Всю свою жизнь я ищу правду - правильную историю: без победителей и проигравших, без идеалов и гонений, без преукрашиваний и замалчиваний. Не ставя это целью своей жизни и не утопая в архивах, не убивая годы в ожидании запроса доступа, не основывая на ней свое восприятие, нет. Это просто одно из тайных желаний, стремление удовлетворить которое занимает мой повседневный досуг.
Не историк, не политик, не правдолюб, скорее смятенный обыватель смятенной страны, в которой некому верить.
А когда нет веры и нет уверенности, становится страшно. И мне чертовски страшно за наших детей. За то, что псевдоисторический контент наводнил их кругозор, за то, что он предельно противоречив, за то, что они вынуждены учить историю по сериалам, и за то, что им некому верить и никто не может рассказать им правильную историю. А без истории, разве они смогут хоть кому-то верить?

Нужно стоять, когда весь мир ждет, что ты упадешь. Нужно стоять, когда балансируешь на краю, нужно стоять, не сгибаясь под бременем перемен, под шквальным ветром, под тяжесть лет. И когда все хотят тебя поддержать, обязательно нужно стоять.
Когда в тебе уверены, когда ты выглядишь сильным, и никто не может усомниться в твой стойкости, когда падение твое невозможно вообразить, и плечи твоих друзей на одном уровне с твоими... Пожалуй, можно упасть.
Чтобы потом встать. И стоять.

Во сне я сражался с великаном Ётунхейма, поддерживаемый магией Морриган.
Интересно, со мной все в порядке?

Самоизоляция чудесное время. Меня вспомнили давно ушедшие в прошлое люди.
А я подтянул давнишние дружеские связи, разошедшиеся по реалиям жизни.
Приятно иметь хоть крохи времени на это, неплохую память и интровертивный склад характера. И аудиальность, боже, я наслаждаюсь новой музыкой ежеминутно, не отвлекаясь на внешний мир.
Привычная жизнь вокруг рушится и одновременно налаживается. Обретает любимые, но забытие мной приемлимые формы. Возможно, я один из малочисленных ценителей отсутствия суеты и спешки, один из ценителей свободного времени и безграничного виртуала, поэт неограниченной социальными условиями жизни.

P.s.: да здравствует новое слово!
Да, поначалу было непривычно тяжело, но мы, первые покорители всех новшеств интернета в России, знаем, чем себя занять.

Нашел твои старые фотографии и чуть не задохнулся от боли, от резкого, сдавливающего легкие, спазма. И сразу стало понятно, почему они спрятаны в папке, в которую можно залезть только от невыносимого безделья и жуткого любопытства. Когда удалось снова вздохнуть, выключил комп и вышел на улицу. Пересекать проспекты, пересекаться с людьми, слышать обрывки чужих разговоров, слушать городской гул. Чем больше раздражителей и шума, тем легче отвлечься от навязчивых воспоминаний, тем проще дышать полной грудью. Конечно, действеннее было бы удалить фотографии. Но это, как и шесть лет назад, оказалось мне не под силу.
Обычное случайное фото сработало, как атомная бомба. Там ты запечатлена декорацией к другому какому-то старому другу и там … ты меня целуешь. Мелочь и ерунда, фон из десятилетнего прошлого. И от этого прошлого невыносимо больно.
Я был тобой одержим в те годы, сходил по тебе с ума, разыгрывал шахматные партии по захвату твоего сердца, разгадывал каждое твое слово, и все равно не мог понять, почему у тебя со мной что-то вечно не склеивается, словно мы две детали от пазла, которые чуть-чуть не подходят друг к другу.
Казалось бы, увидел старое фото, каких тысячи хранятся в архивах, но неожиданно стало невыносимо больно. И причина этой боли, пронзившей сердце, родилась не из любви к тебе, ее, к счастью, с годами удалось выжечь. Мне больно от осознания того, что я был слеп. о, как же я был слеп!.. Годами сосредотачивался только на своих чувствах, на их силе, многогранности и невыносимой красоте, а на фотографии увидел, что ты тоже была до безумия в меня влюблена. Твоя любовь, запечатленная на фото, так отчетлива, что режет глаза, как будто слепец только что прозрел, и весь черный мир взрывает сознание буйством красок и выверенной точностью граней вещей.
Годами я мучился вопросом: «почему у нас не вышло?». Винил себя, винил твою нелюбовь ко мне, а все оказалось намного проще. В отношениях хотя бы один должен сохранять разум, или оба, но попеременно. А безумие и одержимость в любви истощают и сжигают изнутри. И, оказывается, заживо горел не только я.
Прости меня, если можешь.

P.s: утро вечера не мудренее, а мучительнее.
Прежняя краткость и набросанные отрывистые образы, о как я по вам скучаю, но более позволить себе такой речевой халатности не могу.
посоветуйте живой портал для дневника, если это не фэйсбук и его дочки.

Тот момент, когда так хочется написать оду, а ты структурируешь презентацию по оптимизации коммуникаций бренда, когда хочется творить и спать одновременно, когда надеешься, что лиру жив, а он окончательно сдох.

P.s: лиру продался, реклама влезает даже в пост, содрать скальп живьем человечнее, чем распродавать последнее свободное пространство дохлого портала

Две вещи, которые раздражают меня в современном обществе:
1. Стремление делать выводы, вне зависимости от природы события. Всеобщее его подытоживанияе и непременный вывод, как необходимый результат. Словно без конкретных выводных данных и подчёркнутых изменений событие невозможно осознать.
2. Классификация, типологизация всего произошедшего, на данный момент происходящего и, как вывод, возможного будущего.
Вечно у нас все переходит в ... Хватит превращать жизнь в сложную систему правил, которую не в силах освоить и понять простой человек. Серьезно, разве подростки, наравне со взрослыми не сталкиваются со сложными ситуациями? Разве должно быть их поведение точно таким же, как в случае взрослых? Разве возможно свести на нет всю эмоциональную составляющую поступка? Разве возможно ее предсказать? (отдыхайте, психологи. Если отсутствие рационального вывода не равно проблеме, просто выдохните. Общество не вымрет, если кто-то не откопал в себе причины всего).
Стоит ли терять впечатление от мира и событий в нем, замещая или перерабатывая их чужой логикой? Случившееся, если, и только если, оно требует твоей личной классификации, может быть подвергнуто ей. Иначе – оставь. Живи… Просто живи. Вчера, сегодня, завтра. Чувствуй, переживай, делай. Импульс, страсть, движение! И только это на самом деле есть жизнь.



P.s.: когда борешься с наукой, пронизывающей жизнь, с шаблоном, навязанным работой, и тем прошлым стилем (без названия, конечно), который умел взывать к людям.

Выползая из сумерек, солнце зацепилось брюхом за края домов, распороло нутро до горла, хлещет как кровью из прорехи светом, теплом и запыленным летом. Его бы сшить грозами, швами молний, закутать тучами, оставить впитывать солнечную течь. Но лучи острее любой, даже самой густой осени, режут скальпелями, лезут наружу. И значит, будет хороший день

В сером небе гудели самолеты. Над нашей головой, там, над крышами домов, разрезали тучи истребители. Ночь расходилась хохотом машин, разрывалась на клочья тьмы скоростью чужих орудий.
Ты кричала, я держал тебя за плечи, шептал « тише». Но нас никто не слышал.
Они гудели так сильно, что, казалось, небо лопнет, вот так просто прорвется как барабанная перепонка, и станет совсем тихо, как в вакууме, и люди обернутся к нам. Потому что ты кричала, очень громко, а я держал тебя за горло и умолял «молчи».
В черном небе летели бомбардировщики чужой страны. И их брюшные полости наполнены были смертоносными коконами, скользкими снарядами – того и гляди вырвутся из опор и рванут вниз. Невидимые, своим грохотом они внушали страх и панический ужас.
И ты кричала, во все горло, заполняя голосом комнату. Я вжимал тебя в кровать, сбивая дыхание. Кто-нибудь мог услышать и, испугавшись за твою жизнь, прийти на помощь. Но все лежали, задрав головы, и ждали атаки.
Занимался рассвет, и неизвестно, что грянуло бы первым – утро или смерть. Колыхались тучи, звук моторов и крыльев уходил, уносился в даль. Ты последний раз вскрикнула, и я вторил тебе, с силой сжав бедра руками. Поймал сорванный вздох губами, и ритм сердечных ударов сблизился, стал одним на двоих.
Ужас отпускал из тисков чужие умы, испарялся из крови, руки переставали трястись. Небо меняло окрас. И люди, получив передышку, успокоились. Никто не подумал о нас.

Я так долго молчал, что на вашем месте, стал бы подразумевать во мне другую, пусльсируюущую настоящей кровью, жизнь. Или, что я наконец-то сдох.
Три года, черт, три долгих года я не был собой. Мне больше не хотелось кричать, мне не хотелось писать, даже молчать о чем-нибудь, казалось неестественным. Меня стерли: люди сделали серым, друзья - скучным, любимые – узким. Мне так хотелось сказать « я, по-настоящему, счастлив», да! Только забыл, как писать это слово, разучился его говорить, перестал видеть.
Умолял, не запирай меня! Не покидай меня, не забывай меня… Будь с мной, моя гуляющая муза. И она ушла, свернула за угол, расправив плащ легким движением рук, оглянулась, напоследок, в дождь, и показалось, что ее карие глаза цвета морского янтаря, потухли.
Спой мне во сне, муза, закажи в свой хор бас и баритон, я возвращаюсь к осени, из любви и тепла, холоден и зол.

Это осень, мать ее, просто осень. У фонарных столбов стелами " за любовь к пиву ", расставлен Велкопоповицкий Козел. Замерзшие руки плотно обтянуты чужой кожей. Помнится в детстве в одном октябре мамочка, милая мамочка давала ответы на простые вопросы:
- Почему листья грустно падают и исчезают?
- Потому что так должно быть осенью.
- Почему ветер такой злой, рвется из ладоней прочь?
- Скоро наступит зима, и все замерзнет.
Любимая мама, тогда ты подбирала не те слова. На чувство долга давно не существует спроса. Я должен кому-то быть в августе, где тепло рвется из ладоней. Я должен, плотно закрывая глаза, видеть ее лицо и глаза. Но сейчас осень. И образы в памяти опадают как листья и тают в дожде.

А осень – время пыли. Пыльным свинцовым небом оседает на веках, на ресницах, пыльным воздухом ложится на ее тонкие плечи, застилает глаза. Пыльным туманом скрывает прочие ненужные лица, скрадывает лишние движения, глотает пустые слова.
Она, как всегда на полу в длинном свитере и сапогах, снова мерзнет. Волосы падают на гранит, ползают по нему живыми змеями. Надо бы заварить себе чая, завернуться во что-то мягкое, но осень – время лени. Ленивая безучастность давно лишила друзей, теперь она пьет свое красное и скуривает пачку в день одна. Она водит пальцами выдуманные корабли, пока ждет того, кому совсем не нужна. Где-то в другом мире хлопает дверь, нарушив целостность ее скромного "я".
И настоящее падает в прошлое, с громким рвущимся звуком раздираемых в немыслимом напряжении мышц времени. Перстень соскользнул с тонкого пальца, глухо ударился об пол - кажется дежавю или топкое наваждение.
Он, сотканный из пыли, тумана и дыма, рушит эту тихую осень эхом своих шагов. Он, черт его побери, транжира свободного времени собственной жизни, считает, что в праве вмешиваться в чужое одиночество спокойно, без вводных слов.
Он, молча, бросает сигарету. Она перестает руками разводить на полу пыльные мосты, не оглядываясь, холодно бросает:
- Ты выглядишь плохо. Просто ужасно.
Он молчит. Как будто любит слушать осенние дожди, как будто слышал ее слова. Но это ложь. Потому что колючий от напряжения воздух в ее присутствии закладывает уши, режет как бритва при вздохе, скользит ниже к сердцу, и снова режет, после по венам, толкается гулко, и кажется, что внутри все кровоточит. Самообладание, прорвано прожженное ее ужимками, плохо работает. Под осенней пылью исчезает трение и, не приведи боже, он снова соскользнет. Это так просто. Этого так хочется. Натертые на одних и тех же вещах нервы, на ее голосе, на запахе ее кожи, на шелесте волос, на изгибах талии и ног, мягком скольжении выше, сплошная сеть из оголенных проводов. Стоит только приблизиться и напряжение прорвется болью, водопадом ионизированной крови, в голову. Остановиться можно, когда хочешь, хотя вряд ли он это сможет. Тихо, сжав кулаки и закусив губы, как прежде хранит все внутри, где и без того тесно, что даже сердце едва помещается, бьется об ребра. Пока он сможет терпеть – то вроде свободен. Вот только глаза становятся глубже, проваливаются куда-то в череп, чернеют, искусанные губы кровью алеют, и он, как оказывается, выглядит плохо. Просто плохо…
Молчит, медленно, словно в трансе, перекатывается с мыска на пятку. Она подтягивает колени к груди. И одиночество знает, кто скажет слово – тот сделает шаг, но оно же почему-то молчит.

bittersweet symphony = солнце, ветер и звенящая легкость; тонкая дуга равновесия мира и себя.
вот так просыпаешься посреди недели поздней ночью от звуков в голове, и не уснешь, пока не скажешь ее ключевых слов.