В дверь уже давно стучали, всё громче и громче, и Виктор, наконец, услышал, но не испугался, потому что это был не ТОТ стук. Обыкновенный радующий стук мирного человека, который злится, что ему не открывают. Виктор открыл дверь. Это был Голем.
- Веселитесь? - сказал он. - Павора арестовали.
- Знаю, знаю, - сказал Виктор весело. - Садитесь, слушайте...
Голем не сел, но Виктор всё равно ударил по струнам и запел:
Сыт я по горло, до подбородка,
Даже от песен стал уставать.
Лечь бы на дно, как подводная лодка,
Чтоб не могли запеленговать...
- Дальше я ещё не сочинил, - крикнул он. - Дальше будет водка... молодка... лагерь - не тётка... А потом - слушайте:
Не помогают ни девки, ни водка,
С водки - похмелье, а с девок - что взять?
Лечь бы на дно, как подводная лодка,
И позывных не передавать...
Сыт я по горло, сыт я по глотку,
О-о-ох, надоело пить и играть!
Лечь бы на дно, как подводная лодка,
Чтоб не могли запеленговать...¹
- Всё! - крикнул он и швырнул банджо на кровать. Он почувствовал огромное облегчение, как будто что-то изменилось, как будто он стал вдруг очень нужен там, над бруствером, на виду у всех, - оторвал руки от зажмуренных глаз и оглядел серое грязное поле, ржавую колючую проволоку, серые мешки, которые раньше были людьми, нудное, бесчётное действо, которое раньше было жизнью, и со всех сторон над бруствером поднялись люди и тоже огляделись, и кто-то снял палец со спуского крючка...
- Завидую, - сказал Голем. - Но не пора ли вам засесть за статью?
- И не подумаю, - сказал Виктор. - Вы меня не знаете, Голем, - я на всех плевал. Да садитесь же, чёрт возьми! Я пьян, и вы тоже напейтесь! Снимайте плащ... Снимайте, я вам говорю! - заорал он. - И садитесь! Вот стакан, пейте! Вы ничего не понимаете, Голем, хоть вы и пророк. И я вам не позволю. Не понимать - это моя прерогатива. В этом все слишком уж хорошо понимают, что должно быть, что есть и что будет, и большая нехватка в людях, которые не понимают. Вы думаете, почему я представляю ценность? Только потому, что не понимаю. Передо мной разворачиваются перспективы - а я говорю: нет, непонятно. Меня оболванивают теориями, предельно простыми, - а я говорю: нет, ничего не понимаю... Вот поэтому я нужен... Хотите клубники? Хотя я всё съел. Тогда закурим...
Он встал и прошёлся по комнате. Голем со стаканом в руке следил за ним, не поворачивая головы.
- Это удивительный парадокс, Голем. Было время, когда я всё понимал. Мне было шестнадцать лет, я был старшим рыцарем Легиона и абсолютно всё понимал, и я был никому не нужен! В одной драке мне проломили голову, я месяц пролежал в больнице, и всё шло своим чередом: Легион победно двигался вперёд без меня, господин президент неумолимо становился господином президентом - и опять же без меня. Все прекрасно обходились без меня. Потом тоже самое повторилось на войне. Я офицерил, хватал ордена и при этом, естественно, всё понимал. Мне прострелили грудь, я угодил в госпиталь, и что же, кто-нибудь побеспокоился, заинтересовался, где Банев, куда делся наш Банев, наш храбрый, всё понимающий Банев? Да ни хрена подобного!.. А вот когда я перестал понимать что бы то ни было - о, тогда всё переменилось. Все газеты заметили меня. Куча департаментов заметила меня. Господин президент - лично удостоил... А? Вы представляете, какая это редкость - непонимающий человек! Его знают, о нём пекутся генералы и покой... э-э... полковники, он позарез нужен мокрецам, его почитают личностью, кошмар! За что? А за то, господа, что он ничего не понимает. - Виктор сел. - Я здорово пьян? - спросил он.
- Не без, - сказал Голем. - Но это неважно, продолжайте.
Виктор развёл руки.
- Всё, - сказал он виновато. - Я иссяк... Может быть, вам спеть?
- Спойте, - согласился Голем.

---

^{1 Текст песни В. Высоцкого слегка изменён с разрешения автора.}

"Гадкие лебеди", А. и Б. Стругацкие.