Испытываю потребность зафиксировать.
Летом выяснилось, что в одной точке времени и пространства удачно совпадают мой отпуск, внезапно проснувшаяся любовь к Горшенёву-младшему, его концерт в Великом Новгороде и моё давнее желание там побывать. И вот в минувшее воскресенье эта точка была пройдена.
Концерт был посвящён памяти Горшенёва-старшего и назывался соответственно "Песни брата". Они давно начали катать этот тур, я смотрела кусочки выступлений в разных городах, и честно говоря, у меня были сомнения и опасения.
Ничто из них не оправдалось.
Во-первых, я считаю, что природа и музы выбрали своим любимцем младшего брата, во всех отношениях. Алексей Юрич местами потрясающий, душевыворачивающий поэт, ещё чаще - замечательный композитор. Голос у него очень похож на братнин в низах, но диапазон куда шире и верхи тоже прекрасные. И годы идут, я меняюсь, уже "Кукрыниксов" нет, а он по-прежнему меня регулярно опрокидывает своим творчеством. И вживую оказался так же хорош, как в студии.
Во-вторых, я боялась, что он не впишется в формат "КиШа", всё-таки абсолютно другая у него эстетика. Вписался. Более того, даже нелюбимые кишовские песни я с удовольствием слушала и пела, что уж говорить про какую-нибудь "Мастер приглашает в гости" или "Танец злобного гения".
В-третьих, когда он сел на стул, сказал: "А теперь у нас акустический сет и мы просто вспоминаем Мишку" и запел "Медведя", у меня на лице пошёл дождь. Я не думала, что меня сейчас это способно так пронять. "КиШ" никогда не были для меня кумирами, определявшими мою жизнь, какими были до этого и стали со временем барды, "Пикник", Кипелов, стыровский Маврин, Курылёв, Дикинсон и прочие; было очень печально, когда умер Горшок, но эта смерть не раздавила меня так, как смерть старшего Мищука, например. Более того, я ненавижу "Медведя" в исполнении авторов. А тут сидела и как будто впервые в жизни слушала эту песню, и как будто она исключительно хороша.
В-четвёртых, эта серия концертов проходит под слоганом "Эти песни нужно петь, они должны жить". И вот он просто поёт, и песни оживают. И мысли Гаврилы, и его мечты, и планы, и стремления, и тоска по большому, прекрасному, вечному и необыкновенному оживают. И горечь между строк сочится, от того, что никогда не получалось сделать такое необыкновенное, какое хотелось. И Горшок продолжает жить во всех нас, кто по-своему, как мог и хотел, любил его песни и любит до сих пор. Мы этого даже не замечаем, а он живёт. А его брат помогает нам это заметить. И зал поёт, как один человек, и очередь в гардероб длиной во всю лестницу поёт а капелла слаженно, как будто ею управляет невидимый дирижёр.
И больше я практически ничего не сделала в одном из самых древних городов России, потому что до сих пор хожу придавленная и оглушённая этой колдовской братской любовью.