В апреле девяносто восьмого ко мне зашёл в гости нижегородский литератор Игорь Зайцев, с которым мы некогда учились в Литературном институте, в семинаре у товарища Киреева. (Киреев ещё впоследствии не взял у Лёши Рафиева в «Новый мир» его повестюгу, сказав, что экстремистских текстов они не печатают.)
То ли Зайцев тогда с женой приезжал, то ли в тот раз всё-таки был один, но факт тот, что до кучи неожиданно пришла Зубра. Мы допили с Зайцевым чай и зачем-то решили поехать к Вове в центр «Марс», где он и поныне работает преподавателем бас-гитары и завучем.
Надо сказать, что жизнь тогда уже текла достаточно быстро, но медленнее, чем сейчас. Посему четырёх месяцев, что мы с ним не общались, тихо занимаясь каждый своими делами, было достаточно, чтобы обрадоваться друг другу, то бишь за четыре месяца Вова успел от меня отдохнуть. Сейчас он не может от меня «отдохнуть» уже второй год и, наверное, не отдохнёт уже никогда, хоть они с Петей-клавишником очень помогли нам с А с переездом.
Тогда же было иначе. Мы с Зуброй застали Вову за игрой в пинг-понг. Играли они с Тотошей, которая являлась его ученицей и впоследствии стала его женой. Потом Вова стал играть с Зуброй, а я пиздеть со Светой (Света – это также настоящее имя Тотоши), поскольку не умею в пинг-понг. Через некоторое время Зубра куда-то делась с той же Тотошей, и мы с Вовой остались в комнате вдвоём.
Мы очень мило с ним попиздели минутки две-три ни о чём, но он вдруг перебил меня: «Подожди секунду! Мне надо принять... лекарство». Он полез куда-то в карман, достал какой-то пластмассовый пузырёк, открыл его, вынул оттуда чек в оберточной сигаретной бумаге, маленькую пластмассовую трубочку и чертилку, сделанную из сигаретной же пачки. В мгновение ока он вскрыл чек, украдкой поглядывая на меня (я действительно не отрывал глаз), зачерпнул на краешек сигаретной картонки чуть-чуть, на самом деле, не «белого», как его называют, а серовато-желтоватого порошка, начертил дорожку и... вынюхал. Затем довольно трогательно улыбнулся и сказал: «Я – наркоман». «Клёво. Приехали» – подумал я.
Вообще, когда люди садятся на героин в двадцать пять лет – это неспроста, как сказал бы Винни-Пух, если бы он был мной.
И вдруг мне нестерпимо захотелось
понять, что чувствует этот тогда довольно близкий мне человек. Может, это была его карма, и мне захотелось её разделить с ним только потому, что я оказался в ненужном месте в ненужное время. А может быть и моя. Может быть, это он её со мной разделил.
Я, не торопясь, докурил сигарету и сказал: «Дай мне тоже...»
Ну, конечно, для проформы Вова меня немного поотговаривал.