Он так устал…
Спина горела огнем, раненая рука распухла и нестерпимо ныла, её дергало вместе с биением сердца, и пальцы уже почти не двигались. Но хуже всего было с легкими – они словно разрывались от каждого глубокого вдоха, в груди что-то хрипело…
Так же, как во время допроса, когда он провоцировал фашистов, ожидая, что сейчас они наконец его убьют, он, очнувшись, открыл глаза и сразу решил встать – только бы не лежать, только бы кончилось это состояние беспомощности и боли, пусть всё кончится, но он по крайней мере сделает это сам…
Может, это желание и не было четко осознанным – голова его горела ещё и от высокой температуры, и сознание не было ясным. Надо было подняться, встать - при помощи одной левой руки, потому что правая не действовала.
Несколько раз он пытался приподняться, но в груди словно что-то рвалось, и боль бросала его обратно – голова кружилась, и очень трудно было дышать… Но вот наконец он, привстав, оперся на локоть левой руки, запрокинув голову назад – так было немного легче. Не сразу ему удалось сесть на постели, но это было самым трудным – после этого почти сразу, почти легко он встал.
Была тихая зимняя ночь. В маленькое окошко камеры светила полная луна.
Санька медленно подошел к окну. Волосы падали на глаза; он провел рукой по лицу, медленно, словно во сне… что-то мешало… он вытер ладонь о стену - на ней осталась широкая красная полоса, казавшаяся черной в призрачном ночном свете. Кровь беспрерывно лилась изо рта, всё сильней и сильней, и он уже не пытался ее стереть…
- Лэрьен, ну вернись же, Лэрьен, дружище!
Санька откуда-то знал, что это говорит ему кто-то близкий – такое знакомое лицо со странными глазами. Ярко-лиловые глаза, неправдоподобно огромные, смотрели на него с тревогой и болью, - этот человек, кажется, держал его за руку…
За его спиной угадывалась стеклянная стена… или окно… и лучи солнца, пробиваясь через густую листву, золотили волосы склонившегося над ним друга. Санька его знал, но не помнил имени. Откуда этот теплый свет - и листья… в конце ноября, ведь он помнил снег. А сам он, кажется, лежит в каком-то кресле… Бред…
Санька закрыл глаза – и вдруг ясно увидел со стороны камеру, освещенную луной, и стоящую у окна высокую фигуру. Почти во всю спину черное пятно, но светлая рубашка еще отливала белизной в лунном свете – на рукаве, человек держался левой рукой за стену, а правая была неловко согнута и прижата к груди. Черные волосы… почему-то развевались, хотя не было никакого ветра… и свет падал на широкую белую прядь…
Яркий луч фонаря прорезает комнату. Человек оборачивается, и Санька с удивлением видит - багровую черту на лбу и окровавленную усмешку, видит свое лицо. И на этом лице – синие глаза почти такого же оттенка, почти такие же, как те, что смотрели на него только что…
В камеру вошло несколько человек, они обступили его, заломили руки за спину. Он видел их лица, черные мундиры, они ведут его куда-то… и одновременно смотрел на всё это со стороны. Может быть, поэтому так легок шаг у человека, что идет по коридору в окружении гестаповцев. Вот уже яркий свет ламп и другие черные фигуры…
Его двойник стоит у стены – прямо, не шатаясь.
Его руки приковывают над головой.
Какие-то слова, слова… возня черных мундиров вокруг… словно в тумане, он видит
взмах, металлический блеск, потом все застывают… и снова удары…
Удары в грудь, ещё и ещё, по раненой руке, по плечу - словно проходят насквозь… вот опять… он с удивлением видит со стороны своё спокойное, даже немного отрешенное лицо и глаза, горящие торжеством… так странно видеть эти бездонные, лиловые глаза… видит что-то острое, какой-то металлический, раскаленный стержень, который медленно входит в грудь человека с чужими глазами.
Санька медленно приходил в себя, - сквозь туман проступала опять комната с прозрачной стеной, какие-то приборы, и он действительно сидит – или лежит? в каком-то низком кресле, а его правая рука прижата чем-то прозрачным, и из запястья торчит игла или что-то на неё похожее.
- Лэрьен, как же так… Что с ним, Арнетт? – услышал он.
- Подожди, - ответил тихий женский голос. – Легкое… сломанное ребро разорвало легкое… я сейчас, подожди… У меня не получается… это только что произошло, сейчас он вернется.
На мгновение Санька увидел лицо человека, прикованного к стене; его голова поникла на грудь, и кто-то рукой в перчатке поднял ее. Лиловые глаза, широко раскрывшись, застыли; и всё ещё течет кровь из мертвых улыбающихся губ…
- Лэрьен, вернись, прошу тебя! – голос дрогнул.
Растаяло знакомое, теперь мертвое лицо – сейчас его друг стоял рядом, стиснув Санькину руку, и в глазах его блистали слезы. Бледное, скорбное лицо… никогда еще Санька его таким не видел… И пальцы судорожно сжимают его руку, вот теперь он чувствует это… так сильно, словно боясь выпустить хоть и на краткий миг.
Он увидел эти стиснутые пальцы, - чётче стали очертания перед глазами, ушел туман…
увидел свою руку. Это точно была его рука - вот сквозная рана, вот вырезанная звезда – и тут вернулась боль.
Он хрипло выдохнул, - словно огнем опалило грудь, да нет… лучше бы огнем… крик, боль рвались наружу, и он стиснул зубы; рот наполнился кровью, он не мог ее удержать, и она толчками выплескивалась при каждом вздохе. Вот это уж точно был не сон… во сне не может так гореть спина… но здесь друг смотрел на него страдальческими глазами, такими же лиловыми, как у меня… как у того человека, прикованного к стене…
- Лэрьен, держись, вспомни, ты же умеешь! Арнетт, ну почему я не могу взять на себя его раны! Или хотя бы боль…
- Не сможешь… - опять женский голос. - Слишком много повреждений. Переломы, разорвано легкое… и другое тоже… Даже я не смогу – ты думаешь, я не хотела бы?
- Лэрьен, вспомни! Ты же всё умеешь! Очнись, слышишь?! Вспомни, чертов ты эльф!
- Сам ты эльф… - неожиданно для себя, машинально ответил Санька и вдруг осознал,что много-много раз отвечал вот этой фразой…
