (тот, кто говорит о распятом и сокровенном Боге) говорит, что наказания, кресты и смерть — это самая драгоценная сокровищница, что это самые святые реликвии, которые Сам Господь богословия креста освятил и благословил не только прикосновением своей святейшей плоти, но и изъявлением своей наисвятейшей божественной воли, и что Он оставил здесь эти реликвии, чтобы их лобызали, искали и принимали. Поистине счастлив и блажен тот, кого Бог сочтет настолько достойным, чтобы даровать ему эти сокровища Христа; точнее, тот, кто понимает, что они ему даруются. Ибо кому они не были предложены? « С великою радостью принимайте, братия мои, когда впадаете в различные искушения» [Иак. 1:2]. Ибо не всем дается благодать и слава обретения этих сокровищ, но только самым избранным из детей Божьих.

Богослов славы не признает, в отличие от апостола, одного лишь распятого и сокровенного Бога [1 Кор. 2:2]. Он видит Божье славное явление среди язычников и говорит о том, как эту невидимую сущность можно познать из того, что видимо [см. Рим. 1:20], и о том, как Бог присутствует и действует повсюду и во всем. Однако этот богослов славы усваивает из учения Аристотеля, что объектом воли является добро, и что добро достойно любви, тогда как зло, напротив, достойно ненависти. Он уясняет, что Бог есть высшее добро, и Его можно любить превыше всего. Не соглашаясь с богословом креста, он определяет сокровищницу Христа как упразднение и устранение наказаний, того, что представляется ему наибольшим злом, достойным ненависти. Напротив, богослов креста определяет сокровищницу Христа как неизбежность и необходимость наказаний, считая их наивысшим добром, достойным любви. Однако при этом богослов славы продолжает брать деньги, чтобы положить в свою сокровищницу, а богослов креста, напротив, предлагает заслуги Христа безвозмездно. И все же люди не считают богослова креста достойным внимания, а в конечном итоге даже гонят его.

— Martin Luther. Explanation of the Disputation Concerning the Value of Indulgences (1518)