Степанов цветник
Желтое место
Грунтовая дорожка змеиными изгибами ведёт к полю. За ним река. Изумительно, но именно так, отнюдь не по прямой, хочется идти. Словно тот, кто впервые оставлял след среди этих порослей репейника, думал мои мысли. Теперь - это колючий лабиринт. Сотни ног топтали эту землю, от чего та стала каменным желобом. Качусь по нему. Вперёд, ни шага влево, вправо. Назад не смотреть. Растения с двух сторон цепляют, отдают свои колючие цветки. Отрывая часть от себя, дарят жизнь своим детям – рано или поздно колючка упадёт на землю с моего плеча, вопьётся в землю, волшебная влага пробудит в ней неутомимую жажду жить. И спустя время, здоровый, сильный стебель загородит дорогу ещё одному страннику, передавая своё потомство… А что если упадёт на утоптанную нами тропу? Не пробьёт корку. Не вонзит крюки-корни. Даже влага не поможет, ведь в камень созданный людьми не впитывается… Что тогда? Тысячи природных процессов зря? Совсем нет. Лишь урок для других. Не цепляйся, за что попало.
Скоро поле. Неморгающие зрачки репейника утомляют путника. Уже веет свежий ветер. Открывается вид невозможный для охвата человеческими глазами. Как в скафандре. Не вижу что по сторонам – повернусь – не вижу что впереди. Стою на границе. Мысленно улетая вверх. С высоты птиц, наверное, это место, словно соединение двух пород на разрезе земли – соединяются два разных мира. Зелёный – высокий, труднопроходимый, прохладный, тёмный. Жёлтый – по пояс, густой, вечно в волнении, нежный. Отдаюсь жёлтому. Тут уж точно можно идти бесконечно. Вроде куда-то, и в никуда. Вроде прямо, и без направления. Только огненный диск томно подсказывает… Колосья по очереди бьют по ногам. Закрыть глаза. Маленькие дети тыкают пальчиками с просьбой рассказать историю. Некогда. Иду дальше. Простите дети. Открываю глаза – только не смотри назад – там беспомощно лежат поваленные стебли. Простите.
Идти до конца, даже если это займёт неделю – путь нелёгкий, но начало уже есть. Как говорили древние: даже вечный путь начинается с первого шага…
Неожиданно под ногами что-то твёрдое. Запинаюсь об ветку, возможно лежащую здесь очень давно. Ударил ногу – со злости кидаешь сухой сучок в небо. Какая же власть дана нам, сдвигать, кидать, портить и создавать.
Достигает земли, примерно в семи метрах от меня. Не оставив и следа о себе, кроме волнений на траве. Колосок толкает соседа, тот своего – цепная реакция постепенно утихает. Но тот, с кого началось движение, теперь бездыханно лежит под веткой. Остальные, успокоившись от неожиданного толчка, встают на свои места, всё по-прежнему, жизнь прекрасна. Но не для того, первого.
Как затягивает даль поля! В ней и жизнь, и спокойствие, и бесконечное движение. Не верю в конец этого счастья. Упасть и смотреть вверх. Снова тоннель, только теперь жёлтый, в конце – синева. Да вообще, о каком тут конце можно говорить? Ибо, только смотря в небо, человек устремляет взгляд в ту даль, где не был никто и хотят быть все. Или вы всё-таки там?
Лежать и смотреть. Редко пролетит стрекоза. Вот уж кому посчастливилось вечно любоваться полем, так это ей. Понимает ли она, что сквозь сетку её глаз проходит столь великолепный вид? Печально, если красота природы и для неё стала обычной.
Что говорят эти облака? Так упорно стараются написать собой неведомые фразы на языке небес. Уже чувствую сырость сквозь рясу – недавно был дождь, земля ещё полна божественного сока. Роса же ещё не спала со стеблей.
Встаю. Силуэт человека среднего роста с широким телом остался на земле. Но что там? Растения полегли поразительно симметрично по… Крест. Он с нами по жизни. И это был знак. Знак к рождению. Или смерти. Это был знак свыше, там, где пишут неизвестными буквами по синеве вечных небес, там, где далеко, где светло и пахнет свежестью.
Первый снег
Тамара очень долго смотрела вверх, отчего весь мир стал казаться ей плоским – словно есть грань, и за неё не выглянешь. Словно ты – вода в ведре, у тебя есть верхний уровень, за пределы которого, как не старайся, не выйдешь. Чёрные брёвна говорили о своей старости. Они много слышали, страшные вещи видели. При них рождались и умирали. Кому как ни им, понятна периодичность жизни человека – жизнь, смерть, жизнь…
Сегодня Тамара должна родить. Прекрасный груз внутри её живота всё напоминал о себе: ”Мама, я изучил свой первый мир! Позволь мне начать постигать и ваш!”, постоянно подталкивая маленькими ножками и ручками.
Врач низкорослый и рыжий. Он похож на доброго, но сумасшедшего гения из детских сказок. Подходит и гладит ровный бугор живота будущей матери, как это присуще доброму гению – нежно и с любовью.
- Как назовёшь?
- Степан.
- Долго думала? Наверное, подбирала вечерами, да?
- Совсем нет. Это из души. Степан и будет.
- А если девка? Что тогда?
- Степан будет. Это свыше.
- Ух, ты, какая уверенная. Где же батя его? Как по отчеству величать будем Степана?
- Да нет его. Степаныч будет, так хочу…
Ещё полчаса и полночь. Ну, где же ты, младенец. Что держит тебя там, в тепле материнского тела? Что делаешь своими крохотными ручонками? Ведь нелегко тебе там. Выходи. Ты уже вырос – и это действительно так, хотя эту фразу тебе ещё тысячу раз скажут на протяжении жизни. Наш мир постарается встретить тебя самыми нежными объятьями доброго врача. Первое, что ты увидишь – его уставшие глаза, свет и радость. Первое что ты услышишь – крик своей первой любви, удары своего сердца и хлопки по собственной попке. Первое что ты скажешь – “а” – оно так много значит… Почему дети говорят именно эту букву алфавита? Потому что она первая и впервые? И какие чувства она передаёт? Радость и непреодолимую боль? Или плач и удовольствие от тепла человеческого прикосновения? Выходи быстрей. Все уже ждут.
За окном избы – тишь. Словно вся природа ждёт события, что вот-вот произойдёт в доме лекаря. Движение воздуха прекратилось. Лес замер в тишине. Не слышно лепета баб на крылечках, вёсла рыбака не бьют по воде.
Первые позывы к проникновению младенца во взрослый мир – но не выходит.
- О, Боже! Честь быть матерью даёшь ты не всем, я благодарю тебя за такой дар. Я хочу подарить этому миру дитя. Но как тяжело – телесная боль ничто – боюсь за него! Его, милого, отрывают, вырывают... Нужно ли ему это? Ведь его что-то держит, не выходит… Ещё чуть-чуть!!! О, Господи, помоги сему младенцу появиться на свет белый! Прошу тебя, грешная, сына твоего рожающая… Помоги, великий Судья! Даю обет, взрасти его в уме, и вере. Любить больше света солнечного, и пищи насущной! Помоги, Всевышний! Да сотворит сын мой дела великие…
За окном избы – тишь. Как эти снежинки падают всем своим огромным количеством, и не производят звука? На часах одна минута первого часа ночи. Первая минута, первый снег, первый. Идти по свежему снегу. Оглянуться на следы – вот что мы оставляем после себя. Только крик нового человека разрывает молчание природы. Отражаясь в каждой снежинке, разноситься на большие расстояния.
Отпустило. Что-то держало и отпустило. Тамара умиротворённо спит. Степана несу в кроватку – его новый мир из дерева и полотна. Ещё мокрый и красный – скоро – тёплый, румяный комочек жизни – даст о себе знать.
Родился. Скоро все узнают. Ранее – единое целое – теперь два существа, одно только начинает свой путь, другое уже не раз заходило в тупик. Смысл жизни? Начать путь, идти, попасть в тупик – выйти из него, прийти… Родился. Начал путь.
Встреча.
- Стёпа, ты где был? Почему не сказал маме, куда отправился? Я же волнуюсь! Уж не знала, что и думать… - спрашивает Тамара как любая заботливая мать с волнением в голосе и на гране крика.
- Я ловил снежинки.
- Дорогой мой, ты ловил снежинки три дня? – неподдельное удивление на её лице.
- Ещё с мишками играл, – из уст ребёнка это звучит как истина.
- Ты же мог потеряться! Да померла бы мать твоя от тоски. Не делай так. Ведь Всевышний, что дал тебе жизнь, смотрит на тебя, как ты мучаешь меня. Он может и наказать.
- Я его не видел. Почему он смотрит на меня? – спрашивает Степан.
- Да он на всех смотрит. И на тебя в особенности – ты сын божий. Помогает тебе, учит и направляет.
- Он мой папа? Когда он придёт домой?
- Он не придёт – он в каждом из нас, и на небесах. Но успевает следить за всеми. Так что больше так не делай.
- Хорошо. Я хочу увидеть его. А он видел, как я ловил снежинки? Они красивые. Почему он не помог мне ловить снежинки? Мой первый папа. Когда он придёт?
- Вот ложись спать, во сне увидишь и его, и снежинки… Ты уже большой, тебе уже целых три года, ты должен много спать, чтоб вырасти ещё больше.
- Как папа? А он большой.
- Очень, большой и сильный. Его силы хватает на два мира, и четыре стороны света.
- Хорошо. Я пойду спать. Хочу тоже быть большим…

Вот уже спит. Так невинно и нежно. Волнение Тамары почти ушло. Но три дня? Как он прожил в лесу три дня? Без еды и питья? Ведь всем селом искали в округе…Ни следов, ни крика, собаки не чуют след. Мужики на конях запутались в своих следах, блуждая по лесу.

Торопливый стук в дверь.

- Тамара, милая, открой дверь! Это я, батька!
- Батюшка, что вы, божий, делаете здесь? Что так громко стучите? Степан спит…
Лицо святого отца сделалось невероятным – подобным высохшей тыкве посреди лета.
- Как спит? Живой?
- Да, живой и здоровый.
- Боже мой! Спасибо тебе за чудесное спасение этого дитя! – упал батюшка на колени.
- Да что вы, милый, зайдите в дом, на улице мороз, а вы тут землю целуете…
Две чаши на столе, самовар, пол калача. Из чашек не спеша, идёт пар, травяной чай наполнил запахом всю избу.
- Слушай, Тамара. Не за чаем шёл я сюда. Хотел о смерти ребёнка твоего сообщить.
- Так он здрав как телёнок! Вон спит в кроватке!!
- Слушай, милая. Вышел как-то три дня назад я на крыльцо – обливаюсь по утрам. Думаю, вот день прекрасный, снежок скрипит, ветра нет, морозец освежающий. И тут, гляжу – Стёпка твой идёт! Всё руками машет! Словно мух бесовых ловит, - размахивая руками и жестикулируя не хуже шута уличного, батюшка начал свой рассказ.
- Так это он снежинки ловил! Он мне рассказал.
- Идёт, значит, к лесу. А там сугробы метровые, думаю – утопнет! – раскраснелся дед, вспотел.
- Вы не беспокойтесь так. Рассказывайте спокойно, мерно. Пейте вот чаек успокаивающий.
- Спасибо тебе, Тамарушка, здоровья тебе попрошу у Господа на молитве. Так слушай. Идёт он средь сугробов, словно дорогу знает. А я и за ним. Пробираюсь чрез снег, проваливаюсь - как лось - под наст.
- Так ноги ваши не созданы ходить по снегу глубокому! Коль и живёте среди людей.
- Так и есть. Так вот, смотрю, всё уходит от меня в глушь. Хоть и свет солнечный озаряет лес, но не вижу уже его. Глаза старые предали меня. Ускорил я снежные мучения свои, побежал как заяц!
- Нельзя вам, отец, напрягаться так! Хоть вы силён ещё и довольно молод – зайцы бы не оценили вашего труда.
- Да уж куда мне, семидесятилетнему! Дальше бегу, мимо елей и елок, уже не одну версту пронёсся – и тут вижу зрелище ужасное! Сердце старое сжалось словно пустое. Вижу – малыш твой с медвежонком бурым играется, обнимает его, говорит ему что-то. Не верю глазам своим. Думаю, отниму дитятю из рук когтистых – уж направился к ним, да тут из-за ели выйдет медведиха! Как дом высокая, как дуб столетний широкая!
- Ужас неведомый!
- Да упал я в овраг глубокий от страху – не заметила меня мать медвежья. Смотрю – повела и своего и человеческого малыша в берлогу огромную, вход туда больше хаты моей грязной! Всё думаю. Не увидеть больше Степана. А помню ещё, как держал его, только появился он на свет божий, только отпустили силы неведомые ребёнка из чрева твоего, как помог Господь прийти ему в мир людской.
- И что же, вы, отец, сделали? Небось, накинулись на пещеру эту с криками воинственными?
- Нет же, дочь. Стыд и позор мне. Думаю – уж нет дитя твоего, сожрали звери проклятые. Решил вернуться – всё тебе рассказать…
- Так, где же ты был? Все три дня? Заяц ты лесной? Наверно белок по полю гонял? А?
- Ох, прости матушка, грешного…
- Ладно тебе, зайчик, что дальше то было?
- Перекрестился три раза – да в путь обратный. Думаю – поведаю Тамаре о скорой смерти сына, да помрёт она с горя, а коли подожду чуток, так мож что изменится… Решил найти ту берлогу звериную, да разрушить, отомстить зверям диким – взял топор, и пошёл по следам своим. Как кончились следы, смотрю – берлоги не видать! Куда же она подевалась? Словно, стёрли с лица земли, словно, не было! И следов медвежьих нет!
- Так наверно попутал ты место. Не туда пришёл - охотник.
- Нет же – вот тебе крест! Точно помню место – и овраг здесь!
- Ох уж что делает с людьми вода пламенная…
- Как думать ты могла? Ни капли не принял в дни те мрачные!
- Верю, верю.
- И решил сегодня прийти, рассказать тебе всё, снять груз с души… А он вернулся! Это знак Господень! Как при рождении помог, так и тут, спас от зверей диких… - после слов этих пал батюшка, на стол, покрыв собой и крендель, и чаши с чаем…
- Спи человек святой. Много повидал ты, мучился, зайчик лесной. – Тамара укрыла недвижимого отца одеялом, убрала со стола.
Вот он спит. Ангел во плоти. Что-то видит во сне – поворачивается. Она способна ночи на пролёт смотреть на спящего сына. Уже второй раз чудесным образом остаётся Степан жив. Будь то рок нелёгкий, или веление свыше, много поймёт он вскоре, выучит больше всех селян местных, прославит мать свою и деревню свою. Сейчас он спит. Не потерялся в лесу, уцелел после встречи со зверем лесным. Как усмирил медведя дикого? Иль то все твари божьи едины? В одном мире живём, оду пищу едим. Зачем делить нам земли да жизнь друг у друга отнимать. Пусть природа сама распределяет – кому жизнь, а кому земля обетованная. Так прошла первая встреча Степана с матушкой природой, и отцом своим. Единственным отцом, что и позвал его в лес тёмный, чтоб увидеться подальше от взора людского. Первая встреча – не последняя…
Испытание первое. Лунный соблазн.
Темная ночь. Но не спиться. В избе ещё пахнет утренним борщом, уставшая мать убирает дом. Котёнок, которого Стёпан принёс пару дней назад, уже освоился, и гордо занимает королевское место на печи, рядом с лежанкой хозяина. Откуда взялся этот комочек шерсти неизвестно – ведь в нашей деревне лишь псы, да козы…Теперь мирно греет живот, насаждается сытным запахом, любим чистой человеческой любовью. Вот ведь повезло ему! Далеко не каждой твари божьей удостоится так проживать свои дни. В ласке и тепле, любви и сытости. Хотя на его долю выпало не мало – маленькие шрамики на ушках и лапках. То наверно драки со сверстниками, или природные испытания. Так или иначе, теперь Захар – так его назвал Степан – может спокойно наслаждаться мёдом жизни, ведь он вкусил и соль. Ещё так мал, но уже научен жизнью, в голубых глазах - тонны опыта, и неведомых мыслей. Но молчит, не делиться своим грузом, а так и несёт его за маленькими плечами, лишь мурлычет под нос небывалые кошачие песни…
Сидеть всю ночь у окна, смотреть в глубину тьмы, наблюдать за своим отражением в зеркале стекла, противиться притяжению луны.
Ту ночь Стёпа провёл перед окном. Кроме парочки домов, грязной дороги, верхушек елового леса, огня трёх окон соседской избы, да загона с баранами ничего земного не было видно. А вот неземного – Луна, она одна достойна тысячи часов взора, звёзды, так много, что понятие звезда пропадает, как обозначение единственного числа, так много. Смотреть на Луну, не отрываясь. Это тяжело. Она тянет. Когда уставшие кристаллики глаз начинают плавить её, делать то ярче, то темнее, сомневаешься в природном происхождении этого небесного тела. Изменить солнцу? Нет. Как не прекрасна белизна холодной Луны, огонь светила не предам. Хотя Она смотрит глазами-каньонами, смотрит в душу, холодит её, и стоит только задёрнуть грубую шторку – и всё! Но нет. Наслаждаться волчьей радостью полнолуния. До потери разума. Диск луны огромен, закрывает четверть неба. Прекрасен и бел. Светел и мил. Но, несмотря на такие размеры, не смог высунуться из-за улыбчивого лица, что перекрыло его, с той стороны окна. Это Маша – соседка с четвёртой улицы. Появление диска её лица в оконном проёме было очень неожиданным, ведь уже далеко за полночь, да и появилась она откуда-то снизу.
- Эй, Степка! Что не спишь? Луна покоя не даёт? Эх ты оборотень бледный! – круглое личико засияло божественной улыбкой, если бы луна могла улыбаться – она бы делала это именно так.
- Ты что пришла? Наверно знала, что не сплю. Следила что ли?
- Нужно больно! Следить ещё за тобой. Где котёнка взял? Покажи!
- Откуда знаешь? Всё подслушиваешь разговоры старухи своей? Не верь им – эти бабки всё трещат попусту.
- А то, что ты в детстве от медведей спасся – это правда?
- Не спасся, а играл с ними. И вообще это не твоё дело. Что пришла?
- Хотела тебя позвать гулять – погода милая на дворе…
- Ах, точно, я и не заметил – тепло и солнечно на улице!!
- Пойдём, домосед, я тебе такое покажу!
Дорога была не долгой. Дошли до первой улицы – там стоит дом барский, да конюшня старая. Туда уж никто век не ходил. А они пошли. Стёпа не сразу согласился – ведь там темно, да запах конский…Оказалось совсем не так. Пролезаешь через разбитое окно, затем по лестнице вниз, потом вверх. Вот уже на месте. Перед глазами – стройные ряды ячеек для коней, посреди – огромная куча сена. Сено лежит тут не очень давно, некоторые травинки ещё зелёные, запах – словно в поле. Интересно, ведь никто не видел, чтоб конюшня открывалась хоть раз. Кто этот странный кормилец невидимых лошадей? Смотришь в потолок – понимаешь, тот, кто делал эти крохотные дырочки в крыше, специально подбирал их по звёздам – этот великолепный узор на потолке – словно старинная рукопись искусного творца. Или просто звёзды смотрят на нас сквозь все возможные отверстия?
Лежать в сене оказалось не просто. Оно постепенно проваливалось, да и колоть начало уже после второго часа молчания. Почему она всё молчит? Привела сюда, зачем?
- Маш, зачем ты меня привела сюда?
- Смотри, какой наверху узор из звёздочек! Эти маленькие огоньки завораживают…
- Я туда уже два часа смотрю. Ты куда глядела всё это время, а? Небось, уснула?
- На тебя смотрела, дурень. На твоё лицо так нежно падает лунный свет, - и действительно, как Степан не заметил, что госпожа Луна освещает левую сторону его головы.
- Что ты на меня смотришь? Не видела раньше что ли? Али новое, что-то узрела?
- Ты когда-нибудь был так близко с девкой?
- Какой ещё девкой? Я с мальчуганами гуляю, в мяч играем. А что, девки? Всё лясы точат.
- Понятно теперь, что ты робкий такой. Ты уже большой, должен понимать, зачем я тебя привела сюда.
- Это ты большая – тебе уж двадцатый годок идёт, а я что? Мне ить только дюжина да плюс четыре.
- Не глупый ты, я же знаю… Что строишь из себя простачка? – всё ближе, незаметно придвигается Мария, лунный свет обличающее проникает сквозь дыры стен, - я хоть и взрослая, но вот люблю молодца одного. Не знаешь кого?
- Не знаю, и не очень-то хочу. Хотя я рад за него.
- Это ещё почему? – такого слова не ждала Маша.
- Ты красна девка – вон пол деревни за тобой хвостом метёт. А ты всё со своим молодцом. Даже сын барский, Лаврентий, и тот глаз положил.
- Так пусть он глаз свой поднимет, да забьёт себе в глазницу подальше – не видать ему красы моей. Ведь люблю я…
Как мученики в аду терпят пламенные мучения? Каждая минута, как день, час, как месяц, день как год…Секунда как вечность. Что успевает подумать человек, перед тем, как услышит своё имя в любовном признании? Чем легче это ожидание, когда ждёшь заветных слов: люблю тебя.
- Ведь люблю я тебя. Не молчи окаянный! Что уставился в небо? А? Не рад, что ли?
- Рад. Просто не знаю, что дальше. Как быть.
- Я вот поцелую тебя, а ты меня, и матушка природа подскажет что дальше, - горячие губы девушки-Луны уже были так близко, что удары обеспокоенного сердечка Маши предавались не только волной по стогу сена, но и дрожанием раскалённого воздуха её дыхания.
- Ведь ты тоже этого хочешь, не робей, я твоя!
- А ведь он всё видит. Слушает и подслушивает. Мне отец велел не поддаваться дьявольскому искушению сегодня. Я говорил с ним в последний раз этим вечером. Он сказал, что ещё рано моему разуму вкушать земного наслаждения, - взгляд Стёпы резко обратился на зелень глаз Марии. Он смотрел не на круглое лицо, а на женскую влюблённую душу, что стыдиться своего естественного желания, на первозданность любви, ей чистоту и непорочность.
- Что за отец? Его у тебя никогда не было! О чём ты, дурень? Я ему тут душу излила, а он…
- Всевышний отец. Он мой истинный помощник и друг.
- Ах, ты божья тв…- до кости пронизывающий, заставляющий дрожать, отчего уколы соломы в сотни раз больнее, поцелуй остановил неосторожные слова девушки. Как странно почувствовать эту близость с другим человеком, слиться в едином страстном порыве, отдаться потоку чувств.
- Ты просто святой. Это лучший вечер в моей жизни. Разрешение поцеловать меня ты тоже спрашивал у него? – ответа не последовало. Лишь улыбка. Первое испытание пройдено. Не поддался соблазну, но и не с пустыми рукам ушёл. Губами. Держась за руку, идти домой, под скромницей луной, под тысячами глаз звёзд. Крепкий сон, и новый день.
Бабки
- Марфа! Ты, слыхала! Что тут мне Петровна рассказала! Ух, не поверишь!
- Что кричишь как лошадь чумная? Иду, видишь – вёдра несу. У колодца очередь. Никак сухо у других. Засуха. Сейчас занесу ведро – расскажешь. Всё ей не терпится…
- Так что же! Весть такую! Тут уж много кто знает!
- Кто хоть?
- Так я и Петровна! А коль я знаю – так скоро все будут знать! Язык, то - вон какой.
Жаркий день. Укрываясь в тени по узким лавочкам около своих изб, бабушки-воробьи щебечут, о чём попало. Перебегают туда-сюда, разносят заразу-весть.
- Какой язык? Толстый и болтливый – такие только в печи жарить, да плохое слизывать, как у коровы, е-богу!
- Ох, уж молчала бы про корову! Тоже мне баба - стройна осина! Уж в зеркало не вмещаешься!!
- Что за весть то?
- Ой, не поверишь!
- Да говори уже.
- Иду, значит, сегодня утречком к конюшне. Там вижу – Степан, тот, что Тамарин.
- И что?
- Открыл, значит, двери. Сено гребёт. Я ему говорю: ”Слушай, милок! Тут сто лет никто не был. Зачем голова твоя буйная вздумала тут грести сено?”- а он отвечает – “Я, тётя Прасковья, облагородить решил. А что просто стоять помещению? Хочу школу вот открыть…”
- И как это он собрался? Там ведь крыша дырявая! Я ещё помню, мы туда девчонками бегали ночью в сене валяться…
- Знаю, с кем вы там валялись.…Уж никак не с девчонками.
- Да что ты? А сама то! Петра то, соседа, кто у себя дома на неделю запер? А?
- Ну, было дело.… Так он уйти всё хотел – а я любила, вот и решила побыть с ним подольше.… Да ни об этом речь! .
- Слушай, Прасковья, а что жинка то его Маруся, что об этом мыслит?
- Так она грамоту учит. Желает стать умной, да уму других учить.
- Эт, что получается, они вместе содержать школу будут?
- Точно так. Нужно помочь, наверно. Ай да поможем молодым, а Марфа?
- Давай, тряхнём всем, что ещё у нас осталось!
Вот как неделю вся деревня трудится у конюшни. Тут и стены подпирают свежими брёвнами, и крышу латают. Бабульки говорливые развлекают народ сплетнями да шутками. Уж приобрела конюшня вид новый – о двух этажах теперь, с надписью метровой над крыльцом: ШКОЛА – ДЛЯ УМА И ДУШИ. Теперь и не назовёшь конюшней. Так и пошло.
Однажды пыль сельской дороги подняли колёса кареты, красоты невиданной, с конями вороными. Вылез господин весь в чёрном. Важный. Оглядел место, школу оглядел.
- Где у вас тут Степан некий?
- Так вон, за крыльцом трубы кладёт.
- Степан, вы? Есть разговор серьёзный.
- Говори, мил человек – что надобно.
- Место хорошее тут у вас. Можно отличный амбарчик построить. Так вы тут собрались детей обучать. Что надо тебе барин, чтоб отдать мне эту землю? Долю твою от дохода давать буду каждый месяц. Проси, что хочешь…
- Прошу тебя сходить в церковь местную, спросить там, в молитве у Господа, что должно стоять тут. И вернись с ответом сюда.
Как ушёл господин в церковь, так и не вернулся более. Не заманили Степана деньги, жизнь роскошная, в злате да мехах. Судьба детей дороже умному человеку, то бишь судьба села, да и государства, в общем…. То было второе испытание.
Учитель
Поле теперь пересечено десятками тропинок. Тысячи шагов и шажочков проложили эти вены на теле земли. По ним каждый день текут жаждущие знаний малыши. Они ходят в школу. Теперь не выйдешь туда, чтоб насладиться тишиной и невинностью природы. Жёлтое смешалось с серым, белым и красным. Красные кафтанчики так и снуют туда-сюда. Из деревни в деревню. Не упасть теперь в гущу травы, не пролежать, вглядываясь в небосклон. Ну, хоть дети будут умны…
В школе не хватало преподавателей. Мария работала за четверых, да Степан учил труду плотническому да техническому, иногда читал слово божье. А учёных людей на селе как не было, так и нет. Вот и поехал Стёпа в город ближний.
Там людей как мышей, все бегут, все серые и одинаковые. Нет там естества, лишь смрад тухлый и разврат повсюду, люди лишь развлечения ищут, да наживы. Где найти тут учёного человека? Чтоб детей любил, грамоте хотел учить?
Блуждал Степан по дорогам мощёным, и всё не мог понять – то ли ходит по кругу, то ли уходит вглубь или на окраину города. Тут добренький мужичок, словно заметив смятение, подошёл к деревенскому.
- Что ищешь в наших краях, странник?
- Нужно мне человека умного. Человека. Чтоб детей воспитывать в школе, в деревеньке одной. Грамоту преподавать да уму-разуму учить. А как ты узнал, что я не местный?
- Да по тебе видно. Добрый человек, простой…Есть у нас тут неподалёку министерство – там таких много. Держи путь туда, и скажи там, что по программе просвещения пришёл, нужен преподаватель в школу. Тебе и дадут его. Счастливо, мил человек!
- Спасибо мужичок! Дай господь тебе здоровья…
Уж министерство это – просто дворец. Все нарядные ходят.
Сказал всё как велел мужичок. Просили подождать в зале. Через пару минут вышла женщина, уж совсем по виду не умная, словно только из кабака со сцены прибежала, мужиков там томила, да деньгу шальную зарабатывала: “Тебе учитель нужен? Вот я.”
Как уж трудно было общаться с этой особой. Она на языке своем городском трещит, дети её мало понимают. Должна была арифметике учить, а всё про веры другие рассказывает, да свой жизненный опыт излагает, словно прожила она двести лет, знает всё. Степан решил обговорить с Ольгой этот вопрос (зовут её так).
- Ну что тебе надобно?
- Я поразмыслил тут. Вы не на своём месте. И правда ваша совсем другая. Детям нашим, обычным, простым пророчите жизнь сложную городскую. А их лишь нужно уму научить, говорить, писать, да считать. Вера у вас другая, надобно ей в городе быть. Вот…
- Ах, так? Вера другая? А ты во что веришь? Да согласна, я другой веры, и тебя бы туда забрала и всех твоих детей, так как наша вера человечнее, ни к чему не обязывает. Вот вы ходите всё в церковь свою, молитесь, просите у него чего-то. А он? Думаешь, слышит? Вас миллиарды, а он один. Не видит он вас, да и вы его тоже не видите.
- Как раз мы то его и видим. Хоть нас и миллиа.. милар… - как вы там сказали, много нас, да, зато его милости да любви на всех…
- Как его видите? Поехали со мной деревенщина, покажу тебе человека, ему сотни покланяются – его и потрогать можно, и поговорить. Не то, что ваш. Собирай вещи, Степан, заживёшь в городе сладко! Веру примешь нашу, работать начнёшь.
- Ольга, посмотри в окошко. Да, туда. Вот стоит тополь. На нём несчитано листьев, всё строго и просто – это так же христиане держаться за свою веру. Почти сотню лет этот тополь рос, пробивал землю корнями, так вера наша цвела и набирала силу. А вот рядом – молодая вишня. На ней с десяток листочков и спелые вишни. Этот куст действительно заманивает сладостью, но только тряхни его – все вишни и листья отпадут. Так и ваша вера, если сама в скором времени не развалиться, ей поможет кто-нибудь. А вот наш тополь сколько хочешь тряси. В общем, вещи ваши за дверью, спасибо что помогли, спасибо, что попытались научить детей. Наш бог воздаст вам… Вера одна. Нас много.
Пожар
Мне пришлось наблюдать это с высоты церковной колокольни, когда отбив час, решил ещё раз насладиться красотой наших мест. Поле, ручей, бабы несут последние вёдра на ночь. Но небо, оно словно покрыто пятнами. Самое большое, как средних размеров озерцо, сияло красным дымком на пузе облаков. Как то, божье пришествие, али разверзлась земля, или свет дьявольский освещает небосклон? Так вот и не поймёшь, то ли чёрт явился к нам, или господь бог, пока не узришь всей сути…
Вся деревня носилась с вёдрами, топорами, тазиками. Словно неведомую тревогу объявили в муравейнике, где уже давно все спят, и никто не ожидал происшествия. Где воду несут втроём в бочке, где по цепи передают к пожарищу. Горела старая конюшня.
Смятение среди мужиков – тушить, или разбирать по доскам, так хоть что-то останется. Большинство берётся за топоры. Ломать - не строить. Вот уже первые брёвна пошли по рукам, да за заборы по домам. А то, что догорает, уже никому не нужно. Только молодец один всё мечется, льёт водицу на пламя, бегает бедняга. Никого не разобрать. Всё и все в саже, дым, пар, беготня вокруг.
- Ой, беда мужички! – женский голос беспрестанно повторяет.
- Всё хорошего будет – смотри, сколько материала – две избы выстроим! – мужики тащат по дворам доски, да гвозди.
- Да как же так! Как господь дал сему случиться? Неужто, натворили мы грешные чего?
- Так всё воля его на то! Что изволит, то и случиться!
В стороне детишки толпятся. Их не пускают к огню. Они хоть и рады помочь, да уж больно беспокоятся за них старшие. У кого-то крупинки слёз на щеках. Стоят и смотрят. Да, как же не хочется помочь? То душа, сущность человеческая просыпается – помогать своим собратьям по муравейнику, иначе не будет мира да сообщества. Всё бегает тот мужик, всё хочет успеть, и водицы плеснуть, и дверь дорогую с петель снять, и детей отвести подальше. Бабы всё ухают да охают. Мужики иль ещё таскают уцелевшее, иль просто смотрят, как горит чей-то труд. А молодец всё бегает…
Крики вроде поутихли. Выкричали всё. А тут новый. Но откуда же? Все оглядываются, да понять не могут. Как не то конюшня стонет, иль дух святой там?
- Глядите! Вот, в окошке! Это ж Петрушка с Олеськой! Парочка наша любовная! Всё по сараям бегают! Ох, угораздило из туда залезть! Что делать то?! – сливаясь и усиливаясь, поднимаются бабьи визги.
- Что делать, что делать… Уж не помочь. Смотри, вон опоры уже прогорели… - руки по карманам у мужиков, а у кого нет карманов, тот так в штаны засунул.
Тот молодец и бросился в пламя. Вбежал как пирог в печь – не боясь огня, и зная свой исход – что не выйдет больше. Уж стал качаться домина. Опоры и вправду сгорели, держалась конюшня на честном слове. И вот они детишки, все краснющие, слёзные, выбегают, держа за руку друг друга. Такие моменты словно замедляются, длятся вечность, лишь детишки за крыльцо, как от неутомимой тяжести, ложиться на бок домина. Треск и жар доноситься до безучастных зрителей. Искры мотыльками поднимаются вверх к одинокой луне, гаснут в паре метрах от края земли, так далеко, что, смотря вверх, можно шею свернуть. И уснуло пламя. Сделало своё ужасное дело и успокоилось…
Быстро позабылось о пожаре в деревне. Помнят только, что после того пропало два милых человека. То Степан да жена его Машенька. Говорят, искусила его жизнь городская, да уехал вместе с любимой в город ближний. А другие мыслят, что забрал их господь на небеса, коль они очень набожные были, так он их и прибрал. Ещё две бабульки, такие старые, что никто не помнит, как их звать, говорят, будто вернулись они к своему естеству, по заслугам своим, простил всё грехи земные господь, и пустил в место желанное… Место то, где раньше стояла конюшня, быстро очистилось, сажу ветром разнесло. На удивление выросли там цветы жёлтые, да красные, что Степан любил, да так густо, что не пройти. Откуда им взяться то? Все теперь ходят туда, отдыхают, место там приятное, душа благоговеет. Так и назвали --- Степанов цветник...