Андрей Дударев.
Протоиерей.
Настоятель Храма Великомученика и целителя Пантелеимона в Пушкино.


Я долго думал, какими словами приветствовать людей, объединённых любовью к личности Сергея Александровича Есенина. Тема возникла неожиданно. По совету Светланы Петровны Есениной я посмотрел «Школу злословия» с участием Олега Лекманова. Настораживающая благосклонность хозяек телепередачи с одной стороны, с другой — невежество и тенденциозность новоявленного есениноведа, не нуждаются в комментариях, тем более последнее высокопрофессионально парировала Наталья Игоревна Шубникова-Гусева в своей статье «И это — биография?». Но… Одна из реплик Олега Адершановича отозвалась в сердце справедливым упрёком. Воспроизведём её дословно: 

Лекманов: Знаете, я полюбил поэта Есенина — сильно полюбил в процессе работы над этой книжкой, потому что у него есть, по-моему, даже не столько стихи, сколько строки, которые… нет, конечно, есть и стихи, прекрасные целиком. Причём, как всегда народ прав потому, что как всегда, все вот эти вот, то что, знаете, затягивается нестройными голосами, путая слова… там — после по второй — там «Отговорила роща золотая» там, или «Ты жива ещё моя старушка». Всё это гениально, это по-настоящему гениально, но заметьте, это лучшее. А, кроме того, у него есть некоторые строки… потрясающие там… скажем там, «Хороша была Танюша лучше не было в селе» дальше, там какая-то... 
Толстая: «Краше не было в селе…» 
Лекманов: Да …«Краше не было в селе…» Я говорил, там… потому бумажку даже захватил, потому что я стихи забываю всегда… Дальше, по-моему идёт хуже гораздо — уже пошловато чего-то… а вот это! (первая строчка) (восторженный чмок) ну просто… вот, ну не знаю…ну вот. Вот то, что про него Пастернак написал там: «Бездонная почвенность». Да... вот все, во всяком случае, я, люди моего круга, все не очень любим эти слова: почвенный, русский, национальный и типа — всё это вызывает… ну чаще всего это вызывает какое-то раздражение… Ну, понятно кто это обычно говорит… Но в Есенине, кажется, всё это действительно было…
Ну, вот мы похвалили его — он был действительно гений, но при этом есть одна очень важная вещь с ним — это человек, который абсолютно себя поставил на службу своему таланту. При том, что он был фантастически талантлив, такой странный случай, кроме таланта в нём не было больше ничего. В письме к Бальзамовой он написал: «Я всё отдам за талант, всё поставлю на службу таланту». Когда я прочитал, то удивился даже — написать любимой женщине… ну, или не знаю, что там у них было, что её он любит меньше своего таланта, хотя, Есенин (в принципе) был с холодком к женщинам… Да… Так он любил талант …СВОЙ. Как писал — так и жил: все его поступки, все его деяния, каждый его шаг вот этим, собственно говоря, и объясняются.

Во-первых, Олег Адершанович нашёл, несомненно, самую потрясающую строчку шестнадцатилетнего Есенина. Во-вторых, явная небрежность в подходе к творчеству поэта априори лишает человека возможности постичь его душу.
Ну да речь не о горе–специалистах, а о нас — людях, признающихся в любви к Есенину. Что греха таить, большинство обожателей Сергея Александровича вряд ли бы сходу разобрались и в этих несчастных «лучше — краше». О большем и говорить нечего — редкий человек способен последовательно изложить своё видение хотя бы одного стихотворения поэта. Обязательно найдутся «тёмные», а порою просто смущающие строфы. Вот и прослыл Есенин «мастером одной строки».
Это, пожалуй, главная проблема всех есенинцев. Именно она не позволяет нам создать цельной картины о мировоззрении Сергея Александровича, его развитии, победах и поражениях.
Работа, предлагаемая Вашему вниманию, является началом большого цикла филологического и духовно-нравственного анализа творчества Сергея Есенина. Здесь именно построчно, без купюр и умалчиваний, мы пытаемся постичь ход мыслей «бездонной почвенности». Стройность и логичность взаимосвязанных строф доказывают, что рязанский самородок — не дикарь, водимый стихиями таланта или «профессиональный шармёр». В первую очередь, его короткая жизнь и естественно вытекающее из неё творчество, были посвящены одному — самоотверженному поиску пользы ближнего. Это заключение сделано на основании не только поэмы «Инония», но и «скандальных» произведений: всего без исключения цикла «Москва Кабацкая» и поэмы «Чёрный человек». Анализ последних стихотворений содержится во второй книге, которая завершена и следом за «Делом Жизни» появится на сайте Есенин.ру. Именно это самозабвенное служение обществу, а не мастерство талантливого конъюнктурщика, стало мотивом абсолютного подчинения своей жизни таланту. Даже личная жизнь и семья были принесены в жертву «наших душ безлиственной осени». 
В конце последней автобиографии 1925 года Сергей Александрович указал: «Что касается остальных автобиографических сведений, они в моих стихах». Конечно, есть авторитетное мнение, что «…это не следует понимать буквально. Образ поэта, лирического героя, создаваемый им в стихах, — это поэтический, обобщенный образ». Но что, если этой точке зрения есть альтернатива — мы до сих пор не знаем Есенина потому, что нам не удаётся в силу ряда причин до конца понять его стихи, связав их в последовательную, сверхобъективную авторскую биографию. Полагаю, не случайно проницательный рязанский пиит любил повторять: «Меня поймут через сто лет...» 
К тому же, по свидетельству А. К. Вронского, который хорошо знал Есенина, «Биография поэта малоизвестна: по причинам ему только ведомым, он скрывал и прятал её». Что, если ожидая наше недостаточное усердие в восприятии своего творчества, этой чувственной крови, Сергей Александрович и скрывал свою жизнь, чтобы хоть этим притянуть к стихам наш ленивый интеллект и рассеянность… 
Действительно, «золотая словесная груда» Сергея Александровича Есенина, именно груда — не разобранная и покрытая былью — единственный достоверный документ. Это улика в руках каждого из Вас, её не повредить, как бесчисленные измызганные воспоминания, и не спрятать в архивах. 
Довольно спорить, примемся читать и вчитываться в стихи Есенина. Духовно обогатившись, докажем всем не с пеной у рта, а с любящим сердцем в груди, что Сергей Александрович — древо, приносящее добрые плоды.

Многим людям дорого имя великого русского поэта Сергея Александровича Есенина. Дорог он не только как гениальный поэт, но и как друг, всегда готовый выслушать тебя, понять и разделить горе. Наряду с этим, имеет место скандальная слава рязанского самородка и тёмный период творчества, связанный с имажинизмом и революцией. Что касается скандальной славы, то на эту тему сегодня рассуждать стало неинтересно, так как всплыло множество фактов субъективной и пристрастной оценки жизни и творчества Есенина. Одним из ярких примеров такой оценки является «Роман без вранья» Анатолия Мариенгофа. Но, что касается тёмного периода в творчестве Сергея Александровича, то это «поле непаханое». В авангарде тёмного ряда произведений находится поэма «Инония», написанная в январе 1918 года. Многие почитатели Сергея Есенина стараются вообще не обращать на эту поэму внимания, мол, молодо- зелено, все ошибались. Эта точка зрения не знает того факта, что «Инония» — поэма особенная для самого автора. Над её правкой и доработкой Есенин трудился вплоть до своей трагической смерти. Ни одна другая поэма или стихотворение не удостаивались такой чести. Очевидно, что «Инония» являлась делом жизни поэта с «душой бунтующей». Не потому ли ряд литературных критиков считают «Инонию» апогеем творчества Есенина.
С нашей точки зрения, содержание поэмы, её идеи относятся к разряду того, что исключительно «видится из расстояния» времени. Вспоминается рассказ Александры Александровны Есениной — сестры поэта, о его беседе со своим отцом: «Образование у нашего отца было только сельское, трехклассное, читал он в основном газеты, книги же читал редко. В творчестве Сергея отцу было не все понятно, особенно стихи периода имажинизма и маленькие поэмы революционных лет. Однажды в разговоре с Сергеем он задал ему вопрос: "Кому нужны твои стихи? Кто их понимает?" Улыбнувшись, Сергей ответил: "Э, папаша, меня поймут через сто лет"». (Восп. т I, стр. 55) В этом, полагаем, нет никакой мистики, только законы времени, беспристрастного судьи человеческих мыслей и планов. Прошло почти сто лет. Попробуем прочитать «Инонию» в надежде, что эта поэма, как, впрочем, и другие тёмные произведения Есенина, были не заблуждением, а прозрением великого труженика, который «умел петь».
Для начала необходимо погрузиться в атмосферу внутреннего мира двадцатидвухлетнего поэта. Именно отсюда, как огонь, вырывались все его пламенные песни. Это погружение помогут нам осуществить литературные произведения того времени, имеющие, с нашей точки зрения, непосредственное отношение к «Инонии». Это, в первую очередь, знаменитая статья А. А. Блока «Интеллигенция и революция» и последовавшая за нею поэма «Двенадцать». Во-вторых, произведения Н. А. Клюева «Избяные песни», «Красная песнь» и «Песнь солнценосца». В-третьих, «Часослов» Райнера Марии Рильке. В-четвертых, астрономический роман А. Трэна и Р. Вуда «Вторая Луна».  Наконец, написанная чуть раньше, но ставшая знаменем того исторического момента, поэма В. В. Маяковского «Облако в штанах».
В мае 1917 года выходит стихотворение Клюева «Красная песнь», призывающая и без того расшатанный русский народ к бою. По истине, не красная, а кровавая песнь. «Красная песня» помещена в приложении. Реакция Есенина была крайне негативной, но публичной оценки тогда не последовало. Отчасти такой оценкой стал «Певущий зов», очевидно показавший различное понимание поэтов методов революции. В середине декабря увидела свет логически вытекающая из «Красной песни» «Песнь солнценосца» того же автора. «Песнь солнценосца» также помещена в приложении. Но и эту пилюлю Есенин проглотил. К тому времени Сергей Александрович хорошо знал Николая Алексеевича. Он понимал, критика матёрого народника молодым поэтом вряд ли что изменит в прожжённой лицемерием и фарисейством душе Клюева. Есенин был уверен в том, что думающие люди оценят клюевские псалмы по достоинству. И можно себе представить, как потрясён был поэт «хвалебными одами» Иванова-Разумника и А. Белого в адрес «первого глубинного народного поэта». Молчать, когда попираются правда и здравый смысл, было не в правилах «блюстителя правды жизни». Не медля Сергей Есенин пишет «Разумнику Васильевичу», о котором он в июне 1917 года сообщил А. В. Ширяевцу: «Но есть, брат, среди них (петербургских литераторов) один человек, перед которым я не лгал, не выдумывал себя и не подкладывал, как всем другим, это Разумник Иванов. Натура его глубокая и твердая, мыслью он прожжен, и вот у него-то я сам, сам Сергей Есенин, и отдыхаю, и вижу себя, и зажигаюсь об себя» (письмо А. В. Ширяевцу. 24 июня 1917 г.). В письме к Иванову поэт негодует: «Уж очень мне понравилась, с прибавлением не, клюевская «Песнь Солнценосца» и хвалебные оды ей с бездарной «Красной песней». Штемпель Ваш «первый глубинный народный поэт», который Вы приложили к Клюеву из достижений его «Песнь Солнценосца», обязывает меня не появляться в третьих «Скифах». Ибо то, что вы сочли с Андреем Белым за верх совершенства, я счел только за мышиный писк.  Это я если не такими, то похожими словами уже говорил Вам когда-то при Арсении Авраамове. Клюев, за исключением «Избяных песен», которые я ценю и признаю, за последнее время сделался моим врагом. Я больше знаю его, чем Вы, и знаю, что заставило написать его «прекраснейшему» и «белый свет Сережа, с Китоврасом схожий»... То единство, которое Вы находите в нас, только кажущееся… «Приложитесь ко мне, братья» противно моему нутру, которое хочет выплеснуться из тела и прокусить чрево небу… Говорю Вам это не из ущемления «первенством» Солнценосца и моим «созвучно вторит», а из истинной обиды за Слово, которое не золотится, а проклевывается из сердца самого себя птенцом...» (Письмо Иванову-Разумнику, конец декабря 1917 г.). Анатолий Мариенгоф когда-то интерпретировал это негодование Есенина исключительно борьбой за первенство.
До сих пор ряд литераторов утверждает, что к концу 1917 есенинские амбиции совсем «слетели с катушек», и он всеми правдами и неправдами стал вырывать пальму первенства из рук королей поэтов: Клюева и Блока. Правда и они отмечают искреннюю любовь Сергея Александровича к Слову: «Поэт в данном случае не лжет и не играет: за «Слово» он действительно обижается не меньше, чем за свою репутацию». Для Сергея Александровича, «Слово» больше чем строки и буквы, это даже не «… затейливость узоров, (Слово это) — самое необходимое слово того языка, которым я хочу себя выразить"— писал поэт. Таким образом «Слово» и нутро автора для Есенина — одно. Поэтому здесь так легко спутать обиду за «Слово» с личными амбициями. Разве порочно беречь «Слово», которое не только даёт, но и отнимает жизнь? Во имя этого обижаться просто необходимо.
Сергей Есенин в болезнях родил самые нужные для своей «Инонии» слова, а Клюев вцепился в них неумытыми руками, спрятал за пазуху, как камни,  и забросал ими русскую душу. Эти, жизненно важные для человека революционной эпохи Слова и образы, стали причиной поистине праведного гнева поэта.
Гнев этот действительно был праведным, так как позволял Есенину оставаться объективным. Так, Сергей Александрович выказывает своё уважение к клюевским «Избяным песням». Эти стихи действительно шедевр русской словесности, шедевр и музыкальный, и идейный. «Избяными песнями» Есенин, полагаем, хотел не только почтить несомненный талант Клюева, но и укорить «глубинного поэта» его же словами:

/esenin.ru/templates/esenin/images/PostQuote.png" target="_blank">http://esenin.ru/templates/esenin/images/PostQuote.png); background-color: rgb(218, 222, 211); background-position: 0% 0%; background-repeat: no-repeat;"> Строки и буквы — лесные коряги,
Ими не вышить желанный узор... 
Есть, как в могилах, душа у бумаги —
Алчущим перьям глубинный укор. И это Николай Алексеевич Клюев… Сергей Александрович, очевидно, понимал всю важность миссии «крестьянской кузницы». Именно она формулировала тогда идею, призванную лечь в основу новой народной власти. Есенин нутром ощущал приближающуюся катастрофу. Вместо просвещения народа, просвещения не столько интеллектуального, сколько духовного, к которому всю жизнь стремился Сергей Есенин, Клюев и иже с ним решили культивировать его непросвещённость. Конечно, второе очевидно было выгодно тем, кто, по словам Блока, мечтал «найти в революции исполнение только своих мечтаний». Непросвещённый народ исключительный материал для обслуживания совсем ненародных интересов. Вот корни того конфликта, который стал «голгофой» Есенина. Не случайно поэт «с головой как керосиновая лампа на плечах» затеял обсуждение своей «Инонии» у Разумника Васильевича Иванова в присутствии Арсения Михайловича Авраамова, который в 1917–18 годах был комиссаром искусств Наркомпроса РСФСР, одним из организаторов Пролеткульта (Народный комиссариат просвещения). Одним словом, Есенин в этот момент не был зациклен на своей личности, масштаб его был по истине наркомпросовский.
Не менее самоотверженными были разногласия поэта с Александром Блоком. В приведённом выше письме к Ширяевцу, наряду с критикой литераторов северной столицы, Есенин выражает ту же почтительность: « Бог с ними, этими питерскими литераторами, ругаются они, лгут друг на друга, но все-таки они люди, и очень недурные внутри себя люди, а потому так и развинчены. Об отношениях их к нам судить нечего, они совсем с нами разные, и мне кажется, что сидят гораздо мельче нашей крестьянской купницы. Мы ведь скифы, приявшие глазами Андрея Рублева Византию и писания Козьмы Индикоплова с поверием наших бабок, что земля на трех китах стоит, а они все романцы, брат, все западники, им нужна Америка, а нам в Жигулях песня да костер Стеньки Разина». (Там же). К западникам Сергей Александрович причислял и Блока, причём не «за глаза», а «лицом к лицу» в начале января 1918 года.
Америке, о которой мечтают западники, Есенин противопоставил Жигули. Кому более Александра Васильевича Абрамова, прозванного по месту рождения Ширяевцем, ближе образы этого вольного края. Родившись у подножия жигулёвских хребтов в селе Ширяево, Александр Абрамов с молоком матери впитал беззаветную любовь к простому народу своего земляка Стеньки Разина. Ему и его народному делу Ширяевец посвятил не одно стихотворение:

/esenin.ru/templates/esenin/images/PostQuote.png" target="_blank">http://esenin.ru/templates/esenin/images/PostQuote.png); background-color: rgb(218, 222, 211); background-position: 0% 0%; background-repeat: no-repeat;"> Не дам народ в обиду я!
Айда тягаться с кривдою! (Клич)

Стоит, грустит, осиротелый,
Порос и мохом и травой.
Ему всё снится голос смелый,
Раскаты песни грозовой… (Утёс Разина) По народному преданию, слово «Жигули» произошло от выражения «жечь на вениках». По Волге плыли купеческие суда с солью, рыбой, мехами, персидскими коврами. Вольные люди — казаки нападали на них, грабили, а добычу отдавали беднякам. Если купцы пытались обороняться, то вольный люд сек их зажженными вениками. «Жиг! Жиг!» — раздавалось в воздухе. Отсюда и пошло название «Жигули».
Сергей Александрович принимает только идею Разина — любовь к народу, но не разделяет его способ — грабёж. Об этом свидетельствует «Византия», поставляемая прежде «песни в Жигулях». Рамейцы, жители Византийской империи, были чужды разделений, классовый и национальный вопросы просто отсутствовали. Греки, сирийцы, копты, армяне, грузины, евреи, эллинизированные малоазийские племена, фракийцы, иллирийцы, дакки жили как одна семья. Только труд был здесь мерой достоинств человека. Идеей, которая подвигала жителей обширнейшей Империи к подобному образу жизни, было неформальное Христианство, стирающее грани между людьми.
Отсутствие социальных проблем вызвало небывалый в истории человечества творческий подъём: наука, искусство, ремёсла. Началом же конца стали фарисейство, олигархия и национальный вопрос.
«С поверием наших бабок, что земля на трех китах стоит…» звучит не как призыв к традиционному язычеству славян, а как стремление неформально подойти к мировоззрению любого человека. Этот неформальный подход помог Есенину понять, что за баснями этими стоит высокая идея. «Гонители святого духа-мистицизма забыли, что в народе уже есть тайна о семи небесах, они осмеяли трех китов, на которых держится, по народному представлению, земля, а того не поняли, что этим сказано то, что земля плывет, что ночь — это время, когда киты спускаются за пищей в глубину морскую, что день есть время продолжения пути по морю» написал поэт уже в 1918 году.
Вот какого рода претензии были у Есенина к западникам и Блоку.
При этом объективность Сергея Александровича не исключение, а правило. Правило это сформулировал не кто-нибудь, а сам Андрей Белый. Белого, по словам А. А. Козловского, составителя двухтомного сборника воспоминаний о Есенине, «никак нельзя заподозрить в стремлении навести «хрестоматийный глянец» на образ Есенина. Он был человеком, близко знавшим Сергея Александровича и нередко ним общавшимся». Андрей Белый вспоминал: «...меня поразила одна черта, которая потом проходила сквозь все воспоминания и все разговоры. Это — необычайная доброта, необычайная мягкость, необычайная чуткость и повышенная деликатность. Так он был повернут ко мне, писателю другой школы, другого возраста, и всегда меня поражала эта повышенная душевная чуткость».
Таким образом, Есенин в описанной выше ситуации хотел не уничтожить поэта Клюева, а лишь оградить человеческие уши от кровавых песен солнечного несуна, похитившего правду.
Вот неполный ряд образов, похищенных, а главное, извращённых Клюевым: «Единство народов земли», « Я, как начало правды», « Солнце — образ правды», «Несколько солнц», «Поднять землю или подняться над землёй», «Колокол», «Злой звонарь», «Архангел», «Новый лик», «Замена икон», «Переживающая старуха», «Киев и Московия», «Водь Ладоги», «Воздвигнуть неземной чертог», «Миры», «Народы», «Море-океан», «Река», «Поле», «Долгожданная весна жизни и новый обильный урожай», «Гром», «Луг», «Пчёлы», «Улей», «Новый Назарет», «Телец», «Кобыла», «Без креста», «Упразднение мук», «Новый Потир», «Новое Причастие», «Труд — новый Спасительный путь».
Теперь подробнее о «стремлении» Есенина сместить с престола короля поэтов-интеллигентов Блока. А. А. Козловский сообщает: «В январе 1918 года Есенин как-то провел целый вечер у А. А. Блока. Разговор шел о самых важных, глубоко волновавших обоих собеседников проблемах — о революции, о восставшем народе, об утверждавшейся новой жизни, об отношении художника к происходящему. Они говорили о творчестве, о природе художественного образа, о путях развития литературы и ее общественном долге. Этими вопросами жили тогда оба поэта. А. А. Блок — поглощенный своей статьей «Интеллигенция и революция» (она появилась в печати через две недели после этой беседы), и Есенин — …весь во власти образов своей «Инонии»…» (Восп. т. I, стр. 5).
В дневнике Александра Александровича мы находим буквально конспект беседы с Есениным, который для скупого в дневниковых записях Блока, является показателем чрезвычайной важности услышанного. Вот эта запись:

«4 января 1918 г. 
О чем вчера говорил Есенин (у меня).
Кольцов — старший брат (его уж очень вымуштровали, Белинский не давал свободы), Клюев — средний — «и так и сяк» (изограф, слова собирает), а я — младший (слова дороги — только «проткнутые яйца»).
Я выплевываю Причастие (не из кощунства, а не хочу страдания, смирения, сораспятия).
(Интеллигент) — как птица в клетке; к нему протягивается рука здоровая, жилистая (народ); он бьется, кричит от страха. А его возьмут... и выпустят (жест наверх; вообще — напев А. Белого — при чтении стихов и в жестах, и в разговоре).
Вы — западник.
Щит между людьми. Революция должна снять эти щиты. Я не чувствую щита между нами.
Из богатой старообрядческой крестьянской семьи — рязанец. Клюев в молодости жил в Рязанской губернии несколько лет.
Старообрядчество связано с текучими сектами (и с хлыстовством). Отсюда — о творчестве (опять ответ на мои мысли — о потоке). Ненависть к православию. Старообрядчество московских купцов — не настоящее, застывшее.
Никогда не нуждался.
Есть всякие (хулиганы), но нельзя в них винить народ.
Люба: «Народ талантливый, но жулик».
Разрушают (церкви, Кремль, которого Есенину не жалко) только из озорства. Я спросил, нет ли таких, которые разрушают во имя высших ценностей. Он говорит, что нет (т. е. моя мысль тут впереди?).
Как разрушают статуи (голая женщина) и как легко от этого отговорить почти всякого (как детей от озорства).
Клюев — черносотенный (как Ремизов). Это не творчество, а подражание (природе, а нужно, чтобы творчество было природой; но слово — не предмет и не дерево; это — другая природа; тут мы общими силами выяснили).
[Ремизов (по словам Разумника) не может слышать о Клюеве — за его революционность.]
Есенин теперь женат. Привыкает к собственности. Служить не хочет (мешает свободе).
Образ творчества: схватить, прокусить.
Налимы, видя отражение луны на льду, присасываются ко льду снизу и сосут: прососали, а луна убежала на небо. Налиму выплеснуться до луны.
Жадный окунь с плотвой: плотва во рту больше его ростом, он не может проглотить, она уж его тащит за собой, не он ее». (Восп. т.I, стр.108)

Попробуем воссоздать эту беседу и освободить тезисы Блока от Блока. Несомненно, сохраняя идею неизменной, нам придётся прибегнуть к элементам художественного вымысла. Но и здесь постараемся опираться на доступный нам документальный материал.
Блок: Серёжа, как ваш конфликт с Клюевым? Да-а… Испил он «Инонию», как медовухи за Ваш счёт. Но сдаётся, по усам текло, а в рот не попало.
Есенин: Бог с ним, братом середним. За слово обидно. Дорого слово. Особенно нынче. Эх, брат, брат Микола… Думаю, следует слово «Брат» производить сегодня от «Брать» — то есть пока есть что у тебя брать — ты всем брат. Все такие, и Клюев, и рапповцы эти — всем обделённые, даже талантом. Хотя история эта не нынешняя — седая, помните, как у Ершова…, а может у Пушкина:

/esenin.ru/templates/esenin/images/PostQuote.png" target="_blank">http://esenin.ru/templates/esenin/images/PostQuote.png); background-color: rgb(218, 222, 211); background-position: 0% 0%; background-repeat: no-repeat;"> «Братья сеяли пшеницу да возили в град-столицу.
Знать, столица та была недалече от села.
Там пшеницу продавали, деньги счётом принимали,
И с набитою сумой возвращалися домой» Одним словом, Александр Александрович, «братья коников свели». Но верю, «горбунок» со мною, мы с ним ещё покажем… Ершов, в отличии от Миколаши пушкинского текста не касался, да и у Александра Сергеевича интерес имелся. Клюев же проткнул мои словесные яйца, но наелся, вы правильно подметили, как журавль в гостях у лисицы.
Блок: Позвольте спросить, кто, по-вашему, старший брат? Ведь средний, насколько я понимаю — Николай Алексеевич, ваш наставник.
Есенин: Наставник? Не было у меня наставников и не будет. Клюев, конечно — «и так», «Избяные песни» его — творение с большой буквы. В остальном же — «и сяк», лишь подражатель — изограф. «Первый глубинный народный поэт» — не в ту глубину подался. Ему бы как налиму в зимней реке. Налимы, видя отражение луны на льду, присасываются ко льду снизу и сосут: прососали, а луна убежала на небо. Налиму выплеснуться до луны, а он, Клюев, зарылся в слова, как щука в ил. Старший же брат Кольцов.
Блок: Помилуйте, Алексей Васильевич? Батенька, чем же он Вам не угодил?
Есенин: Я много думал. Кто положил начало пагубному пристрастию русских поэтов к раболепству перед властителями дум? Именно Алексей Васильевич Кольцов. Надеждин, Станкевич, Белинский «перегнули палку». Кольцов, «детина умный», но Виссарион Г… «Гегеля сын»… «Отец русской интеллигенции» перелюбил нашу литературу. Белинский, «построив» русские таланты, идейной муштрою задушил свободу творчества. С тех пор  литература в России стала воловьей. Особенно пагубно отразилось это на поэзии, призванной блюсти правду жизни.
Блок: Выходит, вы, Сергей Александрович, младший брат? А прослыть дурачиной не страшитесь?
Есенин: Почту за честь.
Блок: Однако…
Есенин: А что прикажете делать младшему, глядя, как ума и дельности старших хватило только на то, что бы погреть руки о чужое добро? Не хочу чужого, лучше дураком — пусть дурь, но своя, пусть дурак, но Человек. К примеру, в «Инонии» я выплёвываю Причастие не из кощунства. Я не хочу пользоваться чужими страданиями. Мне противно, сложив на груди руки, смириться с тем, что порабощают мой народ идеями «старшинства», навязывая ему комплекс творческой неполноценности. Я не хочу только сочувствовать Иисусу Христу, не сораспятия, а распятия ищет моё сердце.
Блок: Не предлагаете ли Вы, вслед за средним братом, ставить свечи «мужицкому спасу»? Вы всерьёз полагаете, что спасение из «мужицких яслей»?
Есенин: Вот, Александр Александрович, то, с чем я намерен бороться до последнего вздоха. Мы с вами — один народ, а Спасители у нас разные. Страдая, я не ставлю перед собой подсвечник, а протягиваю Вам руку, дабы разрушить извечную вражду белой и чёрной кости. Сегодня интеллигент — как птица в клетке; к нему протягивается рука здоровая, жилистая — народная рука; он бьется, кричит от страха. А его возьмут... и выпустят…
Таков уж закон примирения — кто-то протягивает руку первым, но, протягивающий в ответ — не меньше, а может, и больше. Второй побеждает не только вражду, но и желание первенства. Интеллигенция способна на большее, думаю — потому народ  первым взывает к миру.
Блок: «Устами младенца — глаголет Истина». Родиться бы Вам, Серёжа, лет на десять пораньше. Врезали бы мы, в восьмом году, Баронову со Столпнером. Это я о моём докладе «Народ и Интеллигенция» на «Исповедь» Максима Горького. Ну что же, Сергей Александрович, вот Вам моя рука.
Есенин: Позвольте, Александр Александрович, прежде пожатия поистине большей руки быть с Вами до конца откровенным!
Блок: Право, юноша, дерзость Ваша не знает границ… — за что и люблю Вас Есенин Сергей! Валяйте!
Есенин: Вы — западник.
Блок: Думаете?
Есенин: Чувствую! И полагаю мироощущение выше миропонимания! Именно это ощущение, с моей точки зрения, главное для русского поэта! Я имею в виду не «охи» и «вздохи», а честность самовыражения — искренность произносимого поэтом «Слова». Вы много говорите о Родине, но настоящего ощущения Родины у Вас нет. Выражаясь Вашими же словами — Вам, как интеллигенту, непонятен Гоголь призывающий: «Монастырь наш — Россия! Облеките же себя умственно рясой чернеца и, всего себя умертвивши для себя, но не для нее, ступайте подвизаться в ней. Она теперь зовет сынов своих еще крепче, нежели когда-либо прежде. Уже душа в ней болит, и раздается крик ее душевной болезни. — Друг мой! или у вас бесчувственно сердце, или вы не знаете, что такое для русского Россия!». Интеллектуальное бесчувствие — вот Ваш монастырь, а точнее клетка! Исходя из доводов разума, можно судить человека, но простить — никогда. Посему интеллигент, неся своё «просвещение» в массы, встаёт между людьми, как щит. Революция должна снять эти щиты. Заметьте — «снять», а не «уничтожить». Снять, как теперь снимают иконы — разум нисколько не пользует, созидает Дух. Благодаря Ему, я не чувствую щита между мной и Вами.
Блок: Если вы говорите о Боге, то позвольте спросить, не попы ли последние десять лет подкладывали хворост в костёр гражданского противостояния, благословляя черносотенцев? Не Церковь ли взятками и водкой вселила в русскую душу алчность и злобу?
Есенин: Поверьте, Александр Александрович, в отношении свободы Христианство для меня не больше, чем боги Олимпа или языческие поверия наших бабок. К попам-черносотенцам и продажной Церкви я испытываю ту же, что и Вы, неприязнь. Евангелие же читаю, но как любую другую книгу о вечном, с одной целью — найти Правду… Не буду скрывать, Личность Иисуса Христа вызывает у меня восхищение. Более светлого Человека я не встречал и, полагаю, его нравственность «не по зубам» художественному вымыслу. Однако Православие сегодня не имеет ничего общего с этой Личностью. У них свой Христос. Посмотрите на последние работы Васнецова, для них Бог либо старик — маразматик, либо неразумное дитя, взобравшееся на царский престол отца. Иисуса, описанного в Новом Завете, они в упор не видят. За это я теперь ненавижу Православие. Оно, сытое и довольное, противно и моему творчеству.
Блок: Я не понимаю, Вы верите в Бога?
Есенин: Я верю Иисусу Христу, о котором рассказывает Евангелие, а с Богом… борюсь — помните Израиль-Богоборец — это моя натура. Что же касается Церкви… Если угодно, меня больше устраивают старообрядцы-древлеправославные.
В Рязани, откуда я родом, их было порядочно. Во-первых, смысл их жизни состоит в борьбе за Правду, со времён Алексея Михайловича — вплоть до пятого года их именовали раскольниками и жестоко преследовали. Поэтому случайных людей — лицемеров здесь нет «днём с огнём». Во-вторых, они умеют слушать Слово. Об отношении староверов к слову я знаю не понаслышке, мои дед и бабка по материнской линии — старообрядцы. Как же они любят и чувствуют устное слово. Соответственно они относятся к носителю слова — человеку. Их дом всегда был полон гостей, угощения необычайно щедрыми. За то, рука их не оскудевает. Это отношение передалось и мне, часто я вижу в себе своих древлеправославных пращуров.
Правда, и здесь бывают исключения, к примеру, Клюев — старовер от корня, кстати, в молодости живал в Рязанщине. Или взять московских старообрядцев — сплошь купцы-буржуи. Эти люди — «гнилая рыба», вера их застыла и поросла мхом. Такое старообрядчество не настоящее.
Настоящее древлеправославие связано с текучими сектами, то есть открытыми разногласиями. Открытыми, в отличие от Православия. Это разномыслие, полагаю — признак жизни и неформального подхода к делу. Ортодоксы же Символ Веры отпели и единству конец — кто во что горазд. Открыто же заявить об этом духа не хватает. Особенно мне импонирует интерес староверов к христововерам-хлыстовцам. Их называют язычниками, а сколько в них веры в торжество христианства, какова степень интереса к действию Божьего Духа и как высока идея хороводных молитв.
Конечно, и старообрядчество — форма, которая не должна становиться рамками жизни и творчества.
Вот такое моё отношение к Богу и Церкви. Полагаю, многим будет не понятно, поэтому не люблю распространяться.
Блок: Сердечно благодарю, Сергей Александрович, за оказанное мне доверие и откровенность. Во-первых, позвольте выразить моё единодушие с Вами в вопросах религии. Во-вторых, восхититься глубиной Вашего проникновения в основы творчества. Поистине русский народ жив и не умалим талантами!
Люба, жена Блока: Народ талантливый, но жулик. Именно нравственные качества, а не умственные способности унижают простой народ. Присвоить, что возможно, остальное разрушить — вот его излюбленное творчество.
Есенин: В семье, как говорится, не без урода. Есть всякие, и хулиганы конечно, но нельзя в них винить народ. Среди Вашего брата-интеллигента тоже не все ликом удались. Большинство же — хотя не богаты, но живут поистине богато — довольствуясь тем, что у них есть. Так и я — никогда не нуждался.
Что касается уничтожения храмов и кремлей, кстати, последних мне ничуть не жаль, Кремль по Далю — от «кремль» — лучшее место, попросту осиное гнездо, то это, поверьте, из озорства. Как неразумное дитя, привлекая внимание хладных в любви родителей, озорует Русский народ. Его бы пригреть, обласкать, увлечь доброй песней, а не пороть, ехидничая над слабостью интеллекта.
Блок: Право, Есенин, Ваши образы чертовски обаятельны. Но не уж-то Вы полагаете нет таких, которые разрушают во имя высших ценностей. К примеру, Клюев:

/esenin.ru/templates/esenin/images/PostQuote.png" target="_blank">http://esenin.ru/templates/esenin/images/PostQuote.png); background-color: rgb(218, 222, 211); background-position: 0% 0%; background-repeat: no-repeat;"> За Землю, за Волю, за Хлеб трудовой
Идем мы на битву с врагами,—
Довольно им властвовать нами!
На бой, на бой! Есенин: Клюев — черносотенный. Здесь вновь доказывается единство русского народа с интеллигенцией. Это единство и в добре, и в зле. Чем, позвольте вас спросить, народный терроризм Клюева отличается от терроризма интеллигенции Ремизова? Только тем, что черносотенец Алексей Ремизов, по словам Разумника, ненавидит революционность Николая Клюева. Они, как яблоки одного сада, только разных сортов — белый налив и шафран, по сути одно «яблоко раздора». Самый заметный мотив современной поэзии — воинствующий патриотизм, мне органически совершенно чужд. Я, при всей своей любви к рязанским полям и к своим соотечественникам, всегда резко относился к войне:

/esenin.ru/templates/esenin/images/PostQuote.png" target="_blank">http://esenin.ru/templates/esenin/images/PostQuote.png); background-color: rgb(218, 222, 211); background-position: 0% 0%; background-repeat: no-repeat;"> Все мы — гроздья винограда
Золотого лета,
До кончины всем нам хватит
И тепла и света!...

Кто-то учит нас и просит
Постигать и мерить.
Не губить пришли мы в мире,
А любить и верить! Верить в природную доброту каждого человека. В основу общения мы должны положить не физическую силу, а силу этой веры, которая и есть — любовь. У меня даже были неприятности из-за того, что я не пишу патриотических стихов на тему «гром победы раздавайся», но поэт, как я уже сказал, может писать только о том, с чем он органически связан. Клюев с Ремизовым, воздавая на зло злом, по их мнению, подражают дикой природе, вот их творчество. Но за природой ведь стоит Идея, которой они не замечают, Идея — Любви. Я предпочитаю подражать ей и творить, творить свою природу. Природа эта конечно не материальна, она иная — осязаемая только «имеющими уши». Вот моё творчество.
Уважаемый Александр Александрович! Скажите, как можно талант, произрастающий как семя в творчестве, подчинить образованию или происхождению? Доколе университетская закваска будет умножать градусы таланта, а Белинский жить в оценке творчества с избитыми: «мы», «самоучка», «низший слой» и так далее?
Блок: Вот что, Серёжа… А впрочем… Как Ваша личная жизнь? Слышал, Вы женились? Как служба, мне говорили Авраамов зовёт Вас к себе в Наркомпрос?
Есенин: Моя супруга Зинаида Николаевна Райх — поистине ангел домашнего очага, создание небесной красоты и не менее изящной души. При этом, семейная жизнь моя лишена покоя. Прежде я полагал, что законный брак сделает моё творчество более осознанным. Теперь же тревога нарастает день ото дня. Нутро моё напрочь отказывается растворяться в супружестве. Здесь оказалось, что иметь в собственности человека означает не только обрести помощника, но и превратить себя в чью-то собственность. Впрочем, время покажет.
Что касается Арсения Михайловича и его предложения, то я категорически против поступления  поэта во служение. Хватит им одного придворного горлопана. Двум господам служить невозможно. Я же, сами знаете, как жадный окунь с плотвой: плотва во рту больше его ростом, он не может проглотить, она уж его тащит за собой, не он её. Одним словом, боюсь упустить плотву, как ворона сыр.
Блок: По-поводу гордости нашего брата-интеллигента, хотел бы подумать. Многое Вы сегодня, Сергей Александрович, всколыхнули в моей душе. Вот что, я напишу статью. Название «Народ и интеллигенция — десять лет спустя», или, нет — «Интеллигенция и революция».

Через шесть дней девятого января статья была готова.

Статья во многом созвучна идеям Есенина, но главного Блок не понял и не принял. Это не «разрушить», а «переоценить» — не «устранить», а «полюбить»:

/esenin.ru/templates/esenin/images/PostQuote.png" target="_blank">http://esenin.ru/templates/esenin/images/PostQuote.png); background-color: rgb(218, 222, 211); background-position: 0% 0%; background-repeat: no-repeat;"> Люди, братья мои люди,
Где вы? Отзовитесь!
Ты не нужен мне, бесстрашный,
Кровожадный витязь.

Не хочу твоей победы,
Дани мне не надо!
Все мы — яблони и вишни
Голубого сада. В своём понимания Творчества как процесса, связанного с нутром человека, процесса, основанного на созидании в любви — Сергей Александрович остался одинок. Александр Александрович искренно старается понять простой народ, но опять понять, а не почувствовать. Поэтому правильным словам Блока веришь мало. Однако, нельзя не считать А. А. Блока одним из тех, кто положил основание творчеству Есенина. Прежде, чем приступить непосредственно к «Инонии», хочется вспомнить один яркий эпизод из ранних встреч Сергея Есенина с Александром Александровичем. Он описан в воспоминаниях Михаила Павловича Мурашева (1884-1957) — журналиста и издательского работника: «В то время я собирал материал для литературных альманахов "Дружба" и "Творчество". У меня встречались писатели, участвовавшие в редактировании сборников. Одно из таких литературных совещаний было назначено на 3 июля. Я пригласил и Сергея Есенина.
Все собрались. Пришел Есенин. Ждали Блока, но он почему-то запаздывал.
В это время, возвращаясь с концерта на Павловском вокзале, зашел ко мне скрипач К. Вслед за ним пришел художник Н., только что вернувшийся из-за границы, откуда он привез мне в подарок репродукцию с картины Яна Стыки "Пожар Рима". Эта картина вызвала такие споры, что пришлось давать высказываться по очереди. Причиной споров была центральная фигура картины, стоящая на крыше дворца с лирой в руках, окруженная прекрасными женщинами и не менее красивыми мужчинами, любующимися огненной стихией и прислушивающимися к воплям и стонам своего народа. Горячо высказывались писатели, возмущенно клеймили того, кто совмещал поэзию с пытками. Есенин молчал. Скрипач К. — тоже. Обратились к Есенину и попросили высказаться.
— Не найти слов ни для оправдания, ни для обвинения — судить трудно, — тихо сказал Есенин.
Потребовали мнения К.
— Разрешите мне сказать музыкой, — произнес он.
Все разом проговорили: "Просим, просим!"
К. вынул скрипку и стал импровизировать. Его импровизация слушателей не удовлетворяла. Он это почувствовал и незаметно для нас перешел на музыку Глинки "Не искушай" и "Сомнение". Эти звуки дополняли яркие краски картины.
В этот момент по телефону позвонил А. Блок. Услышав музыку, он спросил, что за концерт. Я рассказал, в чем дело. Он изъявил желание послушать музыку. К., зная, что его слушает А. А. Блок, сыграл еще раз "Не искушай". Блок поблагодарил К., извинился перед собравшимися, что не может присутствовать на сегодняшнем совещании из-за болезни, и просил отложить заседание на следующий день.
Сергей Есенин подошел к письменному столу, взял альбом и быстро, без помарок написал следующее стихотворение:

"Сергей Есенин
16 г. 3 июля.

/esenin.ru/templates/esenin/images/PostQuote.png" target="_blank">http://esenin.ru/templates/esenin/images/PostQuote.png); background-color: rgb(218, 222, 211); background-position: 0% 0%; background-repeat: no-repeat;"> Слушай, поганое сердце,
Сердце собачье мое.
Я на тебя, как на вора,
Спрятал в руках лезвие.

Рано ли, поздно всажу я
В ребра холодную сталь.
Нет, не могу я стремиться
В вечную сгнившую даль.

Пусть поглупее болтают,
Что их загрызла мета;
Если и есть что на свете —
Это одна пустота. Прим(ечание). Влияние "Сомнения" Глинки и рисунка "Нерон, поджигающий Рим". С. Е."

Я был поражен содержанием стихотворения. Мне оно казалось страшным, и я тут же спросил его:
— Сергей, что это значит?
— То, что я чувствую, — ответил он с лукавой улыбкой.
Через десять дней состоялось деловое редакционное совещание, на котором присутствовал А. Блок. Был и Сергей Есенин.
Я рассказал Блоку о прошлом вечере, о наших спорах и показал стихотворение Есенина.
Блок медленно читал это стихотворение, очевидно и не раз, а затем покачал головой, подозвал к себе Сергея и спросил:
— Сергей Александрович, вы серьезно это написали или под впечатлением музыки?
— Серьезно, — чуть слышно ответил Есенин.
— Тогда я вам отвечу, — вкрадчиво сказал Блок.
На другой странице этого же альбома Александр Александрович написал ответ Есенину — отрывок из поэмы "Возмездие", над которой в то время работал и которая еще нигде не была напечатана:

/esenin.ru/templates/esenin/images/PostQuote.png" target="_blank">http://esenin.ru/templates/esenin/images/PostQuote.png); background-color: rgb(218, 222, 211); background-position: 0% 0%; background-repeat: no-repeat;"> "ИЗ ПОЭМЫ "ВОЗМЕЗДИЕ"

Жизнь — без начала и конца.
Нас всех подстерегает случай.
Над нами — сумрак неминучий,
Иль ясность божьего лица.
Но ты, художник, твердо веруй
В начала и концы. Ты знай,
Где стерегут нас ад и рай.
Тебе дано бесстрастной мерой
Измерить все, что видишь ты.
Твой взгляд — да будет тверд и ясен,
Сотри случайные черты —
И ты увидишь: мир прекрасен.

Александр Блок.
13.VII--1916 г." Этот поэтический диалог начинающий поэт запомнит на всю жизнь, видимо столь глубокое впечатление произвело на него это наставление. Об этом свидетельствует то, что за несколько дней до своей гибели он возвращался к ней. «Последняя встреча с Сергеем Александровичем Есениным состоялась у меня за несколько дней до его отъезда в Ленинград в 1925 году» — пишет тот же автор:
«Придя ко мне, Есенин был грустен и чем-то удручен.
— Что с тобой? — спросил я его.
— Плохо пишется, — ответил Сергей.
Я не стал его допрашивать больше о настроении, а предложил чаю или по стаканчику легкого вина — рислинга.
Когда я назвал слово «рислинг», Сергей лукаво улыбнулся и сказал:
— Это слово напомнило мне Питер... Альбомы далеко? Дай-ка я их перелистаю.
Я подал ему альбомы.
— Михаил, какое прекрасное начало поэмы «Возмездие» Александра Александровича Блока! Она ведь автобиографична»