Кыт все записи автора

Время мучительно медленно уносило ее от лазурного золотистого лета, которое сменилось угрюмой осенью, холодной зимой. Воспоминания, поблекшие, почерневшие от бесконечных забот, усталости и деятельной будничности, медленно уходили в дали очерствевшей души, хотя продолжали жить в ней и греть ее память, хоть и не так упорно, как несколько месяцев назад, но они уже перестали причинять ей почти нестерпимую боль от осознания того, что она не успела получить, - о желаемом лакомом куске счастья и радости, об очаровательном шестнадцатилетнем мальчишке, который был младше нее на два года, у которого так потрясающе дико и живо горели большие карие глаза, у которого самодовольная и самоуверенная изумительная своей небрежностью и веселой грубоватостью улыбка рассыпалась столь нестерпимо привлекательным белоснежным золотом. А сколько прелести в этой стройной еще мальчишеской фигуре, овеянной светлеющей тенью мужской красоты. А сколько простоты и непринужденности в этом задорном смехе, в этой веселой бесконечной разумной болтовне, в этом умении слушать и пронзать ее нестерпимым огнем первобытного страха.

Они привязалась друг к другу за день и вечер, хотя общались и в прошлые годы, но никогда не чувствовали подобного диковатого затаенного влечения. Настоящим удовольствием и наградой было для нее сидеть на песке, подставив спину солнцу и наблюдать, как он, такой непринужденно веселый и очень молодой (но уже не совсем юный), прыгает в холодную воду, ныряет, разгребает волны своими сильными руками, как потом солнце золотит капли речной воды на его бугристой широкой спине, на узкой талии, на мокрых золотых волосах, на крепком торсе, и как ей хотелось стать такой каплей, которые он стряхивал полотенцем; потом садился рядом с ней на песок и они принимались подтрунивать друг над другом, весело и насмешливо смеяться, наслаждаясь очаровательными соблазнительными улыбками. Однажды он обхватил ее талию и потащил ее, кричащую, отбивающуюся, в холодную воду, но она вырвалась и, схватив его за руки, покачнулась, облокотилась на него совершенно случайно, потеряв равновесие. И тут ее нутро пронзило что-то острое, невозможно сладостное и болезненное, силой воли она сдержала приглушенный стон, ударившийся о стены ее губ, а потом затерявшийся в горле. Это было вызвано случайным прикосновением своей разгоряченной кожи, одетой в купальник, к его обнаженному торсу. Бархатистость его горячей кожи и этот сладкий неописуемый мужской аромат его тела, у каждого парня немного похожий, но, в тоже время, абсолютно разный, вскружили ей голову, опьянили ее ощущениями и приятнейшим ароматом, захотелось одного - просто утонуть в объятиях этих сильных рук, пока еще не совсем искусных, немного небрежных и неуверенных, но через пару лет обещающих стать просто бесподобными, как и весь его облик, как и весь этот незабвенный, почти ненавистный, дико и неистово желанный облик... Но, гонимая силой разума, она выпрямилась, с усмешкой посмотрела в его глаза и отвернулась, все еще чувствуя слабость во всем теле.

Он был и очарователен, и невыносим. Его непринужденность и, порой, вызывающее поведение, просто выводили ее из себя, иногда он слишком смело шутил, лихо расширяя границы дозволенного. Но она терпела и не обращала внимания на все эти нападки, перенося их с достоинством и какой-то женственной гордостью, величием, что и привлекало его так сильно, что тоже жгло его беспорядочными мыслями. А потом тело ее прожгла температура, и она, обессиленная, измученная, лежала на кровати под одеялом, очарованная внезапной переменой этого насмешливого дерзкого мальчишки. Так как он бы гостем в доме ее тетушки, они жили совсем рядом. Он с неизменной нежностью и заботой готовил ей чай, подносил чашку чуть ли не к ее воспаленным горячим губам, поил ее таблетками, бегал с градусником и выражением тревоги на привлекательном загорелом лице, а ее продолжало неистово тянуть к нему, к этому веселому болтливому живому и любопытному глупышу, к этой очаровашке, который когда-нибудь станет настоящей красавицей. В один из моментов, когда он ворчливо фыркал по поводу ее температуры, усаживаясь рядом с ней с чашкой горячего чая и щупая ее лоб, она приняла из рук его чашку, выпила ее под неустанным надзором внимательных карих глазах, обратила на него свой пылающий диковатый пронзительный взгляд благодарности, улыбнулась, над уголками ее губ остались прозрачные "усы" от чая. Потом она с нежностью и мимолетной любовью, обидной непродолжительностью поцеловала его губы, посмотрела на него с победной улыбкой и снова улеглась, будто ничего не произошло. К этому моменту она уже не сомневалась в своей власти над ним, пусть даже непродолжительной.

А потом заболел он, но у него не было такой температуры, как у нее (38, 4), у него было под 40. И уже она, заботливая, снявшая со своей души маску непробиваемости, гордости и какого-то почти величия, тихо и спокойно, ненавязчиво хлопотала, заставляла его пить чай, приносила ему градусник и таблетки, не обращая внимания на то, что он лишь ворчливо, едва не ругаясь, отмахивался от ее настойчивых вежливых спокойных забот. Она с болью и нежностью вспоминала его спокойное красное лицо, его слипшуюся от пота на лбу челку цвета меда, цвета мокрого золота, его будто равнодушный ко всему слегка расплавленный взгляд карих глаз, и ее рука, то и дело, прикасающаяся то к его лбу, то к его багряным щекам. Ни разу он не пожаловался на боль или на недомогание, он все также улыбался и смеялся, но только не столь громко и продолжительно, как раньше. Иногда она расщедривалась на мимолетные поцелуи в щеку или в лоб, пока не видят родные, она не желала, не терпела свидетелей своих чувств, ибо это было ее сокровенное, и этот мальчик принадлежал только ей, ее душе в эти последние дни перед годовалой разлукой. В предпоследний день температура почти полностью ушла, и они, рука об руку отправились гулять в темной ночи, снова подтрунивая друг над другом, смеясь, все еще не смея уничтожить невидимую, но ощутимую грань между ними, все еще не смея признаться друг другу ласковым долгим поцелуем. Ей было достаточно того, что он просто был рядом, а он, возможно, не решался сделать первый шаг, который был бы бессмысленным, ибо на следующий день они разъезжались по разным городам. Их последнюю восьмую ночь они готовились закончить улыбкой и поцелуем в щеку, но руки ее обвились вокруг его талии, голова прижалась к его груди, глаза закрылись от удовольствия слышать неистовое биение этого пламенного сердца. Его сильные руки обняли ее, его голова опустилась на ее голову, а потом губы их соприкоснулись, самозабвенно, ласково, любовно и все также мимолетно.

А на следующий день она успела только сказать ему: "я буду скучать", а он ответить: "черт, ты просто не представляешь, я тоже!" Потом они засуетились, она бегала по каким-то поручениям, а он собирал свои вещи. И вдруг перед ней открылась зияющая черная пустота: он уезжает, будто навсегда, она не увидит его целый год, а, может даже, больше. Вот он вдруг невероятно быстро сел в автобус, улыбнулся ей через стекло, и лицо его унесла громоздкая ненавистная машина, оставив за собой клубы пыли и ее, потеряно улыбающуюся, осознавшую, что без него ей придется провести здесь еще три страшных дня. И необузданная звериная тоска рвала ее душу своими длинными когтями, выбрасывая ее, порванную, по лоскуткам, на те места, где они они раньше бродили вместе, смеялись, улыбались друг другу. Еще одним неистовым ударом было то, что он, без ее ведома, удалил все свои фотографии из ее телефона, ибо в нем укоренилось отвратительное предубеждение о его нефотогеничности.

Она бы вмиг перестала страдать, если бы ее не грела предательская, но такая светлая надежда на то, что он приедет к ней хотя бы на день, хотя бы на пару часов. Эта надежда заставляла ее жить с этой мыслью и мучиться, как приведение, бродить по тропам прошлого, еще недавно бывшего радостным настоящим, заглушать бушующие чувства и страдать без слез, которые, как лекарство, вытащили бы из нее все ядовитые иглы. Но мобильный телефон его был выключен, и ее последняя надежда на связь с ним, на еще одно свидание, была втоптана в дорогу, по которой уехал тот треклятый автобус, унесший с собой ее неистовую страстную измученную душу.

Осколки своего счастья она бережно завернула в шелковое одеяло воспоминаний и увезла в Москву, где лелеяла их каждый одинокий вечер, не смея рассказать о своих чувствам никому из близких подруг. Пусть никто не знает о ее увлечении, о ее склонности, кроме их общего друга, который, благодаря своей проницательности, заметил почти все и почти сразу по их лицам, светящимся глазам, по их словам, обращенным друг к другу, по их веселому непринужденному смеху.

Сейчас отчаяние и муки стали значительно слабее, ибо с предпоследней недели августа произошло слишком много. Но все также неизменно кротко и преданно вспоминала она волшебные минуты, проведенные вместе под палящим солнцем, на песчаном берегу, под сводами ночи, под тяжестью болезни, из которой они друг друга упорно и быстро вытаскивали. Но ее всегда сопровождал мучительный страх: вдруг следующим летом они не смогут увидеться? Она была уверена, что, скорее, он заполучил власть над ее сердцем, нежели она над его. Раньше это показалось бы ей унизительным, она бы старалась захватить первенство в свои тщеславные руки, но сейчас ей это было даже приятно. Лучше эта мысль, чем светлая тоска, отравленная самообманом. Она сохранит свои чувства в тайне, бережно скроет их  от глаз любопытных и посторонних, без стенаний, без слез, с радостной, печальной улыбкой. И ни слезы не прольется с ее глаз, обшаривающих свою душу спокойным взглядом, даже после ночи, полной снов, где царил все тот же милый ей этот загорелый привлекательный образ, уже изрядно потрепанный и стертый количеством пройденного времени. Но аромат его кожи и ощущения ее бархатистости все еще сладкой мучительной истомой жгли ее обоняние, пальцы и душу. И все ее измученное и оптимистичное светлое существо начинало трепетать от сочетания букв, причудливо и красиво складывающих замечательное, любимое имя, овеянное всем его существом, всеми воспоминаниями, всеми вновь пережитыми чувствами боли, радости, тепла, отчаяния и печали, которая стала уже светлой грустью, - Макс...

 

Настроение сейчас - светлое
В колонках играет - саундтрек из фильма "Лион" - The Game is Over